«С сыном Эдиком мы приехали в Вильнюс. Это было в 1947 году. Тогда у вокзала стояло много извозчиков. В Ленинграде их уже давно не было, и Эдик никогда их не видел. Он знал, что на свете существуют велосипедисты, таксисты, танкисты, но названия „извозчик“ не знал.
Указав на дрожки, он с восторгом воскликнул:
— Смотри, папа, лошадист поехал!»
Иные старые слова известны советским детям главным образом в связи с современностью. Например, слово «карета». Когда в сказке Андерсена «Огниво» детям читают о том, что солдата повезли в карете, они спрашивают: «Разве он заболел?», так как единственная карета, известная им в наше автомобильное время, есть «карета скорой помощи», которая, кстати сказать, давно уже перестала быть каретой. Впрочем, в последнее время дети чаще всего говорят: «„Победа“ скорой помощи».
Недавно я читал по радио отрывки из своей книги о Чехове. Рассказывая о его сахалинской поездке, я упомянул, между прочим, что в дороге его обокрали случайные спутники.
Вскоре после этого из Севастополя мною было получено такое письмо:
«Мой 4-летний сын Вова собирался гулять и, казалось, совсем не слушал вашего чтения. Вдруг на лице его появилось выражение ужаса:
— Мама, ты слышишь? Спутника обокрали!»
Сооружает нечто из двух табуреток.
— Что это ты делаешь, Гриша?
— Для твоих сапог гараж строю.
Прочтя эту страницу моей книги, А.Мясникова (Куйбышев) спросила своего племянника Алика:
— Как называется дом, где живут лошади?
Он немедленно ответил:
— Гараж.
— Ну, что ты! Совсем не гараж.
— Ангар.
— Нет, нет, не ангар.
Он замолчал и задумался. Когда же ему сообщили, что жилье лошадей конюшня, он недоверчиво замотал головой.
— Такого слова нету! Выдумываешь!
Этот же Алик, по словам А.Мясниковой, воскликнул, увидя купающегося в Волге коня:
— Папа, лошадь по самый кузов в воду залезла!
Бабушка стоит у окна, показывает двухлетнему внуку автомобиль и сюсюкает:
— Бибика! Сереженька, это бибика!
Внук с пренебрежением глядит на нее:
— Это не бибика, а «победа».
Неинтересным и убийственно скучным представляется пятилетнему Антону Иванову все, что не связано с техникой. О чем бы вы ни говорили ему, он слушает насупившись, с большой неохотой, а чаще всего и вовсе не слушает. Но чуть только дело касается радиолокаторов, динамо-машин, или блюмингов, или самой обыкновенной электрической лампочки, его круглые щеки краснеют, в глазах появляется выражение блаженства, он вскакивает с места и, бегая в восторге по комнате, засыпает говорящего сотней вопросов и не отстанет, пока не получит ответов на свои «как?», «почему?», «для чего?».
Его речь перенасыщена множеством технических терминов. Он сказал, например (цитирую со стенографической точностью):
— Я так устал, как лампочка на сто двадцать вольт, которую включили в сеть на двести двадцать вольт без трансформатора.
И это показалось мне тем более чудесным, что растет он в семье, чрезвычайно далекой от техники: его дед — писатель (Всеволод Иванов), бабка — переводчица повестей и романов, мать — лингвистка, отец — художник (Д.Дубинский), один дядя — филолог, другой — пейзажист.
В троллейбусе.
— Тетя, подвиньтесь!
Молчание.
— Тетя, подвиньтесь, пожалуйста.
Молчание.
— Мама, эта тетя неозвученная?
У бабушки в углу перед иконой никогда не гаснет лампадка.
Леня с удивлением:
— А почему у тебя все время горит стоп-сигнал?
— Вот почитай стихи на кубиках.
— Меня это теперь не интересует.
— А что же тебя интересует?
— Космос.
— Эта церковь закрыта.
— На переучет?
— Бабушка, что с тобой?
— Ох, милый, болею.
— За кого? За «Спартак»? За «Динамо»?
Выше говорилось о ребенке, назвавшем полумесяц «сломатой луной».
Сейчас мне сообщают про мальчика (трех с половиною лет), который во время войны закричал о том же полумесяце:
— Мама, мама, луну разбомбили!
Мальчик лет пяти иллюстрировал Пушкина «У лукоморья дуб зеленый» и сбоку нарисовал патефон.
— При чем же здесь патефон?
— Ведь у Пушкина сказано: «Идет направо песнь заводит». Раз «заводит», значит патефон.
— Звезды на небе не настоящие, не красные, не такие, как в праздник.
— Звезды — это салютинки, которые за небо зацепились.
— Когда у нас день, в Америке ночь.
— Так им и надо, буржуям!
Характерно, что слово «белый» советскими малышами часто воспринимается не в прямом, а в переносном смысле. Услышав о белых медведях, Вова говорит с удивлением:
— Разве у зверей тоже есть буржуи?
Марина Талашенко маме:
— Стрекоза — это буржуи, а муравей — рабочий… Волк — тоже жадный буржуй, а журавль — рабочий. Вот только не знаю, в басне «Мартышка и Очки» кто же мартышка: буржуй или рабочий?
Внучка инвалида-гардеробщика, узнав, что ее дед заболел и не пойдет сегодня вечером на службу, спросила встревоженным голосом:
— А что же будет с пятилеткой?
«Однажды мы взяли пятилетнего Сашу в кино, и он увидел картину „Ленин в 1918 году“, — сообщает мне Мария Сластёнина. — Там эсерка Каплан стреляет в Ленина. Это страшно взволновало Сашу. Потом ту же картину показывали по телевизору. Саша сел у самого экрана и, когда Каплан стала целиться в Ленина из револьвера, с силой ударил глиняным петушком по экрану. Стекло разбилось, экран потух. Что произошло? Мы не поняли. Но потом услышали: Саша смеется и кричит с торжеством:
— Не успела! Не успела!
Он был уверен, что ему удалось спасти Ленина от предательской пули».
Соседка. Стоит ли вам сохранять эти туфли для Наточки? Ведь через год они выйдут из моды.
Мать. Мы за модой не гонимся!
Ната. Мы только за мир и дружбу!
Шестилетний Игорь — маме:
— Ты у меня самая красивая, хорошая, миролюбивенькая.
— Пушкина на дуэли убили…
— А где же был милиционер?
О какой бы стране ни зашел разговор, Ирочка тотчас же спросит:
— А они за нас?
Об Илье Муромце:
— Илья Тимуровец.
— …тут баба-яга приземлилась.
— И сказал колдун Олегу: «Ты умрешь от своего коня». И тогда повел Олег коня в колхоз…
— Это кто нарисован?
— Гном.
— А он фашист или наш?
Какой-то мальчишка с большим увлечением слушал пушкинскую сказку о царе Салтане. Но все время его тревожил вопрос: что же такое этот самый Салтан? С одной стороны, он как будто человек симпатичный, а с другой стороны, слишком уж поддается влиянию злой Бабарихи и ее коварных подруг. Поэтому ребенок все время перебивал рассказчика такими вопросами об этом непостижимом царе:
— А что он — правильный? А он хороший? А он наш, советский?
Об этом мальчике я прочитал в одной из статей профессора А.В.Запорожца.[70]
Подобный же случай описан в неизданном дневнике Ф.Вигдоровой. Она решала со своей дочерью Галей кроссворд, и им встретилась такая строка: «Известный советский поэт».
Галя сказала:
— Некрасов.
— Какой же он советский! — возразила писательница.
— А разве он не советский? Ведь он же хороший.
Как и для миллионов других наших граждан, «советский» и «хороший» для Гали синонимы.
Правда, Гале в ту пору было уже десять лет, но нужно ли говорить, что в отношении к слову «советский» младшие дети вполне солидарны со старшими? В одной из публикаций Дома детской книги приводится такое восклицание пятилетнего мальчика о сказочном Иване-царевиче:
— Он хороший, Иван-царевич, как наши бойцы. Да?[71]
Если бы Иван-царевич, в представлении нынешнего ребенка, не был наделен качествами советских бойцов, ребенок никогда не полюбил бы его.
Так как эти патриотические чувства советских детей одинаково свойственны и младшим и старшим, я считаю возможным опять выйти за пределы того возраста, которому посвящена моя книжка, и привести из дневника Ф.Вигдоровой следующее высказывание восьмилетней Саши:
— Если бы у меня была волшебная палочка, я прежде всего сделала бы так, чтобы ожил Владимир Ильич. Потом, чтобы был жив Галин папа. Потом, чтобы ожили все великие, хорошие люди прошлых веков. А потом я взмахнула бы палочкой в последний раз, чтобы стал коммунизм.
Милиционер задержал машину, нарушившую правила уличного движения. Маленький сын нарушителя, с ужасом наблюдая, как советский милиционер бранит его папу и составляет на него какой-то акт, высунулся в окошечко и просит:
— Дяденька, отпустите нас! Мы — за мир!
— Правда ли, что в Америке все стулья — электрические?
На какую-то просьбу Миши бабушка сказала ему:
— Это тебе по штату не полагается!
