Но победный восторг вскоре поумерился. Позади нас зеленой стеклянной горой вздыбилась новая волна, мы покатились вниз, а она нависла над нами; я увидел высоко вверху ее гребень и в ту же секунду ощутил сильнейший толчок, меня поглотила вода. Волна напирала с неимоверной силой, я весь напрягся, а в голове была одна мысль: держаться, держаться. Скорее руки и ноги оторвутся, чем мозг даст им команду отпустить, зная, чем это кончится. Но вот водяная гора перевалила через меня, свирепая хватка ослабла. Бешеный вал с оглушительным ревом покатился дальше, и я увидел рядом с собой сжавшегося в комочек Кнюта. Сзади огромная волна казалась серой и почти плоской, она прошла над крышей, схлынула, и я увидел прильнувшую к крыше тройку.
Плот еще не дошел до рифа.
Я поспешил покрепче зацепиться руками и ногами за штаг. Кнют отпустил трос и прыжком очутился на ящиках: там хижина принимала часть напора на себя. Ребята прокричали мне что-то ободряющее, в ту же секунду на нас пошла новая зеленая гора. Выкрикнув предупреждение, я сжался и весь напрягся. И снова кругом ад кромешный, снова «Кон-Тики» исчез под водой. Могучий океан всей грудью навалился на маленького человека. Вторая волна схлынула, за ней точно так же прошла третья.
Вдруг я услышал торжествующий голос Кнюта, который теперь висел на веревочном трапе:
– А плот-то не поддается!
Да, три волны смогли только чуть наклонить двойную мачту и хижину. Мы снова ощутили свое превосходство над стихиями, и воодушевление прибавило нам сил.
Тут вырос новый вал, выше всех прежних, я опять крикнул ребятам: «Берегись!» – постарался залезть повыше и покрепче ухватился за штаг. И вот уже меня поглотила высоченная зеленая стена, метров на восемь, по оценке моих товарищей, и от того места, где я исчез в воде, до бурлящего гребня было не меньше 5 метров. Затем вал захлестнул их тоже, и каждый думал лишь об одном: держаться, держаться, держаться…
Должно быть, тут-то мы и наскочили на риф. Я чувствовал только, как штаг провисает, поддаваясь толчкам, но откуда идут толчки, сверху или снизу, мне было не разобрать.
Поединок с волной длился всего несколько секунд, но он требовал усилий, на которые человек обычно не способен. Видно, в нашем организме есть не только мышечная сила. Я решил: если мне суждено умереть, умру в этой позе, обвязавшись узлом вокруг штага. Грохочущий вал прокатился дальше, ушел, и нам открылось страшное зрелище. «Кон-Тики» преобразился, как по волшебству. Судна, с которым мы свыклись за много недель плавания в океане, не было больше, наш уютный мирок в два счета превратился в развалину.
Я видел на борту лишь одного человека. Он лежал ничком поперек крыши, раскинув руки в стороны, а хижина сложилась, будто карточный домик, в сторону заднего правого угла. В безжизненной фигуре я узнал Германа. Больше никого… Твердая, как железо, мачта с правого борта переломилась, словно спичка, при падении верхняя часть ее врезалась в крышу хижины, и теперь все мачтовое устройство завалилось вправо. На корме развернуло колоду с уключиной, поперечина треснула, весло разлетелось вдребезги. Толстенные сосновые доски носового бортика волна сокрушила, будто фанеру, палуба была сорвана и вместе с ящиками, канистрами, брезентом и другим грузом прилипла, словно мокрая бумага, к передней стене хижины. Всюду торчали обломки бамбука, концы рваных канатов – словом, полный хаос.
Я похолодел от страха. Какой толк, что я удержался. Стоит потерять на финише хотя бы одного человека, и все будет испорчено, а после последнего удара видно пока одного лишь Германа. В эту минуту возле борта показалась скрюченная фигура Торстейна. Цепляясь за штаги, будто обезьяна, он выбрался на бревна и влез на груду обломков перед хижиной. Тут и Герман, продолжая лежать, повернул голову и изобразил ободряющую улыбку. Я крикнул: «Где остальные? – и услышал спокойный голос Бенгта: «Все на плоту». Они лежали, держась за канаты, за баррикадой, которую образовал сорванный валом палубный настил.
Все это произошло за те секунды, когда «Кон-Тики» вместе с волной отступал от шипящего рифа– навстречу новой волне. В последний раз я что было мочи рявкнул: «Держись!» – и сам показал пример. Держась за штаги, я на две-три бесконечно долгих секунды канул в ревущую стремнину. Все, больше сил нет. Я увидел, что концы бревен бодают крутой уступ в коралловой гряде и никак не могут перевалить через нее. Затем нас снова потащило назад. Я видел также своих товарищей, распластавшихся поперек крыши, но никто из нас уже не улыбался. Из-за бамбуковой плетенки донесся бесстрастный голос:
– Так не пойдет!
И мной тоже овладело отчаяние. Верхушка мачты все ниже склонялась над водой у правого борта, а вместе с ослабевшим штагом и я повис над морем. Еще волна. Когда она прошла, я ощущал смертельную усталость и думал только о том, как бы перебраться на бревна и залечь за баррикадой. Вода схлынула, отступила, и я впервые увидел обнажившийся красный узловатый риф под нами. А Торстейн стоял, пригнувшись, на блестящих влажных кораллах и держал свисающие с мачты концы. Кнют было подался к корме, но я крикнул, что надо оставаться на плоту, и Торстейн, которого смыло за борт, кошачьим прыжком вернулся на бревна.
Еще две или три волны навалились на нас, но уже не так неистово. Смутно помню, как набегала и отступала пенящаяся вода и как я все ниже опускался к красному рифу, через который волны тащили плот. Потом до нас стали долетать только брызги да пена, и я перелез на плот, где ребята уже собрались на конце бревен, дальше других забравшихся на риф.
Вдруг Кнют присел и, держа лежавший наготове линь, прыгнул на край рифа. Пока волна откатывалась, он пробежал вброд метров тридцать и спокойно остановился. Очередная волна, шипя, ринулась следом, выдохлась и широким потоком скатилась обратно с плоской поверхности рифа.
В это время из сплющенной хижины выбрался Эрик – обутый. Сидели бы мы вместе с ним, отделались бы куда легче. Хижину не смыло, она просто легла под парусиной, и Эрик удобно лежал среди груза, слыша грохот прибоя и видя, как прогибаются упавшие бамбуковые стены. Бенгт получил легкое сотрясение мозга, когда сломалась мачта, но сумел забраться в хижину к Эрику. Нам бы всем там укрыться, да кто же знал, что бамбуковая плетенка, найтовы и бальса так крепко будут держаться друг за друга и устоят против напора воды.
Эрик стоял наготове на корме и, как только волна отступила, тоже прыгнул на риф. За ним последовал Герман, потом Бенгт. Каждая волна заталкивала бревна подальше на коралловую гряду, и, когда очередь дошла до нас с Торстейном, плот уже так далеко забрался на риф, что не было причин покидать его. И мы все принялись спасать груз.
Коварный уступ, по которому плот взбирался на риф, остался метрах в двадцати позади нас. Это оттуда одна за другой катили разбившиеся волны. Коралловые полипы потрудились, соорудили такой высокий барьер, что только гребни волн переваливали через него в изобилующую рыбой лагуну. Здесь начинался подлинный мир кораллов, начинались сказочные формы и краски.
Далеко на рифе ребята обнаружили полузатопленную резиновую лодку. Вылив воду, они подтащили ее обратно к разбитому плоту и нагрузили самым драгоценным снаряжением, в дополнение к радиостанции, провианту и флягам с пресной водой. Все это мы отбуксировали подальше от прибоя и сложили на торчащей над рифом здоровенной глыбе. Потом пошли за новой партией груза. Лучше не мешкать, а то начнутся приливы да отливы, кто его знает, что нас тогда ждет.
В мелкой воде на рифе лежало что-то блестящее и сверкало в солнечных лучах. Мы пошли туда и с удивлением увидели две пустые консервные банки. Неожиданная находка, а еще больше нас поразило, что банки были совсем новые, недавно вскрытые, с надписью «Ананас» и другим текстом, совпадающим с надписью на военных пайках, которые мы получили на испытание от квартирмейстера. Оказалось, это наши банки, выброшенные за борт во время последнего завтрака на «Кон-Тики». Они ненамного опередили нас.
Узловатая, зазубренная поверхность кораллового рифа была испещрена промоинами, и вода стояла где по колено, где по грудь. Кораллы, водоросли, морские анемоны придавали рифу вид цветника с окаменевшими мхами, кактусами и красными, желтыми и белыми цветками. Все краски спектра были представлены здесь кораллами и водорослями, моллюсками и червями, юркими рыбами невиданной расцветки. В самых глубоких промоинах к нам в кристально чистой воде подкрадывались небольшие, с метр, акулы. Впрочем, довольно было шлепнуть ладонью по воде, чтобы они бросились наутек.
Там, где потерпел крушение «Кон-Тики», кругом были одни только лужицы да коралловые плиты, а тихая голубая лагуна начиналась дальше. Наступил час отлива, и все новые кораллы появлялись из воды вокруг нас, а неустанно ревущий прибой как бы спустился этажом ниже. Мы могли лишь гадать, что тут будет твориться в разгар прилива. Надо было уходить.
