В 1948 году стало уже ясно, что «у них» многое получается. Но все попытки Московского университета включиться в льготную орбиту атомных дел заканчивались неудачей. Чашу терпения, вероятно, переполнил ряд секретных документов, принятых СК и утвержденных в виде постановлений Совмина в середине 1948 года, о которых стало тут же известно ведущим физикам университета. Речь в них шла о разработке советской водородной бомбы.
Раздражение физиков МГУ было усилено десятикратно после этих Постановлений Совмина, которые передавали разработку водородной бомбы в те же самые руки…
Опять та же пара закадычных друзей, Харитон и Курчатов, пользуясь своим влиянием в Специальном комитете, распределяет все самые льготные научные правительственные заказы в СССР! Опять та же лавочка…
Окончательный удар по амбициям университетской группы физиков был нанесен, когда до них дошли отголоски секретных сведений о том что разработка физических средств защиты от атомной бомбы тоже поручена академическим институтам.
С этого момента в печати и в устных дискуссиях стало появляться все больше критических намеков, сомнений в правильности выбранного пути создания атомной бомбы.
Из воспоминания А.П.Александрова (1983 г.):
«Появились некие новые осложнения: множество «изобретателей», в том числе из ученых, постоянно пытались найти ошибки, писали «соображения» по этому поводу, и их было тем больше, чем ближе к концу задачи мы все подходили».
Очень скоро оппонирующая группа физиков осознала, что завоевание своего места под льготным солнцем будет невозможно, если не перевести борьбу и научные дискуссии в область идеологии и политики.
В этом их убедила громоподобная победа над своими противниками Трофима Лысенко…
После разгрома в 1946 году «идеологически вредных» литературных журналов «Звезда» и «Ленинград» пришла очередь философии. В течение 1947 года были организованы многочисленные «дискуссии» по экономике и философии, где кое-кого публично обвиняли в низкопоклонстве перед западными идеями и в недостаточной идеологической бдительности. В 1948 году, в рамках общей политической кампании Сталина по ужесточению контроля над интеллигенцией, пришло время сельскохозяйственной науки.
В июле 1948 года состоялась личная встреча Сталина и Лысенко. Последний клятвенно обещал масштабное увеличение производства сельскохозяйственной продукции, если его работе не будут мешать оппоненты вроде Дубинина и другие горе-ученые, так называемые генетики. На сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина, состоявшейся вскоре в Москве, Лысенко выступил с центральным докладом. В нем он утверждал, что генетика несовместима с марксизмом-ленинизмом и что она является буржуазной выдумкой, рассчитанной на подрыв истинной материалистической теории биологического развития. Все возражения некоторых докладчиков Лысенко разбил в пух и прах одной фразой: «ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его». После этой сессии сотни генетиков и биологов были сняты со своих должностей, отлучены от научных кафедр или репрессированы. Несколько человек из них покончили жизнь самоубийством. Воодушевленные победой Лысенко, который указал всем «правильный» путь в борьбе с реакцией и космополитизмом, ученые Московского университета активизировали свои атаки на оппонентов. Над физикой тоже нависла серьезная угроза. В начале 1949 года начала набирать обороты борьба с физиками-космополитами, которую многие понимали как скрытую борьбу с еврейским засильем в науке. Курчатову иногда намекали на то, что он окружил себя сотрудниками-евреями. Ближайшие сотрудники его по атомной проблеме — Харитон, Кикоин, Зельдович и ряд других, особенно в КБ-11, были действительно евреями.
Атака велась по нескольким направлениям. Возродилась старая довоенная полемика по проблеме интерпретации квантовой механики и теории относительности.
Во второй половине 1948 года началась длительная подготовка к созыву Всесоюзной конференции физиков для обсуждения общего положения и выявления недостатков. Конференция готовилась Министерством высшего образования, возглавляемым С.В.Кафтановым.
17 декабря 1948 года был утвержден Организационный комитет конференции. В письме заместителю Председателя Совета Министров Ворошилову Кафтанов определил главные критические направления:
«Курс физики преподается во многих учебных заведениях в полном отрыве от диалектического материализма… Вместо решительного разоблачения враждебных марксизму-ленинизму течений, проникающих через физику в высшие учебные заведения… в советских учебниках по физике не дается последовательного изложения современных достижений физики на основе диалектического материализма… В учебниках совершенно недостаточно показана роль русских и советских ученых в развитии физики: книги пестрят именами иностранных ученых…».
На конференцию предполагалось пригласить 600 физиков. Оргкомитет к началу марта 1949 года провел около сорока предварительных заседаний, на которых официальную точку зрения горячо поддержала группа физиков Московского университета. По мере приближения конференции будущее поражение академических физиков становилось все более очевидным.
Из проекта резолюции, подготовленного для конференции:
«Для советской физики особое значение имеет борьба с низкопоклонством и раболепием перед Западом, воспитание чувства национальной гордости, веры в неисчерпаемые силы советского народа…»
В проекте содержалась и персональная критика. Ландау и Иоффе были обвинены в раболепстве перед Западом, Капица — в пропаганде откровенного космополитизма, Френкель и Марков — в том, что они некритически воспринимают квантовую механику и теорию относительности и пропагандируют их в нашей стране. Советские учебники по теории поля и атомной физике Хайкина, Ландау и Лифшица, Шпольского и Френкеля были осуждены за популяризацию зарубежных идеологических концепций и за недостаточное цитирование русских авторов.
Открытие конференции, которая могла бы завершиться разгромом отечественной физики, намечалось на 21 марта 1949 года. Подготовка шла под патронажем Берия, который так же глубоко разбирался в физических проблемах, как Жданов в литературе и искусстве, а Лысенко — в биологии…
Физическая конференция, безусловно, нарушила бы мирное сосуществование и баланс, сложившиеся в последние два года между политической властью и учеными, активно участвующими в реализации атомного проекта.
Сталин хотел иметь атомную бомбу как можно быстрее. Он выделил для ученых-атомщиков огромные средства, создал им привилегированные условия жизни. Он делал вид, что полностью доверяет им и спокойно ждет отдачи. А режим секретности, мелочная опека во всем — так это для их же пользы. Первый срок, установленный Сталиным для создания бомбы (1948 год), уже прошел. И атмосфера взаимоотношений исподволь, потихоньку, накалялась. Недоверие к ученым возрастало. Если генетики пытались подорвать сельское хозяйство, то почему бы атомщикам не саботировать атомную работу? За учеными нужен глаз да глаз. Еще более острый, чем за людьми искусства.
И ученые вполне отдавали себе отчет в том, что даже случайная и нелепая ошибка при испытании будет стоить им головы. Знали даже, что у Берия есть список «дублеров» для всех руководящих ученых. И всё-таки не страх перед властью был главным мотивом в поведении ученых, да и остальных работников, принимавших участие в реализации атомного проекта.
Почти все были охвачены искренним чувством высокого патриотизма. Верили, что СССР нуждается в собственной бомбе, чтобы защитить себя от нового империалистического агрессора — США.
Л. Альтшулер, физик-теоретик из КБ-11:
«Для всех, кто осознал реальности новой атомной эры, создание собственного атомного оружия, восстановление равновесия стало категорическим императивом».
Берия как руководитель атомного проекта безусловно понимал, что успех в создании бомбы во многом определяется энтузиазмом и патриотическим настроением ученых и инженеров. Понимал лицемерие всей этой борьбы с космополитизмом и подражанием Западу. Знал, что Сталин рассматривал западную технику в качестве образца и никогда особенно не доверял своим ученым и инженерам. Именно он приказал скопировать американский бомбардировщик Б-29, не отступая ни на шаг от оригинала. Он лично настаивал на копировании немецкой ракеты ФАУ-2, чем и занимался на первых порах освобожденный из заключения Королев. Да и атомщики, по существу, копировали первую американскую бомбу.
В этих условиях Берия не тронул ни одного ученого в закрытых зонах. Его смущало другое накануне конференции. Он понимал, что после её закрытия начнется неотвратимый и привычный разгул репрессий. Раболепная инициатива снизу сама будет разжигать пламя, без подталкивания сверху. И даже если ни один физик в закрытых городах не пострадает, обстановка там может измениться в худшую сторону. Саботаж, затяжка могут стать реальными, а, значит, опасными для его собственной карьеры. Поэтому за несколько дней до открытия конференции он решил «прощупать» по телефону отношение Курчатова к намечавшейся дискуссии… Такого раздражения, которое он почувствовал в его голосе, Берия никогда раньше не наблюдал.
