Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 4] (Уничтожение еврейского населения, 1941 – 1945)

Удостоверение гарантировало неприкосновенность его обладателю, жене и двум детям моложе шестнадцати лет – до того момента, пока не происходила замена "шейнов" и житель гетто мог лишиться права на работу, а заодно и права на жизнь вместе со своей семьей. Перед очередным освидетельствованием пожилые люди – замученные, истощенные, отчаявшиеся – красили волосы в черный цвет, остригали бороды, старались разгладить морщины и выглядеть покрепче, помоложе, чтобы их признали годными для работы и выдали заветное удостоверение.

Из свидетельских показаний Марка Дворжецкого: "Это была мучительная проблема в гетто. Выдавали одно желтое удостоверение, и можно было записать жену и двоих детей. Но если у человека есть жена и мать, он сам должен выбрать, кого он записывает… И если у меня трое детей, я могу записать только двоих, а третьего вынужден отдать немцам. Я помню случай, когда человек подошел к матери и сказал: "Мама, скажи мне, что делать. Ты благословила наш брак, а теперь я должен выбрать: или ты, или жена". И мать ответила: "Написано в нашей священной Торе: "Да оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей…" Жена предназначена тебе Небом, ты должен создать семью. Я отказываюсь от жизни. Дай жизнь ей". И она благословила сына, его жену, его детей".

Вопрос: "Этим сыном были вы, доктор Дворжецкий?" Ответ: "Это был я".

4

"Гетто не знает "завтра", живет настоящей минутой. Когда человек поутру просыпается после тревожного сна, первая его мысль – ночь прожита, но что принесет день?.." Очередная карательная акция происходила, как правило, неожиданно, на территорию врывались эсэсовцы и полицейские, чтобы согнать для уничтожения нужное количество обреченных. "Собирали людей и делили их на две группы. При этом никто не знал, почему его включают в ту или иную группу и что будет с его группой: поведут на работы или на расстрел…"

Сёма Шпунгин, Даугавпилс: "Убивали всю зиму. Мы с папой остались одни. На случай новой "сортировки" мы условились‚ что спрячемся в тайнике. Один раз я не успел там спрятаться и просидел целый день в уборной по горло в нечистотах. В уборную приходили‚ но меня не заметили... " – "Бежать было некуда, наш город маленький, скрыться негде. Где партизаны – мы не знали… Мне было тогда тринадцать лет..."

Во время облав жители гетто прятались в укрытиях – "малинах" ("мелуна" – в переводе с иврита "конура", "убежище"). "Малины" устраивали в подвалах домов, на чердаках, за фальшивыми стенами, в подземных убежищах, где заранее запасали воду и продукты, в погребах, колодцах и туалетах. Люди залезали в дымоходы, в кучи мусора, в развалины разрушенных домов, изобретали самые невероятные способы, чтобы спрятаться с женой и детьми от неминуемого уничтожения, переждать опасные дни и жить дальше до следующей облавы.

Ружка Корчак, Вильнюс: "Сидение в "малинах" и нескончаемое ожидание своей участи приводит людей в состояние помешательства. Они слышат голоса немцев, кожей ощущают их шаги, вздрагивают при каждом ударе лома, которым литовцы крушат стены и перегородки. В "малинах" спрятаны дети. Понятливые не по возрасту, они не задают вопросов, лежат, сжимая руки родителей. Но есть младенцы, которые ничего не понимают. Они голодны, замерзли, ревут… Мать судорожно пытается успокоить ребенка, ему суют хлебные крошки, а иногда дают намоченный в спирту сахар – лишь бы перестал кричать, заснул. В одной из "малин", на которую почти набрели литовцы, плачущий младенец был задушен собственной матерью…"

"В гетто свирепствовал террор… Жителей увозили в "душегубках", убивали на месте… Люди были в полном отчаянии. Голод, холод, враждебное отношение местного населения их окончательно сломили. И когда однажды советские самолеты бомбили город, люди молились, чтобы бомба упала на них…" – "Мы словно животные, окруженные охотниками. Охотники везде: под нами, над нами, со всех сторон. Трещат сломанные замки, скрипят двери, стучат топоры… Однако потихоньку всё затихает само собой, они ушли… Мое сердце бьется радостно! Я остался в живых!.."

Крупные карательные акции длились по трое-четверо суток, и рабочим в эти дни не разрешали возвращаться в гетто с места работы. Когда они наконец попадали туда, то обнаруживали трупы на улицах, стены, забрызганные кровью, пустые дома и квартиры; они метались от укрытия к укрытию, обшаривали чердаки и подвалы в поисках родителей, жен с детьми и не находили уже никого. На стене гетто Вильнюса один из рабочих прочитал прощальную надпись: "Дорогой наш сыночек Хаймеле… Будь здоров и не забывай своих папу и маму".

Абрам Рубинчик, Минск: "Из укрытия стали вылезать измученные, обессиленные, исхудавшие люди. Четверо суток они просидели без воды и пищи. От них исходил невообразимый запах испражнений. Туалета в "малине" не было, выйти наружу было равнозначно самоубийству… Папа и мама остались без младших детей. Без Эльки, Хаи, без Ерухама и маленькой Тайбы… В тот день папа стал совершенно седым. А бабушка Ципа… чуть слышно прошептала, что она не хочет больше жить…"

Поэт Авраам Суцкевер ушел из гетто Вильнюса в ноябре 1941 года: " Старуха-крестьянка Бартошевич сжалилась надо мной, спрятала меня, накормила, напоила… Я скрывался у нее целый месяц. Но в конце концов кто-то заметил меня, и в декабрьскую морозную ночь я вынужден был бежать, блуждал по лесу, спал под снегом…"

В конце декабря Суцкевер вернулся в гетто и не застал в живых свою мать и новорожденного сына: "Еврейские врачи… спрятали ребенка вместе с другими младенцами в одной из комнат. Когда немцы появились в больнице, они расслышали детский плач, выбили дверь и вошли в комнату. Жена услышала это, вскочила с постели и побежала туда… Она увидела, как один из немцев держит ребенка и чем-то мажет у него под носом. Затем он бросил его в кровать и засмеялся… Когда я пришел в больницу, мой ребенок был еще теплым..."

Весной 1942 года Суцкевер написал в гетто поэму "Дитя могилы" – в ее основе лежит подлинная история еврейской женщины, которая спаслась во время расстрела в Понарах, спряталась на еврейском кладбище Вильнюса и в пустой могиле родила ребенка.

Из стихотворения Авраама Суцкевера "Последний еврей "малины":

Куда идешь ты сквозь ветер и ночь

С глазами, горящими убийством и яростью,

С лицом, пылающим огнем ненависти?

Я иду туда, куда несут меня мои ноги,

Моя убитая и окровавленная плоть жжет меня,

Теперь я – последний еврей,

Еврей из "малины"…

5

Всякая религиозная деятельность в гетто преследовалась. Синагоги и молитвенные дома разрушали или приспосабливали под конюшни, склады и гаражи, уничтожали свитки Торы, выкидывали на улицу книги религиозного содержания, разбивали памятники на еврейских кладбищах. Нацисты и их помощники приурочивали акции массового уничтожения к еврейским праздникам, вынуждали узников гетто работать в Йом-Кипур и в Рош га-Шана, запрещали убой скота по еврейскому Закону, издевались над верующими – отрезали бороды и пейсы, выстригали на голове кресты, убивали раввинов.

Местечко Сморгонь, Белоруссия: "Под гетто отвели территорию около большой синагоги… В синагоге сделали двухярусные нары… заставили вынести свитки Торы, синагогальную утварь, сложили всё это на земле, облили керосином и подожгли… Послышались рыдания, седобородые старики вздымали руки к небу и восклицали: "Шма, Исраэль!" Мы стояли и плакали…"

Местечко Утьян, Литва: "Пришли злодеи вместе с литовскими бандитами, выбросили из синагог все свитки Торы и книги. Привели моего отца, глубокого старика, приказали ему рвать их и сжигать. Он отказался. Тогда убийцы подожгли ему бороду, а один из них выстрелил в него…"

Несмотря на строгий запрет, верующие тайно соблюдали религиозные предписания. Собирали "миньяны" – десять мужчин для молитв, сооружали нелегальные "микве" – бассейны для ритуального омовения, обрезали на седьмой день новорожденных мальчиков, перед праздником Песах пекли мацу, отмечали в подполье еврейские праздники, как некогда мараны, тайные евреи Испании. В Яновском "лагере смерти" в декабре 1942 года, к первому дню Хануки, изготовили свечу из кусочков жира, раввин Давид Кахане прочитал благословение, рассказал о подвиге Макавеев, заключенные пропели праздничные песни.

Звенигородка, Украина: "Весной умер старик Хаит, похоронили его по всем еврейским религиозным обычаям. Мама говорила, что это был святой человек, раз он умер естественной смертью…"

Корец, Украина: "После первой акции мы еще успели отметить Рош га-Шана и Йом-Кипур… Вечером в Йом-Кипур, во время молитвы, скончались от пережитого восемь женщин. Мы перенесли их в другую комнату и продолжали молиться…"

Вильнюс: "Накануне праздника Симхат-Тора я пошел на обряд "хакафот" (шествие по кругу со свитком Торы)… Остатки учеников иешивы – несколько детей и мужчин, изучавших Закон, собрались там в этот вечер. Они пели и танцевали… Здесь, рядом с бедствующей общиной, в убогом молитвенном доме… они соединялись с народом Израиля…" Раввин Э. Беркович говорил: "Еврей освящает имя Бога уже тем, что живет как еврей, когда мир его топчет…"