Эта слабость вызвана, с одной стороны, общим для современного человечества торможением технологического прогресса (вызванного в том числе завершением холодной войны), а с другой стороны – качественно более высокими издержками более развитых стран (вызванными в том числе и высоким уровнем социальной защиты). Глобальная экономическая депрессия делает ценовую конкуренцию все более жесткой, и это открывает для российской космонавтики многие двери, еще недавно казавшиеся запечатанными наглухо самыми разнообразными запретами, в том числе и политико-стратегическими.
Космическую отрасль логичнее всего использовать в качестве катализатора, стартового механизма российской модернизации, конечно же, отнюдь не потому, что перед ней открывается благоприятная перспектива на внешних рынках. В конце концов, у сырьевых экспортно-ориентированных отраслей она значительно более благоприятна, но трудности превращения сырьевых сверхдоходов в «локомотив» модернизации настолько высоки, что породили даже устойчивый (не только в нашей стране, но и во всем мире) стереотип «нефтяного проклятья».
Главное в космической отрасли – ее высокотехнологичность. Одна и та же сумма денег, заработанная относительно простой в технологическом отношении (например, сырьевой) и высокотехнологичной отраслью, оказывает на экономику принципиально различное воздействие.
Высокотехнологичная отрасль просто в силу своей природы обладает существенно большим количеством смежников; соответственно, заработанные ею деньги значительно менее концентрированы и не только расходятся по гораздо большему числу субъектов экономики, но и в силу этого в большей степени остаются в ней и не выводятся за ее пределы.
Сырьевая же отрасль, оплачивая работу сравнительно небольшого количества смежников, концентрирует значительные финансовые потоки, что создает предпосылки для консолидированного вывода их из страны.
Кроме того, сам факт качественно меньшего количества и (что не менее важно) разнообразия участников хозяйственной деятельности создает в сырьевой отрасли объективные предпосылки для разного рода сговоров – от монополистических до коррупционных. В высокотехнологичных же отраслях такие сговоры затруднены объективно, просто в силу качественно большей диверсификации хозяйственной активности.
Существенным фактором, различающим две группы отраслей, является и тип культуры, генерируемый ими на своих производствах и неминуемо транслируемый во все общество.
Сырьевые отрасли, обладающие в целом более простыми и менее изменчивыми технологиями, склонные к передаче решения сколько-нибудь интеллектуальных задач на аутсорсинг, имеют в силу этого, как правило, жестко иерархизированную структуру управления. Соответственно, обычно они объективно, вне зависимости от желания своих субъектов, порождают и воспроизводят традиционную культуру иерархии, основанную на подчинении младших старшим и на исполнении указаний.
Современные же высокотехнологичные производства объективно требуют интеллектуальной деятельности, которая несовместима с работой по принципу «я начальник – ты дурак» и требует не только систематического делегирования широкого круга полномочий и вовлечения исполнителей в процедуру выработки управленческих решений, но и создания атмосферы свободы как таковой. В результате высокотехнологичные производства порождают и воспроизводят современную культуру, близкую к сетевой, в которой иерархия носит добровольно-ценностный, а не принудительно-административный характер и основана на авторитете и эффективности. Такая культура стимулирует проявление инициативности и разумного риска, формирует гармоничное сочетание свободы и ответственности, производит активную творческую и при этом сознательно дисциплинированную личность.
Это представляется специфическим проявлением в области экономики одного из наиболее общих принципов человеческого развития: на динамику как личности, так и общества определяющим образом влияет не то, что они делают, а то, как именно они это делают: образ действия, как ни парадоксально, оказывается значительно важнее не только предмета, но даже и результата.
Осуществляя примитивные действия, и человек, и коллектив, и общество приспособляются к ним – и упрощаются сами (что обычно проявляется в первую очередь в виде заметного снижения уровня интеллекта).
Осуществляя сложные действия, и человек, и общество развиваются, усложняются, умнеют – и в результате, как правило, существенно повышают свой уровень конкурентоспособности, а затем и благосостояния.
Возрождение космической отрасли как безусловного общественного приоритета, новая активизация освоения космоса, пусть даже ближнего, как безусловно сложная отрасль представляется в свете изложенного важным фактором слома сложившихся как в России, так и во всем человечестве негативных тенденций и возвращения от архаизации, комплексной деградации к прогрессу.
Конечно, среди высокотехнологичных есть и более масштабные (например, военно-промышленный комплекс в целом), и более сложные, более наукоемкие отрасли. Среди последних в первую очередь следует назвать электронику, биотехнологии и даже пресловутые нанотехнологии, которые, несмотря на исступленную официальную рекламу, все-таки существуют на самом деле (и даже в нашей стране).
Почему же мы рассматриваем как стартовую отрасль российской модернизации именно космонавтику, а не, скажем, значительно более перспективную (и авторитетную в мире с точки зрения привлечения интереса и инвестиций) генную инженерию?
Причина в том, что, помимо объективных, космическая отрасль обладает еще и рядом исключительно важных для человеческой психики (и, соответственно, для самых разнообразных систем принятия решений) субъективных преимуществ.
Прежде всего, космическая отрасль самим фактом своего существования ставит с одной стороны волнующие и романтичные, а с другой – предельно понятные самым широким слоям общества (даже в условиях пугающего падения общего уровня образования) сверхзадачи.
Ведь человек по самой своей природе не может существовать без сверхзадач, без постоянного стремления к неким отдаленным, гарантированно недостижимым в ближайшем будущем целям, вдобавок ко всему еще и выходящим за интересы его текущей, сиюминутной жизни.
По самой своей биологической природе человеку свойственно тянуться вверх – и космонавтика и сегодня, несмотря на появление целого ряда многих несравнимо более сложных в технологическом плане отраслей, в наибольшей степени удовлетворяет этой его естественной потребности.
Романтизм, возбуждаемый космонавтикой, значительно сильней возбуждаемого самым перспективным преобразованием человека как физиологической или психологической системы, и не отягощен естественным в этой ситуации страхом утраты идентичности. Поэтому он бесценен как инструмент преодоления начального, неминуемо нерыночного (или, по крайней мере, недостаточно рыночного) этапа модернизации. На этом этапе предстоит – никуда не деться, это объективная закономерность стартового этапа – лопатой швырять деньги в топку надежд и неизвестности, не имея возможности быть твердо уверенными даже в их возврате (не говоря уже о прибыли) и с обескураживающей ясностью понимая создаваемые своими руками риски.
Без волнующего, мобилизующего и зовущего образа желаемого будущего, без «града на холме», без романтизма подобное насилие над здравым смыслом и обожествляемым в последнее слишком многими прагматизмом попросту невозможно, несмотря на всю его категорическую, жизненную необходимость.
Знаменитое сталинское «или мы пробежим путь, который развитые страны прошли за полвека, за десять лет – или нас сомнут» является достаточной для совершения необходимых сверхусилий мотивацией лишь в отношении национально ориентированной управляющей элиты.
Для общества в целом такой запугивающей мотивации недостаточно: в дополнение к ней необходима еще и более светлая, более жизнерадостная – позитивная, а не негативная мотивация.
Нужна романтика – и волнующая даже самых заскорузлых циников перспектива освоения хотя бы ближнего космоса приходится здесь как нельзя кстати.
Принципиально важно и то, что, в отличие от мрачноватой романтики преобразования человека, становящейся на наших глазах магистральным вектором развития человеческой цивилизации, в космонавтике нет ничего пугающего, ничего потенциально опасного, ничего неизведанного. Мы прекрасно знаем, что можно и чего нельзя встретить в ближнем космосе; мы изучили его, как ближайшие окрестности собственного дома, и твердо убеждены в том, что наша активность в этих окрестностях не вызовет к жизни ничего неизвестного нам и тем более ничего способного нанести нам хоть сколько-нибудь значимый вред.
