время нашей первой встречи он взглянул на меня и сказал, что хочет, чтобы я стала его женой на месяц. Тогда Кристина держала меня за руки, в то время как я порывалась вылить на него горячий чай.
После этого я сообщила Кристине, что на допросы больше ходить не буду, а если спецслужбы меня прижмут, то пойду к начальству и сообщу им, что Талиб — грязный ублюдок. Но Кристина, как истинная христианка, посоветовала мне к нему приглядеться.
Через некоторое время мы пересеклись вновь. У нас с Кристиной день выдался очень тяжелый. После занятий мы откачивали знакомого солдата, который по возвращению из Дариа 71 напился до потери сознания. Мы все решили, что он вот-вот помрет, но скорую вызывать никто не хотел, потому как пить алкоголь — грех, а всех ведь волнует только это. Под вечер он все же пришел в себя и сказал нам, что ему нужны водка, секс и пуля в лоб, а если мы ничего из перечисленного предоставить не можем, то должны убраться из его дома как можно скорее, ведь очень неприлично, что две девушки находятся в квартире с кучей солдат.
Несколько пришибленные такой логикой, мы вышли на улицу и напоролись на моего знакомого, у которого я покупала спортивное питание. Он пригласил нас в кафе, где мы выяснили, что, помимо бадов, он спекулировал еще и оружием. Сделка на крупную сумму произошла прямо при нас в кафе. Во время демонстрации пистолетов и гранат он ловко наворачивал булочки с колбасой и запивал их ароматным капучино. У всех потенциальных покупателей были удостоверения спецслужб, и мы не могли поверить, что можем дышать, когда встреча закончилась.
Оставались шансы позаниматься до полуночи, но когда мы подошли к блокпосту на входе в Басатин, то встретили Талиба. Обозвав нас измученными, он кивнул в сторону столовой, как будто единственного стоящего места во всем городе где можно перевести дух. Отказаться от допроса было невозможно. Когда мы сели за стол, все присутствующие как по команде поспешили покинуть помещение. Владелец заведения сделал нам чай и удалился, оставив нас наедине с главным людоедом района.
Талиб подробно расспросил нас про график наших передвижений за последние две недели и все тщательно записал. Потом пошли еще более скучные вопросы, и я устало кивала ему в ответ. Очень скоро мне все надоело, и я прямо спросила у него, почему он не бросит это гнусное дело и не вернется к жене и детям, которые живут в другом городе.
Он сказал, что любит Сирию. Я сказала, что он врет. Кристина ударила меня локтем, а Талиб расхохотался.
Тогда он рассказал нам о своей жизни.
Его женили по адатам 72 на девушке, которую он не знал до свадьбы. Полюбить ее он так и не смог, хоть та и родила ему трех детей.
Он был алавитом из семьи без особых связей, поэтому после института начал службу с самых низов.
Я спросила его, любил ли он когда-нибудь? Он ответил, что хотел бы, но его взяли в службу в Мухабарат.
— Ты же знаешь, — добавил он, — одно другое исключает.
Я сделала умный вид и кивнула.
Врагов он ненавидел, на остальных просто плевал. У него не было друзей, со своей семьей он не был близок — просто вежлив настолько, насколько этого требовали правила приличия.
Он признался, что секс и алкоголь — единственный свет в его жизни.
Когда Кристина спросила о его отношении к Свободной армии, то он аж подпрыгнул.
— Я их ненавижу! Ненавижу их всех! — кричал он.
— За что? — спросили мы.
— Они развалили мою страну! Убийцы! Сволочи! Предатели! Всех их надо…
Кристина сказала, что по ту сторону противостояния солдаты точно так же говорят и про него и что, пока они обвиняют друг друга, война не закончится.
— Ну и пусть! — сказал он. — Мне плевать! Пусть они умрут, и я тоже подохну! Да! Я хочу смерти!
Мы замолчали. Так продолжалось еще несколько минут. Я пыталась оценить его слова и интонации, чтобы понять, говорит он правду или лжет.
Я вспомнила, что на облавах он никогда не носил бронежилет. Он лично навестил мой дом, чтобы познакомиться с хозяевами, которые сдавали мне комнату. Такой поступок мог закончиться трагически, ведь каждый мой сосед мечтал о его смерти.
Тогда я попросила рассказать о его друзьях. Он сказал, что на войне друзей не бывает. Сказал тоном человека, не преданного кем-то, а, скорее, просто озлобленного.
В тот момент в его взгляде промелькнуло отчаяние и сожаление. Именно тогда я увидела в нем человека. Человека, совершившего в своей жизни нечто ужасное. Нечто такое чудовищное, что оставалось только искать своей смерти.
Кристина тоже так подумала.
— Аллах может простить все, — сказала она.
— Но я себя простить не смогу, — грустно ответил он.
После этой встречи мы шли домой в полной темноте и спорили, что же такого кошмарного мог совершить Талиб.
Я сказала, что он, наверное, предал друга. Кристина сказала, что он, наверное, предал бога. Я сказала, что большой разницы между этими понятиями не вижу. Закончили мы как всегда: Кристина в очередной раз заключила, что в моем сердце нет Иисуса Христа.
Та беседа с начальником Амин Доуля нашего района была излишне откровенна, и Талиб, видимо, потом корил себя из-за нее, потому что он ни разу не позвонил ни мне, ни Кристине с тех пор, хотя это входило в его обязанности.
Недели через три после нашей беседы я возвращалась домой со стороны автострады аль-Мазза. Я ехала в маршрутке, набитой школьницами в розовых блузках и белых хиджабах. Каждые две минуты машина останавливалась, чтобы высадить очередную девочку у ее дома. Так мы добрались до середины нашего района, в машине нас оставалось четверо, не считая водителя. На очередном повороте маршрутка резко встала, так как путь ей преградил военный джип с ДШК в кузове. Военные сказали покинуть машину и идти пешком. Судя по всему, они зачищали сады, но автоматные очереди были слышны и со стороны дороги.
Три школьницы, которым было не больше девяти-десяти лет, расплакались от страха — им предстояло идти по улице, на которой то и дело раздавались выстрелы. Старшая из них утешала остальных. «Ничего, мы быстро! Мы можем побежать! Тогда все будет быстро!» — говорила она, но и по ее лицу текли слезы.
Пожилой водитель маршрутки оставил машину на обочине и вызвался проводить детей. Он предложил помощь и мне, но я отказалась.
— Не
