Вот об этом и рассказал Дубинин. Вскоре сделали запрос в Москву. Ответ гласил: Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года капиталу Швецу Ивану Стефановичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Но сообщение об этом своевременно не было передано в часть, где он служил.
И тогда на обелиске появилась тридцатая строка: «капитан Швец Иван Стефанович».
Я славлю бой
во имя нашей жизни.
М. Дудин
Мне хорошо запомнился тот митинг у развилки дорог, в чистом поле, которое когда–то называли полем боя. Выступающих не представляли, они подходили к микрофону, минуту–другую молча смотрели в глаза сотням людей… и говорили.
Когда у человека за спиной годы войны, когда многое пережито и есть что вспомнить, — тогда человеку не всегда легко начать речь.
Вот к микрофону подходит пожилой человек.
Кем он был на войне? Солдатом, комбатом? Кто–то рядом шепнул: «Доктор наук, ученый с большим именем…» Такому, казалось бы, за словом в карман не лезть. А он, маститый ученый, долго не мог начать выступление. Его взгляд уходил куда–то вдаль, в прошлое…
— У меня был старший брат, он погиб в двадцать шесть лет. Мне сейчас за шестьдесят, я прожил в два раза больше. А он остался для меня вечно молодым, мой старший брат…
Ветеран замолчал, что–то вспоминая. Потом его глаза стали строже, а голос тверже.
— Сюда, на поле боя, я приехал сразу после возвращения из Соединенных Штатов Америки. Там часто приходилось выступать перед американцами. Один из них, не молодой, но и не старый, из тех, кто мог помнить войну, но не знать ее, спросил: «Как вы оцениваете вклад союзников в победу над нацизмом?». Я ответил: «Американцы любят цифры. Вот они: наша страна потеряла в войне 20 миллионов человек, США — 291 тысячу. У нас были разрушены сотни городов, тысячи деревень. На территории США, говорят, за всю войну упала одна бомба с воздушного шара и четыре снаряда, выпущенных японским миноносцем. Бомба случайно убила шесть фермеров, а снаряды разорвались на пустынном морском берегу».
Американец повысил голос: «А деньги, которые мы вложили в войну, разве не в счет?» — «Деньги? Это те девять с чем–то миллиардов долларов, на которые вы сделали нам поставки по ленд–лизу? Спасибо за них. Но это же капля в наших расходах, — ответил я и в свою очередь спросил: — А разрушения, причиненные войной? И еще: скажите, во сколько вы оцениваете человеческую жизнь? Свою, например? Хотите ее продать?». Стушевался мой собеседник. Видите ли, чужую жизнь он мог бы и на доллары обменять. А свою…
Ветеран обвел взглядом зеленое колхозное поле. Бывшее поле боя. И продолжал:
— У жизни есть одна цена. Ее можно отдать только за честь Родины. И ее отдали мой старший брат, ваши братья, деды, отцы, мужья, сыновья. Чтобы зеленело это широкое поле, чтобы росли на земле новые села и города. Чтобы счастливы были люди…
Хорошо сказал ветеран! Я стоял рядом и смотрел на людское море, затопившее развилку дорог. Недалеко от меня прижался к отцу парнишка лет двенадцати. Он впервые в жизни был на таком митинге, митинге, посвященном войне, в которой участвовал и его отец.
Позже я узнал — это Виктор Александрович Меренков на встречу с однополчанами взял своего сына Юрку. Вместе они ездили по местам боев, вместе слушали выступления на митингах.
У многих ветеранов вся грудь в наградах. У Меренкова — всего три медали. Да и то: одна — за победу над фашистской Германией, а две — юбилейные.
Кто–то из однополчан спросил:
— Неужели за войну не было орденов? Виктор Александрович ответил:
— Как нет. Есть! Вот они, — показывает на Юрку, — да дома еще три сына. Это важнее всех орденов. Не вернись я с фронта, откуда им быть?
А не вернуться было так просто…
— Был я связистом, на мотоцикле доставлял пакеты из дивизии в полк, и обратно, — вспоминает фронтовик, — Однажды, в самый трудный момент боя прервалась связь с полком Баталова. Начальник штаба вручает пакет, приказывает: «Доставь Баталову. Сквозь огонь, но срочно!». Мотоцикл подбили сразу же, но меня не задело. Увидел лошадь без хозяина. Поймал, мчусь во весь опор. Рядом одна за другой две мины разорвались. Лошадь — насмерть, а я лишь колено ушиб. Остальные три километра добирался пешком. Но пакет доставил…
Меренков был дважды ранен, воевал на многих фронтах. О его смелости вспоминают многие фронтовики.
В разговор вступает полковник запаса Н. Б. Марчевский, бывший командир батальона связи и командир Меренкова:
— Где–то лежат твои награды, Виктор Александрович. Я сам представлял тебя к ордену Красной Звезды. Потом тебя ранило, в госпиталь увезли…
Юра внимательно слушает разговор. Сын уже от многих слышал, как храбро воевал его отец, и гордится им.
Эта гордость за прошлое — залог славных дел в будущем. Мудро поступил Виктор Александрович Меренков, приехав с сыном на свидание с далекой юностью.
Своим мнением я поделился с кандидатом военных наук, доцентом, генерал–майором Борисом Павловичем Юрковым, который во время сражения на Курской дуге был капитаном, начальником оперативного отделения дивизии, и которого я хорошо знал с той поры.
Борис Павлович на минуту задумался:
— Для меня полем боя всегда была карта. Бывало, все на ней продумаешь, согласуешь, увяжешь, обозначишь. Но есть один вид оружия, для которого штабные работники пока не нашли условного обозначения на карте. Оно оказывает решающее влияние на исход боя. Догадываетесь, о чем речь? О моральном духе войск. О силе боевых традиций, о преемственности боевой славы. У нас арсенал этого оружия всегда был большой. И можно радоваться тому, что он неиссякаем.
После войны Б. П. Юрков закончил две академии, читал лекции по оперативному искусству. Он — признанный специалист по истории сражения на Курской дуге. О многом мы вспомнили и переговорили во время встречи на берегах Северского Донца.
К реке вместе с группой участников боев шли лугом. То здесь, то там виднелись ямы, залитые водой, поросшие травой и бурьяном. Виднелись следы от траншеи, словно шрам на зеленом лугу, затянутый временем и корнями растений.
Вдруг кто–то вытащил из земли ржавый кусок металла.
— Смотрите, штык…
Василий Афанасьевич Двойных, бывший комбат‑2, берет его в руки. С волнением осматривает местность:
— Здесь оборонялся мой батальон. Не раз доходило до рукопашной…
То и дело встречались рваные гильзы, обрывки пулеметных лент без патронов, пряжки от ремней, кожухи разорванных мин. Даже спустя десятилетия земля не успела все спрятать, убрать следы войны. И каждая находка отзывалась болью в сознании людей, она была частью их фронтового бытия, чьим–то оружием, чьей–то смертью.
Рассматривая местность, Борис Павлович Юрков обратил внимание на то, как неузнаваемо заросли берегареки верболозом, появились деревья, которых тогда не было. И вдруг спросил:
— Помните наш дуб на опушке, где НП дивизии находился? Наверное, уже и дуба того нет.
Конечно же, я помнил тот дуб. Он стоял на опушке леса, высокий, с густой кроной, толстыми и сильными ветвями. С его вершины на десяток километров, до самого Северского Донца, открывалась широкая панорама. Лучшего наблюдательного пункта и не придумать, и командир дивизии, по достоинству оценив выбор саперов и разведчиков, приказал строить смотровую площадку.
От смотровой площадки, расположенной на дубе, потянулись телефонные провода, рядом появились штабные блиндажи, щели, окопы связистов, наблюдателей, артиллеристов. Все июльские дни жесточайшего сражения на нашем участке фронта дивизионный НП был его центром, мозгом. Отсюда поступали приказы, здесь командиры частей докладывали обстановку. В первый день наступления гитлеровцам удалось продвинуться на несколько километров, и группа их автоматчиков прорвалась к Шебекинскому лесу. Свинцовые очереди сбривали листву и хвою, завязывались схватки и неподалеку от дуба. Но наблюдательный пункт оставался цел и невредим. С дощатой площадки хорошо было видно, как разворачиваются события. Вот у Масловой Пристани, сдерживая яростные атаки врага, дерется батальон капитана Двойных, правее его сражается в окружении батальон капитана Стриженко. Через полотно железной дороги прорвались танки, и все поле перед ними вздыбилось от разрывов: это наша артиллерия поставила огневой заслон. Танковые снаряды долетают до опушки, осколки прожигают дубовую кору, застревают в жилистом теле деревьев.
Сломив сопротивление врага, мы погнали его на запад. Остался позади Шебекинский лес и дуб со смотровой площадкой наблюдательного пункта…
Ветераны единодушно решили побывать там, где находился НП дивизии и, конечно же, найти тот дуб. Но кто–то сказал, что опушка Шебекинского леса давно вырублена и засажена молодыми деревьями. Что ж: время берет свое, меняется лицо земли. Появились новые лесные массивы, пролегли новые дороги. Не устоял, конечно, перед временем и дуб–ветеран.
