До начала работы Ким Чен Ир на полгода отпустил Сина и Чхве на «каникулы» – посмотреть страну. Наконец-то вырвавшись из заточения, Син и Чхве наблюдали теперь не только жизнь элиты. Им впервые удавалось – пусть мельком и под контролем – увидеть «настоящую» Северную Корею – дом, который построили Кимы.
Обоим она казалась декорациями голливудской антиутопии: никаких ярких цветов, повсюду одинаковые, утилитарные, монохромные дома из поблекшего цемента и известняка. Дороги пусты, здания обрушены и заброшены. Процветает только культ личности: богоподобный лик Ким Ир Сена улыбается унылой серо-буро-зеленой родине с красно-желто-золотых щитов, стел, монументов и мозаик.
Государство безжалостно и неустанно внедрялось в самую что ни на есть будничную жизнь. Взрослые северокорейцы откровенно изнурены. Все женщины в юбках до колена, в блузках, застегнутых под горло, без макияжа и украшений. Мужчины в одинаковых рубашках слегка не по размеру и брюках из блестящего виналона – синтетики, которая была дешевле нормальных тканей и выпускалась в Хамхыне. Все с неизменными красными значками на груди. В неотступном страхе репрессий все воздерживаются от лишних вопросов и поспешно отводят глаза. Но, пожалуй, больше всего утомляло, как рассказывал «черная пантера» Элдридж Кливер, который в 1970 году провел несколько месяцев в Пхеньяне, «их фанатичное восхваление главы государства товарища Ким Ир Сена… Желаешь им доброго утра, говоришь „привет“, а они тебе: „Да, какой прекрасный день, спасибо великому учению нашего возлюбленного вождя революции товарища Ким Ир Сена, нашего хранителя границ и гаранта процветания, который наполнил наши сердца истиной марксизма-ленинизма“. Так они желали доброго утра. Спустя полгода это как-то утратило прелесть новизны, и стало скучно».
Син между тем рвался в кинотеку Ким Чен Ира. Желание его вскоре исполнилось: через несколько недель после его воссоединения с Чхве обоих пригласили на экскурсию в Киноархив (так он называется теперь).
Трехэтажное здание Киноархива в центре Пхеньяна было неприступно, как Форт-Нокс. В вестибюль они прошли через несколько КПП и тяжелые металлические двери. «Нам сказали, что в архиве хранится пятнадцать тысяч фильмов», – делился позднее Сии. Коллекцию методично собирали много лет – по оценке Сина, то была, вероятно, крупнейшая личная киноколлекция в мире. (По словам одного российского дипломата, к 2001 году число наименований сильно превысило двадцать тысяч.) «Здание было длиной метров сто, – рассказывал Сии, – и все три стометровых этажа забиты фильмами. В зале с лучшей аппаратурой хранили кино Северной Кореи – все фильмы до единого, в хронологическом порядке – и поддерживали идеальные температуру и влажность», чтобы не портился целлулоид.
Южнокорейские фильмы и сериалы – с политической точки зрения особо деликатный материал – хранились отдельно; в основном их закупали через деловых партнеров в Гонконге. Син и Чхве поневоле раздумывали, не эти ли «деловые партнеры» помогли их похитить; не приходилось ли им обоим сотрудничать с этими «партнерами». И, кстати, Ким Чен Ир не обманул: на полках стояли все полсотни с лишним фильмов Сина.
В истории северокорейского кинематографа Ким Чен Ир вездесущ, и для многих перебежчиков кино, виденное в детстве, остается «фильмами Ким Чен Ира» или «фильмами, которые снял Ким Чен Ир» – имен сценаристов, режиссеров или актеров никто не поминает. Многие считали трактат «О киноискусстве» шедевром, а Ким Чен Ира – гениальным художником и теоретиком кино. Здесь, в этих яуфах, таились истоки всех его познаний в области нарратива и съемок. Еще бы он не был несравненным гением: смотреть все это дозволялось ему одному.
До сего дня. По пути назад в вестибюль архивариус объявил, что любимый руководитель приглашает Сина заходить в архив когда угодно и смотреть что угодно. Син прекрасно понимал, что ни один кинематографист страны никогда не бывал в этом архиве и никогда не побывает: во многих фильмах изображалась жизнь, начисто опровергавшая суровую идеологию КНДР Идеологию эту некогда создал Ким Ир Сен и теперь внедрял Ким Чен Ир, который все это засекреченное кино обожал. Северокорейцы были совершенно отрезаны от внешнего мира государственной границей, но тот, кто их изолировал, границ безусловно не соблюдал.
Едва Сина и Чхве допустили в архив, экскурсии по памятным местам революции стали перемежаться профессиональными изысканиями. Господин Кан и Чхве Ик Кю – режиссер Чхве, как они его называли, – свозили пару на «Корейскую киностудию» и в контору «Творческого объединения „Мансудэ”»; Ким Чен Ир регулярно поручал им составить отзыв о какой-нибудь премьере или репетиции художественного театра «Мансудэ» и Пхеньянского театра. На досуге Син и Чхве до умопомрачения смотрели кино из архива. «Готовились к встрече с Ким Чен Иром, – пояснял Син. – Я намеревался приятно его удивить».
Как-то раз по дороге с проявочной фабрики господин Кан и режиссер Чхве остановили машину в универмаге «Тэдонган», известном как «магазин для иностранцев», где немногочисленные пхеньянские чужеземцы за доллары, иены, фунты стерлингов или дойчмарки могли купить что заблагорассудится, от продуктов и косметики до электроники, и все по невероятно завышенным государственным ценам. Универмаг оказался сюрреалистический – он был завален горами одинаковых моделей одних и тех же товаров: одна модель туфель двух-трех цветов, одна модель телевизора, платья одного фасона, но шести расцветок, бедный ассортимент симметрично разложенных фруктов и овощей. Канадский мультипликатор Ги Делиль, приехавший в Пхеньян несколькими годами позже, отмечал, что «магазин для иностранцев» «походил на инсталляцию в музее современного искусства».
Немногочисленные японские корейцы слонялись по универмагу, выбирая подарки своей северокорейской родне. Чхве нашла швейную машинку и электрический утюг, а затем кулон на цепочке – черное сердечко, в центре бронзовая фигурка Девы Марии с младенцем на руках. На фигурке миниатюрными буковками значилось «AVE MARIA». Христианство в КНДР запрещено, но продавцы, видимо, были не в курсе, что это за женщина с ребенком (подавляющее большинство северокорейцев даже не слыхали про Иисуса Христа – а также про Санта-Клауса, Элвиса Пресли и почти любую западную икону). Вспомнив про свою новообретенную религию и потерянную подругу Кэтрин Хон, Чхве добавила кулон к горке покупок.
Син побродил в отделе электроники, взял транзисторный радиоприемник на солнечной батарее. Затем наткнулся на микрокассетный диктофон, и его посетила идея. Подойдя к прилавку, он невозмутимо выложил и радио, и диктофон. Кан спросил, всё ли Син и Чхве купили, и те сказали да; Кан кивнул продавцу, велел упаковать покупки и отнести к машине.
Син сидел в «бенце», и шестеренки в голове крутились как ненормальные. Нужно сообщить за границу, куда подевались он и Чхве, как сюда попали и почему; кроме того, нужны доказательства их фантастической истории. Аудиозапись или киносъемка вождей партии была строго-настрого запрещена и каралась смертью.
Но Син Сан Ока это не смутило.
Шанс записать Ким Чен Ира все никак не представлялся.
Вечеринки схлынули, и теперь Син с Чхве виделись с любимым руководителем реже. За три месяца он всплывал лишь изредка: звонил спросить, что они думают о готовящемся спектакле, или присылал «бенц», который отвозил их на какое-нибудь киношное мероприятие. Временами прибывали подарки: косметика «Эсте Лаудер» для Чхве, «ролекс» для Сина. Пленники не знали, что Ким Чен Ир, в припадке паранойи из-за американских спутников-шпионов, в Пхеньяне теперь проводил дней шестьдесят пять или семьдесят в году, а в остальном жил по загородным виллам.
Пока же он не успокоился и не вернулся в столицу, Син и Чхве знакомились с уникальным местным кинематографом и, по подсчетам Сина, посмотрели около ста двадцати фильмов за три месяца. «Моя родина» Сину очень нравилась, однако после нее качество неуклонно падало – за исключением, может быть, «Моря крови» и «Цветочницы». Северокорейское кино, позже писал Син, «создавалось не для развлечения и не ради искусства – оно было политическим инструментом. Власть и кинематограф были друг от друга неотделимы». У Советского Союза подходы были во многом такие же, однако, в отличие от Северной Кореи, он создавал бессмертные шедевры и искал новые пути. Очевидно, решить эту проблему и «наняли» Сина, и он настроился ее решать – отчасти потому, что любил трудные задачи, но в основном потому, что ублажить Ким Чен Ира – единственная надежда на побег. Сину и Чхве нужно было ослабить поводок, получить большую свободу передвижений, а Чхве объяснила ему, что тут можно только подыгрывать, поражать воображение поимщика и прикидываться, будто разделяешь его устремления.
