Ознакомительная версия.
Еще одна заготовительная команда. Вываливается в пролом стены прямо на наш объектив. Впереди боец в бронике, в каске и с пустым жестяным ведром. На груди подвешен штык-нож, чтоб сразу выхватить. И заколоть, зарезать, убить. Следом, гремя судками, еще четверо. Последний со снайперкой. Он срывает ее с плеча, потом, опознав в нас своих, закидывает обратно за спину. На нас даже не смотрят. Видать, откуда-то совсем из стремного места. Наверное, чтоб добраться до больничного комплекса, они делили сто-двести метров пути на пять-шесть перебежек. Целая операция – доставка еды на передок. Это опасно для жизни. Поэтому в группе снайпер – пошарить по окнам, прежде чем перебегать. Посмотреть, не притаился ли там чеченский коллега. Эх, солдатики… Еще вчера школа, посиделки с друзьями, девчата, папа с мамой… Ругают, воспитывают, но очень любят. И вот так быстро пришлось повзрослеть…
Съемочный день закончен. Ужинаем. Скопенко продолжает начатый еще днем монолог.
– Вот некоторые умники говорят, что мы неподготовленные, мы бездари. Не умеем воевать. Умеем! Иначе мы бы не были вот здесь, в сотнях метрах от дудаевского дворца. Я не видел здесь трусов. Они еще в Волгограде, во время погрузки сбежали. Люди, которые сейчас здесь, они достойны уважения народа.
Ужин превращается в лекцию о любви к Родине. Скопенко раскочегаривается, как самовар. Мы сидим, опустив головы, как провинившиеся ученики. Как будто мы это все натворили.
– Президенту, министру обороны, правительству, думе нужно понять: хватит издеваться над армией. Пора ею заняться по-настоящему. Чечня показала: без армии государства быть не может! Что это, нормальное явление? Везут на Кавказ морскую пехоту с Тихоокеанского флота. Полки из Московского округа. Из Ленинградского округа. Сил не хватает, чтоб взять один Грозный.
Мы машинально киваем. Мы устали. От работы, от переживаний и страхов, от этой лекции.
Выпиваем по рюмочке и уходим. Лавируем в кромешной темноте. Отзываемся на крики бдящих в темноте часовых. «Три! – Два!» И тут же снова из-за угла: «Четыре! – Один!». Пароль сегодня – пять. Часовой выкрикивает цифру, ты выкрикиваешь в ответ такую, чтоб в сумме была пятерка.
В госпитале самый разгар. Нам указывают свободные койки, вразброс по всему бункеру. Я падаю и отрубаюсь.
Утро в нашем бункере начинается с перепалки.
– Петруха! Ты забурел? А-ну, давай волоки!
– Я три часа назад выносил!
– Взял и понес! Припух, блин…
Санитары перепираются: кому выносить таз с отрезанными за ночь конечностями. Обыденный ритуал. Лысый боец кряхтя отрывает от бетонного пола страшную емкость и тяжко, переваливаясь с ноги на ногу, прет этот груз по лестнице вверх.
С этого дня нас никто не сопровождает. Скопенко занят. Работаем по своему плану. Вот сейчас нам нужно перебежать через дорогу. Мелочь, правда? А вы представьте себе интенсивную трассу. Пускай московскую кольцевую. И надо ее пересечь. При этом не попасть под машину. А если это не машины летят, а пули? Задача выполнимая, но требует некоторой решительности. На той стороне, за автобусной остановкой из красного кирпича – морская пехота. Северный флот. Они только что прибыли на помощь Рохлину и его солдатам. Здесь позиция моряков-минометчиков. Они разворачивают свои «подносы».
Я встаю на колено. Так, что у нас здесь… Просто так перебегать простреливаемое пространство не следует. Надо поглядеть туда-сюда, определить, откуда ведут огонь, и постараться на бегу как можно дольше оставаться в слепом, невидимом для врага пространстве. Была бы шашка, можно было бы задымить. Но… нема! Случайно опускаю взгляд. У меня под ногами разорванный бронежилет, застывшие желто-багровые брызги. Кому-то не повезло. Видать, осколком навылет. Аж кевлар растрепало.
Отталкиваюсь и бегу. За мной Кук. Хромая Молния с камерой на плече, зажав меж пальцев бычок, не торопясь пересекает дорогу. Я уже привык к этим штучкам. Бегать так быстро, как мы, у него все равно не получается. Вот он и гусарит.
В кирпичной автобусной остановке – командный пункт. Летеха и боец с рацией. Немного растеряны. Летеха, увидев нас, вынимает откуда-то портупею. Затягивает ее на поясе своего новенького бушлата. Без лишних слов я протягиваю вперед микрофон.
– Моряки? И как вы себя чувствуете здесь, на земле?
Над нами свистит снаряд. Летеха, улыбаясь, указывает пальцем в небо.
– Сами слышите – летают. Ну не очень уютно, скажу. Много моряков необстрелянных.
Гремят два разрыва. Морпехи ныряют за стену, мы, используя дымовую завесу, возвращаемся на территорию больничного корпуса. В бункере работа кипит. Кровавый конвейер. На столах внизу, прямо у входа – раненые. Одни полностью голые, другие по пояс. Вокруг них хлопочут врачи. Бинты, капельницы, усталые лица. Чуть правее – небесная канцелярия. Боец в цветастом гражданском свитере день и ночь стучит грязными пальцами по маленькому «Ундервуду». «Петров? Ранен… Гайнутдинов? Убит».
Скопенко принимает нас в подземной своей резиденции, там, где живет разведбат. Тут же на койке напротив сидит заместитель комкора по тылу, улыбчивый, какой-то уютный полковник. Фамилия его Севастьянов. Он листает блокнот:
– Смотрите, я вот тут стихи написал…
Начинает монотонно читать. Про войну, про российских солдат, про подвиг. Потом вдруг оживляется:
– Нет, лучше всего ребята из огнебата написали, там, на стенах. Я даже пометил себе… Вот! «Дудаев, ты пидор!» Или вот еще: «Дудаев, тебе п…ц!» И главное, подпись такая конкретная: «Огнебат»!
Услышав про огнебат, Скопенко оживляется:
– Да, «химики» прибыли, это хорошо. С огнеметами дело быстрее пойдет. Огнебат кого хочешь уговорит сдаться.
Мы выпиваем по рюмочке и уходим в свой бункер.
– Эй, Сладков!
Я удивленно поворачиваюсь и с трудом разглядываю в полумраке Хромую Молнию. Мой оператор сидит на панцирной койке в самом углу бункера. В обнимку с огромным солдатом. Солдат такой большой, что даже Вадик с его габаритами выглядит средненько.
– Сладков! Ну-ка сделай нам коньячку!
И развязано машет мне рукой, как официанту. Возле операционной стоит сорокалитровая молочная фляга. Вот только вместо молока в ней трофейная золотистая жидкость. Я перекидываю через руку первую попавшуюся тряпку, зачерпываю эмалированной кружкой коньяк, и, лавируя между носилками, капельницами и кроватями, подхожу к Вадику и солдату. Солдат заходится в страшном кашле. Вадик протягивает ему коньяк:
– На, глотни.
Тот жадно пьет. Вадик по-отечески похлопывает его по плечу.
– Вообще-то тебя растереть надо бы, если по-хорошему. – И, уже обращаясь ко мне: – Геройский парень! Говорит, командира грудью прикрыл! Видишь, как после попадания в «броник» кашляет!
Между койками с ранеными к нам пробираются два автоматчика. Один тыкает солдата стволом в бок:
– Вставай, падла! Тебе тут уже коньяк носят! Давай обратно в зиндан, скотина!
Солдата уводят. Вадик остается сидеть с открытым ртом. Один из конвоиров уходя, бросает через плечо:
– Да мародерина он! По квартирам шарил. Командир приказал арестовать. Простудился взаперти, вот и дохает! Под суд его, суку, надо!
Вадик молча опрокидывает содержимое кружки себе в рот. Коньяк, по-моему, марки «Вайнах». Где-то рядом, на берегу Сунжи, стоит коньячный завод. Наши его поспешили взять в первую очередь. Теперь «горючим» обеспечена вся группировка. Коньяком моют руки, а бывает и ноги, растапливают печки и просто пьют, наконец. Вот воды мало. Зато есть яблочный сок. Опять же, трофейный. Каждый день привозят с консервного завода. Там этих запасов полно.
На кучу битого кирпича откуда-то из подвала вскарабкивается пьяный, заросший черной щетиной военный. В глаза бросается ослепительная белизна рубашки. Собственно, всей рубашки не видно. Лишь ворот выложен поверх грязного камуфляжа, как на пиджак. О! Косак! Женя. Начальник командного пункта ПВО корпуса. Ему откуда-то достался целый склад абсолютно новых, упакованных в целлофан белых рубашек. Вот Женя и меняет их каждый день.
Ехать на войну Косаку было не обязательно. У Дудаева была, конечно, своя авиация – но летчиков не было. А самолеты его наши бомберы и штурмовики пожгли. Но свое отсутствие в списках убывающих из Волгограда в Чечню Евгений Иванович Косак воспринял как личное оскорбление. И дошел до самого Рохлина. На него смотрели, как на умалишенного. Проще было трусов понять, которые бежали из корпуса вплоть до отправки последнего эшелона.
– Трактор! Где мой пулемет?
Трактор – это кличка Жениного ординарца. Он выволакивает на свет РПК.
– Товарищ полковник, у него затворная рама не двигается!
– Делай! Я журналистам хочу подарить!
Косак поворачивается ко мне. Запах не переработанного печенью коньяка бьет мне в нос, как хороший джеб:
Ознакомительная версия.
