Анька тоже не прозябала. Вышла замуж за “средство передвижения” — выехала в Израиль, но не выдержала тамошней жары, развелась и очутилась в Австралии. Там прекрасно себя чувствует — вышла замуж за австралийского полицейского, клопов там не бывает, отпугивают эвкалипты, вокруг коалы, кенгуру и большая русская община. Так что все кончилось хорошо.
Я люблю иногда полежать в больнице в хирургическом отделении. Чего-нибудь вырезать или зашить. Неважно что. Это очень обостряет чувствительность, все-таки скальпель, иголки, зажимы. Конкретные предметы, деловые. После вмешательства, конечно, потошнит малость, но терпимо. Вот только путаются разные трубки — дренажная из раны, питательная — из носа (чтоб рот был свободен для ответов врачу и глотания таблеток), мочевая, сами понимаете откуда. Только разберешься, какая откуда, — привыкнешь, приспособишься, — их уже вынимают, родимых. Только капельная остается. Для солидности.
“Меня полностью подняли на ноги капельницами”, “под капельницей пролежал целый месяц”, “ставили капельницы два раза в день — оклемался”. Это любимые высказывания больных. На самом деле, за редким исключением, чистая психотерапия. Что налито в капельницу изначально? Физиологический раствор — чуть-чуть подсоленная водичка. Хороший томатный сочок, а еще лучше качественное пиво — бельгийский “Хогарден” или чешский “Пильзнер” с сольцой по краю стакана или соленой рыбкой — будет то же самое, только гораздо эмоционально приятней, а значит, и полезней. А лекарства, которые добавляют в капельницы, легко заменяются таблетками или, в крайнем случае, инъекцией в большую ягодичную мышцу. В верхний квадрант. Расчерчиваешь жопу на четыре части и колешь в верхний наружный. Не промахнешься. Так что я к капельницам отношусь критически. Нет, конечно, бывает в них острая необходимость, но редко.
Загремел я как-то с острым холециститом. Проморгал начало. Боль в животе острая, цвет кожи желтый, с коричневым присадком, глаза несчастные. Холодный пот. Прелесть! Пришлось прервать прием больных и на карачках отправиться в коммерческий стационар — только по причине его близости к моему нейрохирургическому институту, где с желчными пузырями незнакомы. Даже понаслышке.
Положили в отдельную палату, осмотрели, сделали ультразвуковую диагностику и предложили операцию. Я уклонился, попросил сделать спазмолитики в тот самый верхний квадрант — здорово полегчало. Я заснул. Утром пришла женщина-администратор в роскошном вечернем темном платье с таким глубоким декольте почти до пупа, что желчный пузырь тут же дал о себе знать. Женщина-вамп с ярко-красным ожерельем и таким же маникюром предложила подписать договорчик на уже оказанные медицинские услуги, подчеркнувши красным фломастером внизу сумму за суточное проживание и лечение. Тут уж я изменил цвет с желтого на сероватый, как хамелеон. Сумма равнялась моей трехмесячной заработной плате, включая квартальную премию.
Я исключительно вежливо поблагодарил за проделанную работу, сказал, что мне стало гораздо лучше и я выписываюсь для планового лечения в городской больнице. Дама, очевидно, давно оценив мой финансовый имидж, не удивилась и сказала, что всем уходящим больным администрация делает подарки. Откуда-то из декольте она вынула маленькую траурно-черную книжечку “Сонеты Шекспира”, развернутую (случайно, конечно) на сонете “Прощай! Тебя удерживать не смею...” или что-то в этом роде. Я горячо поблагодарил и стремительно отбыл восвояси. По дороге меня рвало, но я чувствовал абсолютное облегчение и надежду на светлое будущее.
На следующий день я поступил в хирургию Боткинской больницы, где были нормальные, вменяемые врачи. Мы сразу подружились. Я рассказал им пару медицинских анекдотов, они поржали и угостили такой скабрезной историей, что я опять изменил цвет кожи и долго мотал головой: “Ну и ну!”. Зато тошнить перестало.
Палата была на троих. Один был лежачий, тяжелый. Оперирован уже дважды, ожидал третьего захода, но бодрости не терял. Рабочий человек, наладчик ткацких станков. Звонко пукал, чуть даже подпрыгивая и придерживая изрезанный живот двумя руками. Улыбался застенчиво. За ним ухаживала молчаливая и сноровистая жена. Между собой они почти не разговаривали, только обменивались взглядами. У них была, безусловно, телепатическая связь. Он только взглянет — она подает стакан с морсом. Опять глянет — надевает ему на нос очки и подсовывает газету. Потом она уже на него вопросительно посмотрит — он опустит ресницы. Тогда жена садится в уголочке и доедает его кашу. Чтоб не пропадало добро. Не жизнь, а песня без слов. Даже завидно. И — главное — молча.
Второй сосед — здоровенный битюг, геодезист. Таскал грузы, нажил грыжу. В паху надулась шишка и затянула туда яйцо. И тот, и другой предмет он сравнивал по величине со своим кулаком — размером с дыню-“колхозницу” или средний капустный кочан. Хороший размер. Но ходить пришлось, только широко расставляя ноги. Мешал “кочан”. Какая уж тут геодезия! Его прооперировали, яйцо вернули на место, а на грыжу положили прочную капроновую заплатку. Люкс! Вот он и прижимал постоянно одной рукой это местечко. Вспомнился ильфовский персонаж, который любовно оглаживал созревшую грыжу. Другой рукой геодезист решал кроссворды, выкрикивая: “Парнокопытное животное, оканчивается на “Л”. “Осел” — сразу отвечал тяжелый больной. “Смотри ты, — удивлялся геодезист, — печенка ни к черту, а башка работает точно по азимуту”. “А то!” — гордо отвечал пукающий страдалец.
В общем, они друг друга весьма развлекали, а мой желчный пузырь не давал мне предаться радостям общения. Уже на другое утро, уложив на узенькую каталку и придерживая, чтоб не скатился, постовые медсестры доставили меня в операционную.
Очнулся я через пару-тройку часов на той же своей кровати, обвешанный трубками, о которых уже красочно повествовал. Первое, что ко мне пробилось сквозь наркотический туман, был вопрос геодезиста: “Принадлежность дамского туалета, первая буква “Т”. “Титьки”, — уверенно ответил другой сосед и заржал. Верная жена вздохнула, поцеловала мужа в лоб и удалилась.
Хирург, который меня оперировал, славный и рукодельный парень, радостно улыбаясь, принес в марлечке целую пригоршню мелких камней и песка: “Все из вашего желчного пузыря. Прямо песчаный карьер, хоть грузи в самосвал”. Соседи уважительно хмыкнули.
Дальше все пошло обычным путем — удалялись трубки, заживлялись раны, снимались швы. Я уже ходил по палате, потом, шаркая тапками, гулял по старинному сводчатому коридору. Красиво!
Но старинным был не только коридор. Старше него был туалет. По-моему, он возник в чистом поле, рядом с ипподромом. И купец Солдатенков, меценат и благодетель, вокруг него и обустроил больницу для простого народа. Вполне логично. Он часто посещал ипподром, считался спортсменом (в те годы игроков на конных бегах, просаживавших целые состояния, называли этим именем) и, заглаживая вину, построил не церковь, а больницу. Церковь тоже, но уже позже. В советское время там, конечно, устроили морг. Начальство посчитало, что так ближе к небесам.
Но вернемся к туалету. Там все время было что-то сломано — то вода хлестала, не считаясь с ручками слива, то ручки слива намертво прилипали и вообще не пропускали воду. Еще и стульчаки-лиры были треснутыми. Если попа молодая и крутая, то как-то сесть можно, а если дряблая, лучше не садиться — прищемит, как тиски. Обратно не отдерешь. Да туалет вдобавок был общим — и мужским, и женским. И не запирался. Задвижки были содраны и понуро болтались на одном гвозде.
Когда я решил навестить это заведение и, кряхтя и стеная, только приблизился к нему, энергичная санитарка, страстно шуруя огромной замотанной шваброй, оглушила: “Мужчина, вы куда? Там дамы засели! Теперь их не скоро выковырнешь”. — “А как же?..” — “А так же — потерпите”. Однако, легко сказать…
Шаркая по коридору в поисках выхода, вдруг наткнулся на вывеску: “Клизменная”. Черным по светло-голубому фону. Красота. Рванулся к двери, но безуспешно. Заперто. Дежурная медсестра на мою просьбу меланхолично ответила: “Мы ее отпираем, когда есть нужда”, — и стала наматывать на розовый пальчик локон, свисающий с виска. А la Татьяна Ларина. Я обрадовался: “Да, да, вот у меня нужда!” — “У вас не та нужда. Здесь прочищаем больных перед операцией. А вы уже… того…” — “Как же быть?” — “Идите в нормальный туалет”. — “Там женщины засели”. — “Свистните им посильней, чтоб испугались. Тут лежал один крутой, так его охранник для шефа старался: свистел, как соловей-разбойник, и палкой от швабры стучал по кабинкам… Они сразу, как блохи, выскакивали. Ругались, конечно, но он и в ус не дул, улыбался — ишь, раскудахтались, мочалочки. Потом уж босс его проходил важно, степенно, все пальцы в перстнях и татуировках”. — “Нет, это не для меня”. — “Ну, тогда потерпите, отвлекайте себя разными мыслями”.
