А. Гольдберг
ПЕРВЫЙ ДОМ
Стихотворение
Мы жнем камыш,
Как жнут поля в июле.
С. Солунова
Наш первый дом
В тумане кроется,
За волчьим логовом,
За холмом.
Он в ледяной воде до пояса
Шумит саженным камышом…
Вода покалывает стужею.
Болото всасывает нас.
Усталость резким полукружием
Обозначается у глаз.
А мы, уральские, московские,
Чтоб лучше дело шло на лад,
Читаем громко Маяковского
О том, что будет город-сад.
По небу те же тучки бегают.
Дождями также сумрак сжат,
И лишь одна строка, с телегою, —
Как говорится, невпопад…
Мы разбудили степь моторами.
На горло стали ковылям.
И это значит —
Скоро, скоро мы
Дадим простор
Жилым огням.
И пусть еще в тумане кроется
Наш первый дом из камыша, —
Мы жнем камыш.
Он низко клонится
В соленой стуже Куяша.
М. Гроссман
СКАЗАЛИ МАЛЬЧИКУ В РАЙКОМЕ…
Стихотворение
Сказали мальчику в райкоме:
— Не можем, брат. Не обессудь…
И вот он вновь в отцовском доме,
Лежит и — нету сил уснуть.
В его мешке в порядке строгом
Тетрадка, книга, кружка, нож —
Все, что хотел он взять в дорогу
И что теперь уж не возьмешь.
В тетрадке вырезки и схемы
Уже, выходит, ни к чему, —
Нет, не ему пахать со всеми,
Пшеницу сеять не ему.
Печально дождик бьется в стекла.
Глядит малец из-под бровей:
«Земля как следует намокла б,
Для урожая нужно ей…»
…Пускай мальчишке отказали —
Годами вот не вышел он —
Пусть на попутном самосвале
Не он отправился в район,
Не мок в палатке, не печатал
В стенной газете слов: «Дадим!»,
Пусть не о нем грустят девчата,
И нету подвигов за ним, —
Но путь прожитый не напрасен:
Пусть мальчик мал — он сын страны,
Он своего дождется часа,
Своей работы и весны.
Наш путь вперед не прост, но ясен,
И всем нам хватит целины.
— Вы видели нового рабочего в бригаде Хамзина? — спросила меня табельщица Аничка Водовозова.
— Нет, не видел. А что?
— Да ничего? Совсем еще мальчишка!..
Вскоре мне пришлось пойти в эту бригаду. Плотники Хамзина ставили леса и опалубку перекрытия коксосортировки. Стучали молотки, звенели топоры, на складе лесоматериалов пилы выводили визгливые песни. Наматывая на барабан бесконечный трос, глухо урчала лебедка подъемника.
— Здравствуй, Хафиз! — обратился я к бригадиру.
— Здравствуй, здравствуй! — ответил Хафиз. Он вогнал топор в бревно, снял кепку, вытер пот со лба, протянул руку. — Здравствуй! Хорошо что пришла! Якши! Мала-мала говорить надо!
Хафизу — за пятьдесят, но он крепок, как дуб. Годы осыпали его голову сединой, изрезали лицо глубокими морщинами, а он все стучит да стучит топором… По-русски он говорит плохо, и речь его — смесь исковерканных русских и татарских слов.
— Хороша что пришла! — повторяет он и сразу переходит к делу. — Как будем работал? Скоба нет. Ходил склад. Кладовщик говорил — привезу. Не привез! Сукин сын. Скоба нет — работа стоит! Тебе надо его мала-мала накажи!
С топором в руке к нам подошел молодой, красивый Гайса, не слезая с лесов, вмешался в разговор Ахмет, скороговоркой сыпал слова Рафу. Мне порядком влетело от бригадира.
Когда страсти перекипели, я спросил Хафиза:
— У тебя в бригаде новый рабочий?
Лицо Хафиза расплылось в улыбке.
— Ага! Вчера Аначка приводил, говорил — бери своя бригада. Моя смотрел — якши малый, моя — бирал!
— Где он?
Хафиз поднял голову, осмотрел леса.
— Его верху! — сказал он и закричал: — Эй, малай!
— Что? — донеслось сверху, и стриженная под машинку белобрысая мальчишечья голова с большими глазами свесилась вниз.
— Николай Иванович звал! — крикнул Хафиз.
— Не спускайся, не надо! — сказал я мальчику. — Тебя как зовут?
— Геннадий.
— Давно у нас?
— Второй день.
— Как работа? Нравится?
— Нравится.
— Не тяжело, тебе?
— Мне? — его глаза выразили удивление. — Нет, не тяжело. Работа интересная. И он, — Геннадий показал на Хафиза, — все мне показывает, и Гайса тоже показывает.
Все заулыбались.
— Его хороший парень, — одобрительно сказал Хафиза. — Мала-мала работай, — хороший плотник будет! Он грамотный — газета вслух читает, письмо моя писал. Шибко быстро пишет. Ну ладно, хватит болтай…
И опять застучали молотки, зазвенели топоры…
Вечером Геннадий пришел в контору.
— Можно к вам?
— Заходи, Гена, заходи! Садись!
Он сел и с любопытством начал рассматривать развешанные на стенах схемы и планы, пачки чертежей на столах, ощупал глазами технические справочники. Его взгляд остановился на логарифмической линейке.
— Это что? — спросил он.
— Линейка.
— А для чего она?
— Считать. Это, брат, умная линейка: она и делит, и множит, и корни извлекает, и в куб возводит… все считает…
— Да ну? А можно ее посмотреть?
Я подал ему линейку. Он взял ее в руки, осмотрел со всех сторон, осторожно сдвинул с места бегунок.
— А как по ней считать?
Я объяснил. Он слушал внимательно, наморщив лоб.
— Обязательно научусь считать по линейке! — сказал он.
Вошла рассыльная и сказала, что меня вызывают.
— Я подожду вас, можно? — спросил Гена.
— Подожди. Только я не скоро приду.
— Ничего, я подожду.
Когда я вернулся, он сидел на том же месте и читал учебник строительных материалов.
— Что, интересно? — спросил я.
— Интересно!
Меня удивило, что он заинтересовался книгой, написанной жестким техническим языком.
— Что же ты там вычитал?
— А все интересно! Про кирпич — как его делают, и про дерево тоже интересно.
— Молодец! А ты ужинал?
— Нет еще.
— А в столовую ты не опоздаешь?
— Успею еще.
— Гена, — спросил я, — а где твои родители?
Он опустил голову и тихо ответил:
— Я — один. У меня никого нет.
— Как один?
— Мы в Ленинграде жили. Папа на заводе работал, корабли строил. Потом его на войну взяли, и он не вернулся… убили его… Я папу плохо помню, я тогда еще маленький был…
— А мама?
— Мама умерла… Заболела и умерла…
— А сестры, братья у тебя есть?
— Никого нет, я — один! Как мама умерла — меня в детдом взяли. Я шесть классов кончил, а потом в школу послали, на плотника учиться. Потом сюда привезли, к вам…
— А где живешь?
— В общежитии. У нас хорошо. Ребята, только шумят, читать не дают.
— А ты любишь читать?
— Люблю! А у вас есть книги?
— Есть.
— Вы мне дадите почитать? Вы не бойтесь, — я не запачкаю. Я всегда, прежде чем читать, оберну бумагой. Это еще мама меня приучила. Вы мне дайте книгу про корабли, как их строить надо?
— У меня таких книг нету. У меня все про бетон, да как дома строить. А про корабли — нету.
— А про бетон дадите?
— Дам.
— А когда?
— Да хоть завтра.
— А вы не забудете?
— Нет, не забуду.
— Вы на платке узелок завяжите, чтобы не забыть. Мама говорила, что папа всегда на платке узелок завязывал, чтобы не забыть что надо.
Я вынул из кармана платок и завязал узелок.
— Вот так, хорошо! — сказал Гена. — А завтра можно к вам зайти?
— Можно! Только днем-то мне некогда будет!
— А я вечером приду. Мне днем тоже некогда.
Гена встал, взял кепку.
— Я пойду! — сказал он. — До свидания!
Он ушел. Я слышал, как каблуки его ботинок пересчитали ступени лестницы.
Через окно я видел: он шагал по дороге, заложив руки за спину. «Совсем как взрослый!» — подумал я, и почему-то у меня мелькнула мысль, что, наверное, вот так же, заложив руки за спину, ходил отец Геннадия, инженер, который строил корабли…
Геннадий приходил ко мне почти ежедневно. Если удавалось, — я выкраивал час и мы разговаривали, если было некогда, — я без всяких стеснений выставлял его, он не обижался и уходил. Вопросам его не было конца, но больше всего он интересовался кораблестроением. Работал он хорошо, прилежно, и Хафиз часто говорил:
— Якши малай! Хороший голова!
В отношениях Хафиза к Геннадию я уловил что-то не совсем обычное. Он особенно старательно объяснял Геннадию секреты врубок и сопряжений, показывал, как грамотно подбить клин под стойку, как установить анкерный болт. Тыча узловатым пальцем в чертеж, он говорил:
— Ты смотри! Балка. Сверху смотри, считай, сколько сантиметра будет, меряй. Отсюда погляди — тоже мала-мала считай, метра меряй. Потом можно опалубка делай.
