Вот так система обходилась с нужными ей в свое время «бандоловами».
* * *
От многочисленной агентуры, задействованной на поиски Игоря, стала поступать обильная информация о появлении его группы в разных районах области. Но вот загадка — их было всегда трое. Где же четвертый?
Неожиданно стало известно, что работавшая до недавнего времени в Ходоровской районной библиотеке местная жительница Олена Стасула была в прошлом довольно долго любовницей самого Игоря. Как утверждал опытный и надежный источник, Игорь систематически посещал ее вплоть до того страшного для этой девушки дня, когда ей стало известно, что она больна туберкулезом легких в тяжелой форме. В этих случаях оуновцы сразу же прекращали все контакты с такими больными, исходя, прежде всего, из интересов собственной безопасности — не заразиться и не заразить своих товарищей по подполью. Лекарств против такой болезни, особенно туберкулеза легких, не было, и лечиться было негде. Тот же агент сообщал, что Игорь был настолько увлечен своей любовью, что дал Олене адреса нескольких надежных связей, через которые она, в крайнем случае, могла бы найти его. Оба надеялись на чудо и на Создателя, как рассказывала нашему агенту Олена. Было принято решение взять Стасулу в активную разработку, подвести к ней агентуру из числа родственников, проживающих в одном из сел Ходоровского района. Вскоре мы с Супруном выехали на совещание во Львов. Каково же было наше удивление, когда, вернувшись через два дня, мы услыхали в одном из кабинетов громкий голос, скорее крик, майора Червоненко, допрашивавшего Олену. Да как допрашивавшего! Где и кто обучал майора, в прошлом ответственного партийного работника, служившего в госбезопасности всего-то несколько месяцев, этой методе допроса, осталось для нас неизвестным. Когда мы вошли в комнату, Стасула, одетая в полушубок, стояла рядом с жарко натопленной печью. Перед ней стоял в распахнутом от жары кителе, весь багровый от гнева и ярости Червоненко и, размахивая кулаком перед лицом несчастной, орал: «Я тебе покажу, б… бандитская! Я тебя заставлю говорить, бандитская подстилка! Я тебе покажу, что такое советская власть, ты здесь сдохнешь у меня, не видать тебе ни Игоря, ни родных, ни дома. В тюрьму пойдешь как бандпособница, сгниешь в лагере!..» Все это изрыгалось на русском языке и через каждое слово шел чудовищно оскорбительный для женщины, тем более для западной украинки, мат. Они и брани-то, так широко употребляемой русским человеком, не знают. Я посмотрел на ярко красивое лицо этой дивчины и мне стало не по себе — ее пылающие от чахотки и ненависти изумительной красоты карие глаза смотрели прямо в лицо Червоненко, а яркие, чуть приоткрытые и нежные пунцовые губы, казалось, шептали: «Я тебя так ненавижу, как могут ненавидеть самое страшное чудовище на земле — зверя в человеческом облике. Ты ни слова от меня не услышишь, вообще ни слова. Я бы убила всех вас, зверей-«энкэвэдистов», поменяйся мы местами. Боже, как же ненавижу вас! Боже, дай мне силы не упасть от слабости перед ними. Боже, помоги мне». Только сейчас я почувствовал в комнате запах мочи и увидел под ногами Олены мокрые пятна. «Неужели мочилась под себя?» — мелькнуло в голове.
Увидев нас, Червоненко прекратил допрос и вышел с нами в коридор. На наш вопрос, почему и как Стасула очутилась в райотделе, Червоненко пояснил:
— Как только вы уехали, я получил данные о ее намерении покинуть Ходоров. Зачем, куда, с какой целью, мы не знаем. Надо было срочно принимать меры. Мы установили за домом наблюдение и, когда она вышла из дома и пошла в сторону рынка, незаметно «сняли» ее и в закрытой машине привезли в райотдел. Санкцию прокурора я получил. Материалов о ее бандпособнической деятельности более чем достаточно. Ее место в тюрьме, если не даст нужных нам показаний и не поможет выйти на Игоря и его людей.
Говорили тихо, вполголоса, стоя рядом с дверью в комнату, чтобы оставшаяся там одна Стасула нас не слыхала.
Я робко заметил, что тяжелобольная Стасула при таком допросе и помереть может.
— Я ее и пальцем не тронул, — ответил Червоненко. — Ничего с ней не случится. Обыкновенная бандитская сволочь. Попадись к такой в лесу, живым бы не ушел.
Я попросил Червоненко разрешить мне продолжить работу со Стасулой. Было заметно, что он недоволен происшедшим разговором, но против моей просьбы возражать не стал.
Когда Червоненко ушел к себе, Супрун мрачно произнес:
— Я такого от него не ожидал. Времена давно уже не те, да и необходимости нет. Дивчину действительно жалко. Я таких знаю, она ничего не скажет.
— И все-таки я с ней поработаю, — ответил я на это. — Я прошу вас, товарищ майор, послать кого-нибудь в аптеку купить сулемы[111], а в вокзальном буфете чего-нибудь для нее поесть — конфет, ветчины, колбаски, молока, еще чего-нибудь вкусненького. Вот деньги. И еще я попрошу вас через какое-то время, когда я дам Стасуле отдохнуть, подъехать вместе со мной в райбольницу, где имеется туберкулезное отделение, и побеседовать с кем-то из врачей, кому мы доверяем, о тяжести болезни Стасулы и перспективах лечения. И попросите у дежурного мыло и полотенце для Стасулы.
Я прошел мимо милиционера, сидевшего у дверей в кабинет, где находилась Стасула, и, толкнув дверь, вошел в жарко натопленное помещение. Олена сидела на табуретке, прислонившись спиной к стене. Ее разгоряченное жарой от печки лицо с нездоровым румянцем ничего не выражало. Глаза безучастно смотрели в пространство перед собой. На вошедшего она никак не реагировала.
— Олена, снимите кожух и сядьте поудобней на стул. Я открою окно, пусть будет свежий воздух. Вы не боитесь простудиться?
Стасула не ответила, только качнула отрицательно головой.
— Олена, — продолжал я, — я представитель МВД из Киева. Хочу с вами побеседовать, попытаться прояснить некоторые вопросы. Но прежде всего, приведите себя в порядок.
Я вновь вышел в коридор. Взял у подошедшего дежурного мыло и полотенце и попросил дежурившего у комнаты милиционера:
— Товарищ сержант, сопроводите во двор, где туалеты и умывальник, арестованную. Пусть приведет себя в порядок, умоется, и доставьте ее обратно, сюда же.
Та молча взяла солдатское вафельное полотенце и поднялась со стула, вопросительно взглянув на меня.
— У нас тут свои порядки, Олена. Идемте, я провожу вас до лестницы, дальше пойдете в сопровождении милиционера.
Стоя в коридоре у окна, я видел, как медленно шла по двору Стасула. Шла шагом смертельно уставшего человека, сгорбившись, как старая больная птица. Проводив ее взглядом, я вернулся в комнату.
«Как же мы бываем жестоки с людьми, — думал я, — даже с женщинами… А если женщина — враг? Взять ту же Руту. Вон она сколько бед натворила — и стреляла, и даже гранаты бросала. Идет жестокая идеологическая борьба двух миров. Острие этой битвы — вооруженная борьба. Вооруженное оуновское сопротивление должно быть подавлено силой оружия. И это правильно — другого выхода у нас нет. Сила идет на силу.
Против оуновцев, начиная с конца войны с фашистской Германией, когда наиболее активно проявляла себя УПА и бои она вела крупными отрядами, действовала армия могучего государства — Советского Союза. Последние отряды УПА ушли за кордон в 1948 году. Оставшиеся в Западной Украине вооруженные оуновские формирования в течение трех последних лет были почти полностью уничтожены физически. Тысячи и тысячи людей высланы в Сибирь как пособники. Мы были вынуждены выселять бандпособников, и это касалось широких слоев населения. Таким образом мы лишали оуновцев их базы, кормившей и снабжавшей их всем необходимым. Но неужели нельзя использовать другие методы — политические, человеческие, что ли». Я вспомнил рассказы участников боев с оуновцами в 1944–1948 годах, когда советское правительство многократно обращалось к подполью с призывами сложить оружие, выйти с повинной, гарантируя жизнь бойцам и командирам оуновских формирований, в том числе и высшему руководству. Тогда, как рассказывали мне товарищи по работе, многие сдали оружие, вернулись в семьи. Часть высланных семей была возвращена в их родные места. Среди вышедших с повинной было несколько крупных руководителей. Некоторые из них выступили перед населением, призывая оуновцев к выходу из подполья. Потом эти бывшие руководители неожиданно исчезли. Никто из их родственников так и не узнал о дальнейшей их судьбе. Как говорили мне, все они были расстреляны по указанию Москвы. И тогда вновь активизировались с еще большей силой бандеровцы. Именно в те годы случилась известная на Украине так называемая «дерманьская трагедия», когда озверевшие от мести и крови оуновцы расстреляли и повесили почти все село. Не только людей, всю скотину побили и телами людей и животных завалили несколько колодцев. Село Дермань, что рядом с районным центром Мизоч в Ровенской области, и в годы войны было известно своими связями с советскими партизанскими отрядами. Было в этом селе много сторонников советской власти, люди в подавляющем большинстве хотели работать в колхозе. Одним словом, их устраивала советская власть и проводимые этой властью политика и мероприятия. Эти люди всячески помогали советской власти и, конечно, органам госбезопасности в выявлении оуновцев.
