Немалую трудность доставила нам переправа через быструю и бурную Куру, к левому берегу которой мы подошли уже в полдень. Тут мы нашли всего одну маленькую лодочку, без руля и весел, которые, впрочем, все равно мало чем могли помочь, учитывая высокую скорость и мощь течения. Способ, которым воспользовались для переправы наши провожатые, был очень интересен, остроумен, и я потом рекомендовал главному почтмейстеру рассказать о нем в описании работы древней почты. Двух наших лучших лошадей ввели в реку как можно дальше, пока их копыта не начали отрываться от дна. Двое татар ухватили их за хвосты и уселись на нос лодки. Пущенные вплавь лошади быстро перетянули лодку с татарами и несколькими пассажирами на другой берег, после чего вернулись за новой партией, которую перевозили уже другие лошади. Последними переправлялись татары. Они просто ввели своих лошадей в воду и, держась за их хвосты, перебрались к нам вплавь.
Я, мой брат и наш сомнительный эскорт оставались на левом берегу до последнего. Наши защитники стояли плотной кучкой и бросали в нашу сторону не очень обнадеживающие взгляды. От предложенных нами сигар они с гордостью отказались, поскольку, как я потом узнал, будучи фанатично настроенными шиитами, не могли принять что-либо из рук неверных собак. Поэтому нам показалось разумным на всякий случай показать им ненароком степень нашей вооруженности и боевой подготовки. Выловив проплывавшую мимо дощечку, мы установили ее в качестве цели и начали палить в нее из револьверов, которыми владели прекрасно. Каждый выстрел попадал в дощечку, хотя расстояние было довольно большим. Этот спорт весьма заинтересовал наших охранников, и они тоже открыли, не всегда удачную, стрельбу по дощечке из своих длинных полированных и украшенных резьбой кремниевых ружей. Тут ко мне подошел их шейх и жестами попросил положить револьвер на землю, чтобы он мог его тщательно осмотреть, не принимая вещь непосредственно из моих рук. Это было опасно делать, но я по совету Отто согласился и положил револьвер к ногам. Шейх поднял его, придирчиво оглядел со всех сторон, покачивая головой показал соплеменникам и с выражением глубокой благодарности вернул оружие мне. Этим была скреплена печать нашей дальнейшей дружбы. Недоверие к священному здесь закону гостеприимства может сослужить путешественникам плохую службу, а нарушается он здесь крайне редко. Впрочем, здесь бывает такое, что гостя встречают, всячески ублажают, развлекают, провожают до границы и убивают уже на чужой территории, но такие случаи единичны. Дальнейший наш путь до Кедабека прошел без приключений.
Во все время наших путешествий мы имели возможность по достоинству оценить ловкость и выносливость малорослых кавказских горных лошадей. Без устали и твердым шагом они с седоками в седлах упорно карабкались вверх и осторожно спускались вниз по крутым горным дорогам и тропинкам. На других лошадях вряд ли можно было проехать по этим, покрытым множеством трещин, изрезанным ущельями и пропастями непроходимым местам. Получается так, что путешествовать по кавказским горам на них легче и безопаснее, чем пешком. Но и из этого правила бывают исключения. Одно из них я испытал на себе во время второй поездки в Кедабек. Стоявшая тогда хорошая и ясная осенняя погода, обычно тянувшаяся до самого декабря, неожиданно сменилась обильными дождями и даже мелким снегом. Мы же собирались посетить Шамкирскую долину, но выбрали для этого не самую удачную дорогу, проходившую по берегу дикого ручья Калакент вплоть до самого Шамкира. Однако когда пошел обильный снег, мы сочли разумным повернуть обратно, пока не засыпало всю дорогу. Было воистину удивительно наблюдать, с какой поразительной точностью и осмотрительностью наши лошади находили уже практически занесенную снегом горную тропинку, проходившую по краю оврага, и как они умудрялись по возможности обходить стороной хоть сколько-нибудь опасные участки. Следуя сразу за Отто, я вдруг заметил, как в одном опасном месте, где высота обрыва составляла несколько метров, неустойчивый камень, на который наступила лошадь брата, опасно покачнулся. Через пару секунд на него ступил и мой конь. Камень сорвался в обрыв, а я слетел с лошади. Далее я помню только истошные крики наших спутников. Очнувшись, я обнаружил, что стою в самом центре ручья, а рядом стоит моя лошадь. Товарищи потом рассказали, что она сначала один раз перекувырнулась вместе со мной, но тут же встала на ноги. В этом случае мне, можно сказать, повезло.
Из двух моих поездок обратно в Берлин, всегда через Константинополь, особенно богата приключениями была первая. Прекрасная погода стояла до самой середины декабря, но стоило нам выехать из Кедабека и добраться уже до Риона, как на нас напал ужасный шторм. С превеликим трудом мы дошли до Поти, но там узнали, что пароход, на котором мы должны были продолжить путь, прошел мимо, так как принимать на борт пассажиров в такую погоду было невозможно. Вся наша немалая компания в ожидании следующего парохода вынуждена была целую неделю провести в небольшом сарае, почему-то называвшемся «гостиница». В моей жизни это был, безусловно, самый тоскливый период. Буря бушевала всю ночь, причем не только на улице, но и в моем номере. Я неоднократно вставал с кровати, желая закрыть окна и двери, но, к своему удивлению, неизменно находил их закрытыми. На следующее утро вся моя комната была занесена слоем снега, который, как я быстро выяснил, задувало через широченные щели в полу построенного из-за заболоченности почвы на столбах дома. Снег, идущий в закрытом помещении из грязного пола, – такое чудо природы я наблюдал только в Поти. Буря продолжалась без перерыва несколько дней. Неприятные чувства от нее усиливались еще и тем, что у меня воспалилась сетчатка глаза и никакое лечение не давало эффекта. Буря, болезнь, отвратительная гостиница, переполненная постояльцами всевозможных наций и сословий, проживавших даже в общей зале, скверное питание, отсутствие какой-либо прислуги – все это замечательно дополняло друг друга и делало жизнь здесь совершенно невыносимой.
Наконец долгожданный пароход появился в поле нашего зрения и, несмотря на отвратительные погодные условия подойдя к пристани, принял на борт меня и трех моих спутников. Всю дорогу до Босфора море проверяло нас на прочность и стойкость. И мы все четверо стойко выдержали испытание, чему несказанно удивился даже сам капитан судна. Среди наших попутчиков оказался русский генерал, консул в Мессине[215] и, как я узнал позже, отец совершенно очаровательной девушки. Сейчас она жена моего друга, профессора Дорна из Неаполя. Кроме генерала здешнее общество составляли молодой дипломат, занявший впоследствии весьма важный пост, и австриец, владелец литейного производства, чрезвычайный оригинал, постоянно куривший и вытаскивавший трубку изо рта только для того, чтобы поесть или поспать. Капитан также оказался умным и хорошо образованным человеком, так что это довольно длинное путешествие, несмотря на сильную качку и ветер, пролетело быстро и оставило о себе приятные впечатления.
В Трапезунде, где судно на несколько часов встало на якорь, со мной снова произошла одна из тех мелких неприятностей, какие преследовали меня по жизни. Я решил прогуляться по плато, лежавшему над городом, с тем чтобы еще раз насладиться великолепной панорамой. Обратно в город я возвращался по новому шоссе, круто обрывавшемуся к морю, но почему-то не оборудованному перилами. Неожиданно на дорогу вышло целое стадо ишаков, груженных мешками с кукурузой. Желая пропустить животных, я неосмотрительно встал с той стороны шоссе, которая была обращена к морю и у которой не было перил. Все было бы хорошо, но ослов становилось все больше и наконец они заняли всю дорогу. Ни толчки, ни удары не действовали на этих животных, упорно не желавших, да и не имевших возможности обойти меня стороной. Чувствуя, что долго продержаться мне не удастся, я попытался оседлать одного из ослов. Попытка эта закончилась неудачей, и я упал с края шоссе вниз, провалившись в грязные заросли кустарника, который смягчил мое падение. К счастью, упал я удачно и поэтому обошелся без серьезных повреждений. После долгих стараний, тщательно избегая росших везде в изобилии крапивы и колючек, я наконец сумел вскарабкаться обратно на дорогу. К счастью, недалеко я нашел небольшой пруд, в котором постирал одежду и даже искупался сам. Все еще жаркое солнце быстро высушило костюм, и я получил возможность пройти по городу к пароходу, на котором меня уже ждали, не привлекая к своему виду особенного внимания.
Вскоре бывший до того просто сильным ветер усилился до такой степени, что капитан начал опасаться за свой старенький корабль и решил переждать непогоду в порту Синопа[216]. В течение нескольких следующих дней он дважды отважно пытался продолжить рейс, но каждый раз ветер заносил его обратно в безопасную гавань. Таким образом, я получил возможность лично убедиться в том, насколько правы были греки, называвшие Черное море «суровым». В порту Пера я застал пароход австрийского отделения «Ллойда», уже готовый выйти в Триест, куда мы без происшествий и помех прибыли в новогоднюю ночь. По дороге, на Сиросе[217] и на Корфу, к нам отнеслись с подозрением и заставили поднять пресловутый желтый флаг[218], поскольку в Египте, со стороны которого мы шли, в то время свирепствовала эпидемия холеры.
