И он с явно привычной ловкостью производит замену. Пустая тарелка возвращается ко мне, другая, с одинокими шпротинками в середине — к нему, на свое законное место.
Да, сочувствующие хозяину гости навещают, видно, этот дом нередко.
Появляется из кухни хозяйка. В одной руке кофейник, в другой сливочник. Взгляд ее падает на мою опустошенную тарелку. Глаза расширяются, Мне стыдно. Кровь горячей волной заливает лицо. Боже, из каких-таких краев возник этот оголодавший писатель?! — наверняка поражается она.
Или я ошибаюсь и она догадывается?
Эдуард Салениек, довольно урча, устраивает целое представление с двумя несчастными шпротами, обгладывая их и обсасывая, собирая кусочком хлеба капли янтарного масла на тарелке. Потом вдруг «случайно» роняет взгляд на мою тарелку:
— Жена, жена, так не пойдет! У гостя на тарелке пусто, как у батрака в закромах. Разве это и есть хваленое латышское гостеприимство? Добавки ему, добавки! Или ты хочешь, чтобы уважаемый писатель ославил меня на всю Москву, на всю Сибирь? Мало тебе, что я известный рижский городской сумасшедший? Хочешь, чтобы перевели в ранг повыше?
Она, извиняясь за невнимательность, накладывает мне новую порцию еды.
И тонко, едва заметно, одними глазами, улыбается при этом.
Нет, знает она, точно знает!
За три года знакомства с Эдуардом Салениеком я перевел три его книги для детей.
За три года нашего знакомства Эдуард Салениек написал три новых больших романа (не для детей). До этого у него их было два.
«Пальто, сшитое из лоскутов».
«Второе пальто, сшитое из лоскутов».
«Третье пальто, сшитое из лоскутов».
Это романы-воспоминания, продолжающие друг друга по времени, полные и горя, и смеха, и слез, настоящие шедевры латышской литературы послевоенных лет.
«Четвертое пальто, сшитое из лоскутов» осталось ненаписанным...
Напрасно пассажиры троллейбуса, следующего из района Агенскалнских сосен по направлению к центру, ищут глазами привычную массивную фигуру «известного рижского городского сумасшедшего».
Его нет и не будет никогда.
Жаркое пламя больше не бушует в остывшей топке.
ГОРЬКИЙ ДЫМ КОСТРОВ
Документальная повесть
На оперативном совещании у начальника фашистской контрразведывательной группы, посланной с особым заданием в районный центр Новоселье, что неподалеку от Пскова, на территории, оккупированной гитлеровцами, кто-то из работников впервые упомянул о нелепом слухе, ходившем среди русского населения. Комиссаром одного из ближних партизанских отрядов якобы является... немец. Капитан абвера Шредер, начальник группы, не воспринял этот слух всерьез:
— Русские так напуганы мощью германского оружия, что им повсюду мерещатся немцы. Даже среди лесного сброда.
И сам первый рассмеялся.
Подчиненные тоже почтительно хохотнули, хотя и несколько сдержанно. Шутка начальника вызвала у них двойственное ощущение.
С одной стороны, слух действительно нелепый. Ну откуда взяться среди партизан немцу, да еще в ранге комиссара? Ведь известно, что даже своим, советским, немцам Сталин не доверяет настолько, что переселил их всех в глубь страны. С другой стороны, насчет запуганности русских капитан Шредер, мягко говоря, несколько сгустил краски. Это ведь не сорок первый или сорок второй год, когда германские власти чувствовали себя полными хозяевами оккупированной территории и даже издали здесь, в городе Пскове, собственные марки с немецкой надписью «Плескау», как бы перечеркивая навсегда прежнее название старинного русского города. Теперь же, после Сталинграда, шутка капитана прозвучала явно устаревшей и даже несколько двусмысленной. Русские запуганы! А постоянные «сокращения» линии фронта, иначе говоря, довольно беспорядочные отступления? А целый партизанский край тут же, у них под боком? А бесконечные диверсии на железных дорогах, заставляющие зябко ежиться всех, кому предстоит следовать в воинских эшелонах по оккупированной территории? А дерзкие нападения на крупные гарнизоны, теперь уже не только по ночам, но и все чаще и чаще среди бела дня?
Русские запуганы...
Впрочем, шутка есть шутка, пусть и не совсем удачная.
Сам капитан Шредер, человек неглупый и опытный контрразведчик, так и не придал тогда особого значения слуху о комиссаре-немце. Хотя он, этот слух, в отличие от других подобного рода нелепых россказней, по донесениям агентов, возникал вновь и вновь.
И вдруг, как гром среди ясного неба, шифровка из управления контрразведки:
«По полученным еще не проверенным сведениям среди террористических групп в вашей сфере деятельности наличествуют отдельные лица немецкого происхождения, в том числе и среди большевистских политических работников.
Вам предлагается:
1) либо доказательно опровергнуть эти сведения;
2) либо принять все возможные меры к пленению упомянутых лиц или, по меньшей мере, одного лица, с последующей немедленной отправкой в управление для производства следствия».
Капитан Шредер зло выругался. Он сразу же сообразил, что «непроверенные сведения» попали в управление благодаря стараниям его нового заместителя, присланного в Новоселье прямо из Берлина, юного очкарика с выпуклым прыщавым лбом. Явно имея высоких покровителей, тот стремился за год-два сделать в контрразведке карьеру, на которую капитану Шредеру понадобился добрый десяток лет.
Но приказ есть приказ. Для его выполнения пришлось пустить в ход тайного агента из совсем других мест, временно выведенного из игры и работавшего в Новоселье на лесопилке. Этого субъекта по имени, а может быть и по присвоенной ему гитлеровцами кличке, Федор, — фамилии его история не сохранила ни в документах, ни в памяти участников описываемых событий — капитан Шредер приберегал для особо важных дел.
План засылки Федора к партизанам, действовавшим в ближних лесах, разработал капитан лично. Для обеспечения успеха операции хитроумно пожертвовали одним из полицейских начальников, изрядно досадившим населению Новоселья своим непомерным лихоимством и жестокостью. Он был убит, как оповещали расклеенные по поселку листки, «неизвестным бандитом», за поимку которого те же листки сулили крупную сумму в германских оккупационных марках.
Как и рассчитывал Шредер, план удался, и Федор был принят в партизанском отряде чуть ли не как герой. Однако через некоторое время там заподозрили неладное. То ли к партизанам просочились слухи о прежних тайных связях Федора с оккупантами, то ли он в чем-либо дал маху и саморазоблачился. Словом, пришлось ему спасаться бегством. И вот Федор предстал перед Шредером.
— Ну? — нетерпеливо поторопил капитан, в виде особой чести усадив агента в кожаное кресло возле своего стола.
— Чтобы точно — трудно сказать. Но кой-кто считает — и в самом деле немец.
Шредер поморщился. Этот вариант устраивал его меньше всего. Теперь покоя не будет от начальства, пока он не добудет комиссара живым или мертвым.
— Почему считает?
— Как сказать... Считают — и все. На лице ведь у него не написано.
— А какой он есть на вид?
— Ну какой?.. Сухопарый, жилистый.
— А по-русски как говорит?
— Ну как говорит...
— Без акцент?
— Хорошо говорит.
— А как есть его фамилия?
— Фрезин вроде.
— Слава тебе, о боже! — Шредер облегченно рассмеялся. — Ты есть дурачок, Теодор. Прошу меня извинить за применение грубого слова. Окончание «ин» есть весьма характерно именно для русских, а не для германских фамилий. По своему самому широкому распространению на первом месте в России есть фамилии с окончанием «ов» — Иванов, Петров, Сидоров, Смирнов. Около пятьдесят процентов всего наличного населения. А на втором месте есть окончание «ин» — Басин, Марьин, Ильин. Даже... — он настораживающе поднял палец, — даже Шталин... А ты, Теодор, заявляешь — немец!
Федор неловко заерзал на стуле.
— Ну, не знаю... Так говорят...
— Мало что говорят. Есть ведь такая русская поговорка: говорят, что кур подвергают доению. Необходимо анализировать... Как, например, есть его имя и отечество?
— Иван Иванович. Это уж точно!
Шредер окончательно развеселился:
— Нет, ты не есть дурачок, Теодор. Ты есть совершенно лишенный всяких способностей к анализированию человек. Ну где ты встречался с таким германцем — Иван Иванович по имени и отечеству? Это же есть чистейшее русское имя, отечество, фамилия: Иван Иванович Фрезин... Хорошо, Теодор, ты можешь идти.
— А куда? — сразу забеспокоился Федор.
В самом деле — куда? Капитан Шредер ненадолго задумался. Обратно на лесопилку хода ему нет — у лесной братии длинные руки. А Теодор, хоть он уже и разоблачен и как секретный агент никакой ценности больше не представляет, может еще сослужить свою последнюю службу. Хотя бы как тот полицейский...
