Ознакомительная версия.
Те, кого арестовывали как «профессиональных преступников», нередко сталкивались с крайне негативным отношением к себе со стороны эсэсовской лагерной охраны и администрации. Рудольф Хёсс, высказываясь в адрес заключенных в кругу своих коллег, называл их «скотом», «главными злодеями», жившими в грехе и преступлении. Он утверждал, что эти «истинные враги государства» невосприимчивы к обычным наказаниям, пусть даже самым строгим, оправдывая таким образом зверства лагерных эсэсовцев[837]. Один бывший политический заключенный Дахау позже вспоминал, с каким восторгом лагерфюрер Герман Барановски приветствовал так называемых преступников весной 1937 года: «Послушайте! Вы – грязь! Знаете, куда вы попали? Не знаете? Ладно, я объясню вам. Вы не в тюрьме. Нет. Вы попали в концентрационный лагерь. Это означает, что вы попали в воспитательный лагерь! Вас здесь воспитают как надо. Уж можете на это рассчитывать, свиньи вонючие! Вас здесь обеспечат работой! А тому, кто с ней не будет справляться, мы поможем. У нас здесь свои методы! Вы их узнаете. Не думайте, что вам здесь позволят слоняться без дела и что отсюда можно сбежать. Никто не сбегает отсюда. У часовых есть инструкции стрелять без предупреждения при любой попытке к бегству. И у нас здесь элита СС! Наши ребята очень хорошо стреляют»[838].
Барановски не преувеличивал. Офицеры лагерных СС действительно расценивали так называемых профессиональных преступников как мастеров побегов и требовали от охранников проявлять бдительность и без колебаний применять оружие[839]. А эсэсовцев не требовалось убеждать набрасываться на «преступников» в концентрационных лагерях. К тому же их без труда можно было отличить от остальных заключенных по специальным маркировкам на лагерной робе – зеленым треугольникам, введенным в конце 1930-х годов[840]. В Заксенхаузене в 1937 году умерли по крайней мере 26 «преступников», 10 из них – в марте и апреле, превысив уровень смертности среди политических заключенных на тот период[841]. То же относилось и к Бухенвальду, где по крайней мере 46 так называемых профессиональных преступников умерли в течение первого года пребывания в лагере в 1937–1938 годах[842].
Заключенные с зеленым треугольником вряд ли могли рассчитывать на поддержку других заключенных, враждебность которых к «BVer», как их часто называли (сокращение от Berufsverbrecher – «профессиональный преступник»), иногда ничуть не уступала враждебности эсэсовцев. Как и советские политические заключенные в далеком ГУЛАГе, многие политические заключенные концентрационных лагерей презирали так называемых «преступников», считая их грубыми, жестокими и продажными – «отбросами общества», как выразился один из них[843]. Подобная ненависть произрастала из социальных предрассудков против тех, которые, как считалось, были арестованы как головорезы, вдобавок всегда готовых к сотрудничеству с лагерными эсэсовцами[844].
Картина «преступных зеленых» долго формировалась этими свидетельствами политических заключенных[845]. Но требуются кое-какие коррективы. Даже в конце 1930-х годов подавляющее большинство так называемых профессиональных преступников были лицами, совершившими имущественные преступления, но не уголовниками, совершившими насильственные преступления; как и Эмиль Баргацкий, большинство арестованных во время полицейских рейдов весны 1937 года являлись предположительно грабителями и ворами[846]. Кроме того, «зеленые» не составили объединенного фронта против других заключенных концентрационных лагерей[847]. Естественно, речь могла идти о приятельских отношениях, о создании круга друзей – в конце концов, эти люди знали друг друга еще на воле, а в лагерях оказались в одних и тех же бараках[848]. Но эти взаимоотношения не отличались прочностью, как, например, в кругу политических заключенных, поскольку так называемые преступники редко строили отношения на основе общего прошлого или, тем более, на общей идеологии[849]. Наконец, хотя отношения между некоторыми «красными» и «зелеными» заключенными и отличала некая напряженность, она отнюдь не всегда являлась результатом жестокости, нередко изначально приписываемой уголовникам, а скорее возникала вследствие борьбы за скудные пайки, той самой борьбы, которой суждено было обостриться в военные годы[850].
После атак полиции 1937 года на так называемых преступников Гиммлер и его полицейские руководители запланировали ряд новых акций в войне с асоциальными элементами. В целях координации и усиления профилактической борьбы с преступностью РКПА разработало первые общенациональные директивы, представленные в конфиденциальном декрете имперского министерства внутренних дел от 14 декабря 1937 года[851]. Этими директивами предусматривалось профилактическое содержание под стражей подозреваемых в совершении преступлений в концентрационных лагерях, и основывались они на первых прусских предписаниях. Что гораздо важнее, они значительно расширяли число подозреваемых. В дополнение к закоренелым преступникам они были направлены и против тех, «кто, не будучи профессиональным преступником или рецидивистом, подвергает опасности общество своим асоциальным поведением»[852]. Иными словами, была подготовлена почва для широкомасштабного принятия силами полиции самых жестких мер в отношении всех лиц, чье поведение каким-то образом не соответствовало общепринятым нормам.
Акция «Не работающий на рейх»
С какой стати нищего Вильгельма Мюллера стали подвергать преследованиям как врага Германского государства? Разведенный и безработный, 46-летний Мюллер едва сводил концы с концами в Дуйсбурге – в Руре, сердце промышленности Германии. Социальная служба вынудила работать четыре дня в неделю за сущие гроши – 10,4 рейхсмарки, которых с трудом хватало на скромное пропитание. Иногда он попрошайничал на улицах, и днем 13 июня 1938 года офицер полиции застал его на месте «преступления». Ранее Вильгельма Мюллера уже штрафовали дважды за попрошайничество. На сей раз полиция действовала куда решительнее, подвергнув Вильгельма Мюллера профилактическому заключению как «асоциального элемента». На Мюллера был навешен ярлык отлынивавшего от работы попрошайки, преступника, который «не в состоянии привыкнуть к требуемой государством дисциплине», и 22 июня 1938 года его отправили в Заксенхаузен[853].
Вильгельм Мюллер оказался в числе приблизительно 9500 «асоциальных элементов», арестованных в ходе полицейских облав в июне 1938 года и направленных в концентрационные лагеря[854]. Эта общенациональная акция криминальной полиции, в частности, самое широкомасштабное мероприятие против асоциальных элементов, началась ранним утром 13 июня и продлилась несколько дней. Полицейские обходили вокзалы, железнодорожные станции, закусочные и ночлежки[855]. Акция эта последовала за уже проводившейся ранее: тогда за 10 дней апреля 1938 года гестапо арестовало около 2 тысяч «отлынивавших от работы». Все они вскоре оказались в Бухенвальде[856]. Силы местной полиции в 1938–1939 годах выполнили свои собственные задачи по борьбе с так называемыми асоциальными элементами, обеспечив еще более значительный приток заключенных в лагеря за счет подозреваемых, включая несколько сотен женщин, обвиненных в «нарушениях морали»[857].
Многие из арестованных в ходе рейдов 1938 года были потрясены и изумлены внезапным задержанием[858]. У чиновников региональной полиции были, по сути, развязаны руки, ибо определять, кто является «асоциальным элементом», а кто нет, было оставлено на их усмотрение в силу сознательно размытого до универсальной применимости термина, охватывавшего практически все виды ненормативного поведения. Согласно Рейнхарду Гейдриху, шефу тайной полиции (объединявшей криминальную и политическую полицию), сюда были включены и «бродяги», и «проститутки», и «алкоголики», и масса других, «отказывавшихся принадлежать народному сообществу»[859]. На практике массовым арестам и задержаниям подвергались лица без определенного местожительства, нищие, состоявшие на учете в социальной службе и временно занятые. Кроме того, полиция арестовала множество подозреваемых в сутенерстве, часть которых были виновны лишь в том, что посещали злачные места сомнительной репутации[860].
Руководители германской полиции расширили рамки арестов, распространив их и на лиц, расцениваемых сомнительными в расовом отношении. В распоряжениях июня 1938 года Рейнхард Гейдрих особое внимание уделял «преступникам» еврейской национальности. Кроме того, полиция нацелилась и на тех, кто внешне походил на цыган, кто состоял на учете в полиции или кто «не проявлял желания найти постоянную работу»[861]. По причине нередко выходящего за рамки общепринятых норм образа жизни малочисленное национальное меньшинство так называемых цыган (сегодня их часто называют «синти» или «рома») на протяжении длительного времени сталкивалось с официальным преследованием в Германии. Спонсируемая государством дискриминация существенно ужесточилась в Третьем рейхе, в особенности с конца 1930-х годов. После рейдов в июне 1938 года сотни цыган мужского пола были брошены в концентрационные лагеря; в одном только Заксенхаузене содержалось к 1 августа 1938 года 442 цыгана (почти 5 % от численности заключенных). Многие были арестованы как работающие не по официальному найму музыканты, художники или бродячие торговцы[862]. Одним из них был 38-летний Август Лаубингер, отец четверых детей, живший в бедности с семьей в Кведлинбурге в 50 километрах юго-западнее Магдебурга. Хотя он не имел никакого преступного досье, в течение многих лет торговал текстилем, пытаясь найти постоянную работу, криминальная полиция все же арестовала его 13 июня 1938 года как «отлынивавшего от работы», обвинив Лаубингера в том, что он, дескать, «болтается по стране» без определенных занятий. Несколько дней спустя Лаубингер оказался в Заксенхаузене, где провел больше года[863].
Ознакомительная версия.
