Ознакомительная версия.
Нечеловеческие условия и жестокое обращение наряду с общим ухудшением условий в конце 1930-х годов повлекли за собой невиданную прежде смертность заключенных концлагерей. Первый всплеск смертности произошел летом 1938 года после прибытия жертвы июньских рейдов. В течение первых пяти месяцев 1938 года (с января по май) во всех концентрационных лагерях рейха умерло 90 человек. За следующие пять месяцев (с июня по октябрь) жутких условий не выдержали по крайней мере 493 человека, причем около 80 % из них относились к так называемым асоциальным элементам[884]. Только в июле 1938 года в Заксенхаузене погибло как минимум 33 «асоциала», в то время как годом ранее (в июле 1937 года) эсэсовцы Заксенхаузена зарегистрировали лишь один случай смерти среди заключенных[885].
Но худшие времена были еще впереди; если лето и осень 1938 года уже достаточно настораживали, то следующие месяцы оказались на самом деле фатальным периодом. С конца 1938 года список смертных случаев среди «асоциальных элементов» взлетел к новым высотам. За месячный период с ноября 1938 года по апрель 1939 года в концентрационных лагерях погибло как минимум 744 «асоциала»[886]. В Заксенхаузене самым трагическим месяцем стал февраль 1939 года, когда умер 121 человек из так называемых асоциальных элементов. Эта цифра затмила 11 смертельных случаев среди заключенных всех остальных категорий за тот месяц. Всего в Заксенхаузене в течение года, с июня 1938-го по май 1939 года, погибло по крайней мере 495 «асоциальных элементов», что составляло около 80 % всех смертельных случаев среди заключенных. Главными причинами, как вспоминал один оставшийся в живых заключенный лагеря, были «голод, переохлаждение, различного рода меры физического воздействия»[887]. Смерть стала едва ли не частью рутины бытия в концентрационных лагерях конца 1930-х годов, и большинство случаев смерти заключенных пришлось на арестованных как «асоциалы»: в период с января 1938 по август 1939 года в концлагерях их умерло свыше 1200 человек[888]. Даже сегодня почти никому не известно, что именно эти люди, называемые маргиналами, составили самую многочисленную группу жертв концентрационных лагерей в последние предвоенные годы.
Пропаганда и предубеждения
Переход от запугивания политических противников к террору в отношении асоциальных элементов сформировал общественное представление о концентрационных лагерях. Безусловно, режим никогда не проводил четких границ между своими противниками, и чем дольше он находился у власти, тем сильнее в умах нацистских лидеров сливались воедино самые различные категории заключенных – уголовные преступники, расово неполноценные лица, политические противники; к концу войны Генрих Гиммлер утверждал, что национал-социализму в 1933 году противостояла «еврейско-коммунистическая асоциальная организация»[889]. Как мы уже имели возможность убедиться, первые лагеря сосредоточили усилия на уничтожении оппозиции левых сил, и эта же цель доминировала в тот период и в официальных отчетах, и в циркулировавших в рейхе слухах[890]. Но по мере изменения функции концентрационных лагерей менялось и их официальное представление в СМИ нацистской Германии. Уже в середине 1930-х годов во всех сообщениях акцент делался на арестах и задержаниях асоциальных элементов[891]. Больше всего впечатлял очерк на пяти страницах о Дахау, появившийся в конце 1936 года в одном из самых авторитетных нацистских изданий, снабженный 20 фотоиллюстрациями лагеря и его заключенных. С самого начала в статье подчеркивалось, насколько существенно изменился состав заключенных:
«Это уже не были политические заключенные, как в 1933 году, их остался лишь незначительный процент, ибо подавляющее большинство уже вышло на свободу. Теперь оставались в основном асоциальные элементы, рецидивисты, а если кого-то из них и можно было при желании отнести к политическим – то речь шла о совсем уж тронутых, а так – бродяги, лица, злостно уклонявшиеся от труда, алкоголики… эмигранты и паразитирующие за счет страны евреи, аморальные типы всех разновидностей, профессиональные преступники, подвергнутые профилактическим арестам и содержанию под стражей».
Упомянутых заключенных приучают в лагерях к повиновению, к строгой, на армейский манер, дисциплине, чистоплотности и аккуратности, к повседневной, не всегда легкой работе, «которой кое-кому из них удавалось избегать на протяжении всей своей жизни». И чтобы никто не волновался о каких-то там злоупотреблениях со стороны СС, статья заверяла читателей, что «все заключенные здоровы и хорошо питаются». Да ведь на самом деле были такие, кому только в лагере предоставилась возможность избежать «искривленных социальных обстоятельств». Таких ведь в любом обществе держат под замком – для их же блага и ради защиты народного сообщества[892]. Другие рупоры нацистской пропаганды подчеркивали эту же мысль, считая, что постоянное содержание под стражей асоциальных элементов приводит к снижению преступности[893].
Надо сказать, подобная точка зрения имела сторонников в Германии. Веймарское общество одурело от преступности, в особенности в течение последних лет существования республики, когда хором звучали требования применить более жесткие меры в отношении всех преступивших закон и мораль[894]. Третий рейх вполне мог теперь принять во внимание эти призывы, тем более что даже часть политических заключенных поддерживали задержание на неопределенный срок некоторых асоциальных элементов[895]. Нацистские средства массовой информации о концентрационных лагерях вовсю эксплуатировали расхожие предрассудки, подбрасывая читателям фотофальшивки: заключенные в угрожающих позах, татуировках и так далее. «Обходя лагерь, – заявлялось в опубликованной в одном из журналов 1936 года статье о Дахау, – мы то и дело сталкивались с типичными для преступников физиономиями». В этом случае явно просматривалась апелляция к широко распространенному мнению, почерпнутому из физиогномических теорий[896]. Подобные публикации оказывали определенное влияние на общество в Третьем рейхе, увековечивая имидж лагерей как мест изоляции социально опасных маргиналов и укрепляя всеобщее убеждение в том, что Гитлер снова обезопасил улицы – миф, надолго переживший нацистский режим в Германии[897].
И все-таки не лагеря доминировали в умах обычных немцев во второй половине 1930-х годов – все эмоции 1933 года: любопытство, шумные восторги, гнев, страх уступили место безразличию; даже среди бывших сторонников левых такое нововведение, как концентрационные лагеря, заметно потускнело. Кроме того, направляемые туда теперь лица в основном являлись маргиналами, нередко подвергавшимися арестам втихомолку. Даже массовые рейды против так называемых асоциальных элементов и преступников, невзирая на их пропагандистский потенциал, отнюдь не всегда удостаивались сообщений в германской прессе[898].
Исчезновение концлагерей из поля внимания являлось частью более широкой тенденции. Этому способствовало множество взаимосвязанных факторов. Одним из таких факторов было то, что на смену сотням стихийно возникших мелких первых лагерей пришли несколько пространственно отделенных крупных. В то же время рассказы очевидцев – жертв беззаконий, то есть главного источника информации о лагерях в 1933 году, – практически исчезли. Стало меньше заключенных, а те, кто вышел на свободу, были слишком запуганы и предпочитали молчать о пережитом[899]. Ну а те, кто отваживался говорить, как правило, имели мало шансов быть услышанными, ибо любой вид организованного сопротивления заведомо исключался. Но самым важным фактором было то, что аудитория, способная критически воспринимать рассказы о пребывании в концлагерях, становилась все малочисленнее по мере роста популярности нацистской диктатуры. Разумеется, население Германии знало и помнило о существовании концентрационных лагерей, тем более террор первых лет нацизма; в общественном мнении лагеря запечатлелись как нечто, связанное с насилием и беззаконием – к великому раздражению некоторых местных городских бонз, например в расположенном в непосредственной близости от Дахау Мюнхене, где дурная репутация лагеря отгоняла туристов от их города[900]. Но для подавляющего большинства немцев, даже не особо жаловавших режим, ужасы концентрационных лагерей превратились не более чем в абстракцию[901].
Что касается самой нацистской диктатуры, она предпочитала брезгливо отмалчиваться при напоминании о существовании концлагерей, лишь изредка позволяя себе упоминать о них как о необходимом средстве сдерживания. Кроме того, режим предпочитал не выдвигать концлагеря в центр внимания СМИ. Больше не было потребности в спасении их репутации, когда слухи о творимых там беззакониях стали куда менее зловредными[902]. Более того, власти были все еще не уверены в популярности концентрационных лагерей, даже несмотря на их якобы значительный вклад в борьбу нацистов с преступностью. Не прошло и недели после публикации многочисленных фотоснимков лагеря Дахау в 1936 году, как властные инстанции поспешили издать секретную директиву, в соответствии с которой число сообщений о лагерях минимизировалось, поскольку, как в конфиденциальном порядке заявил руководитель прессы рейха Отто Дитрих, подобная информация «может вызвать негативную реакцию, как внутри страны, так и за границей»[903].
Ознакомительная версия.
