— А что же такое, — обратился ко мне церемониймейстер, делая ударение на слове «такое», и таким резким тоном, что все аж подпрыгнули, — вы, позвольте узнать, делаете в Рио-де-Жанейро? Вы здесь на отдыхе?
— Кармен журналистка, — быстро вставил Густаво и незаметно подмигнул мне, однако церемониймейстер не удостоил его взглядом. Он начал внимательнейшим образом изучать мою внешность — от обруча на голове до ногтей со сделанным наспех доморощенным маникюром. Мне стало ясно, что надвигается катастрофа. Я мысленно прокляла себя за то, что утром поленилась и не уделила своему костюму должного внимания. В результате на мне было дешевенькое белое трикотажное платьице, на котором, в довершение всего, я лишь сейчас разглядела пятнышко от кофе. Просто это была единственная вещь, в которой я не так сильно потела в эту дикую февральскую жару.
— В са-мом де-ле? — отреагировал наконец церемониймейстер таким тоном, что было очевидно: он не поверил ни единому слову. — Австралийская журналистка. Как интересно. Я кое-что знаю об австралийских винах.
— В самом деле? — Я обрадовалась, что у нас обнаружилась хоть какая-то точка соприкосновения.
— Да. Их производят во Франции.
— Кхм… Мне так не кажется, — выпалила я, не успев подумать.
Густаво под столом стукнул меня по ноге. Я поспешила улыбнуться:
— То есть, простите, я хотела сказать, что вы правы, конечно. Поразительно, верно? Мы в Австралии просто этого не умеем, вот в чем дело. Абсолютные провинциалы!
Густаво одобрительно улыбнулся. Нос церемониймейстера дернулся сильнее.
— А вы? — обратилась я к нему с заискивающей улыбкой.
— Я организую бал во Дворце Копакабаны, но истинное мое призвание — мода и дизайн, — отвечал он и добавил с чудовищно преувеличенным якобы французским акцентом: — En Paree.[75]
При слове «Париж» у всех сидящих за столом на миг загорелись глаза. Это слово в Бразилии вызывает в высшей степени положительные эмоции, примерно как деньги и секс. Не существует ничего, что нравилось и льстило бы бразильцам больше, чем хоть какая-то связь с Францией. Собственно, даже байру, в котором мы в этот момент находились и обедали, носил название Латиноамериканский Монмартр. Рио-де-Жанейро с радостью претендовал бы на звание «латиноамериканского Парижа», не перехвати инициативу противные аргентинцы. В самом деле, было время, когда в любой захолустной дыре, от Лимы до Манауса, пускали под бульдозер целые районы, а на их месте разбивали широкие бульвары а-ля барон Осман и строили театры в стиле барокко, в надежде удостоиться звания Южного Парижа! Жаль, конечно, бедную старушку Португалию, но она оказалась такой неудачной матерью, что у большинства бразильцев зрела уверенность, что в младенчестве их усыновили.
В то время как аргентинцы стремились в Барселону, австралийцы атаковали северо-западные пригороды Лондона, а американцы изводили Ирландию в поисках родства и предков, бразильцы влеклись повсюду, куда звало их сердце, или, по крайней мере, куда позволял паспорт, только не домой, в Португалию. Создавалось впечатление, что это так же тягостно, как навестить опустившуюся мать-алкоголичку, живущую в вагончике где-то на Западе, на стоянке для автоприцепов. Возможно, причина в том, что португальцы некогда переместили в Рио свой королевский двор (близкое знакомство с беспутной королевской семьей разочаровало последних приверженцев монархии), а может, и в том, что они продали Англии богатые ресурсы Бразилии, надеясь спасти от Наполеона свои шкуры, — но только бразильцы относятся к своей отдаленной метрополии весьма сдержанно и прохладно. Они позволяют себе обидные высказывания, очень редко туда ездят и вообще ведут себя так, будто стыдятся Португалии. Кому, простите, нужен титул Южного Лиссабона?
Своей философской и идеологической крестной матерью Бразилия считает Францию. Ее интеллектуалы изучают творения Вольтера и Данте,[76] ее средний класс вдохновляется мечтой о Рив-Гош — знаменитом парижском Левом Береге, а ее национальный девиз «Порядок и Прогресс» (даром что не имеет к современной Бразилии никакого отношения) позаимствован у французского философа-позитивиста Огюста Конта. Даже Фабио, хоть и заметил язвительно, что это-де Парижу нужно стремиться получить титул «европейского Рио», признал все же, что в отношении философии его страна перед французами в долгу.
Хотя сейчас, под наслоениями «прогресса», это не так легко заметить, у Рио в свое время была эпоха широких бульваров и прекрасных зданий. Следы ее можно видеть в архитектуре старомодной улицы Руа до Увидор, в зеркальных залах кафе «Конфитериа Реал» и в садах за шикарными особняками Санта-Терезы и Ларанжейраша. В тот период своей истории Рио-де-Жанейро воспринимал себя новой Европой, необузданным и гениальным дитятей Европы и Африки. Все это происходило задолго до того, как здесь укоренилась реальность нищеты, город изуродовала массовая застройка 1970-х годов, а к характеристике Рио как столицы «страны будущего» навеки приклеился мрачный подзаголовок «и это навсегда».
Я беспокойно взглянула на Густаво, теряя почву под ногами. Никогда раньше мне не доводилось беседовать с людьми из мира моды. Он понял и поспешил вмешаться.
— Да, Кармен журналист, конечно, но главное — она дочь австралийского фа-зен-дейро, — громко произнес Густаво, пытаясь привлечь внимание церемониймейстра. — Баснословно богатого. Вы, вероятно, слышали ее имя: мисс Майклс.
Слово «баснословно» на какой-то миг действительно привлекло внимание, и у Густаво появилась возможность добавить:
— Превосходная семья. У ее отца больше миллиона кенгуру.
— Что вы говорите! — воскликнул церемониймейстер, подняв брови так высоко, что они почти съехали на затылок. Густаво восторженно воздел руки.
Но интерес ко мне уже был утрачен, и церемониймейстер переключился на следующий объект. Он повернулся к своей соседке, которая попивала вино и хлопала ресницами:
— О, Шу-Шу! Прелестная маленькая Королева бала.
Мило надув ботоксные губки, Шу-Шу одарила его застенчивой улыбкой шестнадцатилетней девочки. Выглядела она минимум на сорок.
— А что такое Королева бала? — вежливо поинтересовалась я.
Церемониймейстер повернулся ко мне, как бы не веря своим ушам:
— Вы не знаете?..
Немного смутившись, я мотнула головой:
— Нет. Что она должна делать?
— Она будет… — Губы у него округлились от волнения, он даже сделал паузу перед тем, как торжественно объявить по-английски: — Она будет земтюзиной в устрице.
— Земтюзиной! — взвизгнула следом за ним дама и с неожиданной силой хлопнула по столу. Глаза у нее лихорадочно заблестели.
— Жемчужиной! — проревел Густаво.
— Земтюзиной? — переспросила я, ничего не понимая.
— Она появится на балу в устричной раковине из папье-маше.
С этой минуты мне до смерти захотелось побывать на балу, хотя бы для того, чтобы увидеть, как Шу-Шу в костюме жемчужины спрыгивает с устрицы из папье-маше. Однако мое горячее желание лишь еще больше отдалило псевдофранцузского церемониймейстера. Ему нравились только люди, не желавшие попасть на бал. Такие типы, как он, способны за сотню метров учуять ваше стремление. А когда прошел слух, что та самая сериальная звездочка из Франции отменила свой приезд, стало очевидно, что мы потеряли самый большой козырь. Я сама виновата, следовало быть более… ну, не знаю… Шу-Шу. А я позорно проморгала свой шанс. И неважно, что позднее я узнала, что эта тетенька средних лет заплатила за титул Королевы бала баснословную сумму, а сам Великий церемониймейстер на самом деле был сыном простого трудяги-репортера, который, правда, прожил двадцать лет в Париже и сделал себе имя. К черту подробности — все равно, бал есть бал, бал — это Бал.
Я-то понимаю, что нельзя всегда получать все, чего хочется, — эту концепцию неплохо было бы усвоить и менеджерам «Хостела Рио», которые в данный момент готовились к Карнавалу, решая, как бы им уместить двадцать пять человек в комнатенке три на шесть метров. В ней имелось три спальных места, но прибывших на Карнавал планировалось размещать и в гамаках. За кровать брали 160 реалов, а за гамак — 140.
Было 10 февраля 2004 года, самый канун Карнавала. Отели кишели туристами с фотоаппаратами и айподами, внутренний телефон «Хостела Рио» плавился от звонков всевозможных маландру из Лапы. На Жоаким Муртину ежедневно совершалось по ограблению, а иной раз и больше. Туристические байру Санта-Тереза, Копакабана и Ипанема заполонили шайки босоногих воров, способных отнять что угодно у кого угодно. Некоторые угрожали ножами, другие простыми авторучками. У одного для этой цели имелся заточенный прутик. Реакция была разной, в зависимости от национальности — люди из стабильных развитых стран, как правило, страдали от насилия чаще.
