Finalmente, Carnaval. Наконец-то Карнавал. Эта фраза гулким эхом звучала по опустевшему городу, когда последние возвращающиеся с работы люди пытались поймать свой автобус до дома.
Основные торжества приходятся на первую субботу Великого поста, хотя кое-кто возражает, что это начало поста приходится на последний день Карнавала. Бытует мнение, что концепция Карнавала завезена в Бразилию европейцами и заимствована из культурных традиций католицизма. Кто-то считает, что у Карнавала, наоборот, языческие корни, другие относят его к временам рабства, но все сходятся в одном — это просто время, когда каждый может, забыв об условностях, быть самим собой. Если ты богат, наряжайся нищим. Если беден, разоденься, как король. Если в обычной жизни ты верная, любящая жена, преобразись в дешевую потаскушку. А если ты и есть дешевая потаскушка, тогда можешь стать… мда… а что, можешь стать даже еще более дешевой потаскушкой! Карнавал отражает неутолимое и непреодолимое стремление кариок к шумному веселью. Пять выходных дней — пять дней парадов, балов, уличных шествий и процессий, перекрытых улиц. Двери магазинов заперты. Учреждения не работают. Участвуют все. Карнавал — это не срез общества. Он и есть все общество. Против него, как сказала однажды журналистка Энеида, только дождь, полиция и пессимисты.
Все в ожидании, воздух наэлектризован. Разговоры только о том, кто что делает в Карнавал, где его проводит, кто какие костюмы себе нафантазировал. Никто не может думать ни о чем другом. Однажды президент Лула даже приостановил принятые им важные политические решения, беззаботно пояснив, что в момент их принятия «его мысли были на Карнавале, а не в кабинете».
Газеты переместили горячие материалы о коррупционных скандалах куда-то на двенадцатую страницу. Страницы светских сплетен полнились прогнозами, кто будет титулован в этом году, и всевозможными слухами о карнавальных королевах прошлых лет; даже самые серьезные издания пестрили красочными изображениями обнаженных смуглых тел, лоснящихся от масла. По телевидению шли программы о том, как сделать себе костюм, в желтой прессе муссировались скандалы. В тот год писали о белой королеве барабанов, выдвинутой от Мангейры; об отказе режиссера позволить той или другой знаменитости проехаться по Самбадрому на его платформе; о том, что старой гвардии velha guarda не нашлось на параде достойного места; о подлых происках одной школы против другой с участием некой звезды, жаждущей публичного внимания и «максимального освещения на Карнавале». В Сан-Паулу главное шествие снова было сорвано из-за долгов, а на севере полиция Олинды опасно накренила лодку, вызвав всеобщее возмущение запретом на чувственный обычай «украденных поцелуев».
С точки зрения карнавального новичка Самбадром казался эпицентром торжеств. Именно здесь, на этом освещенном бетонном полотне, каждый февраль по четыре ночи кряду проходят выступления школ самбы. Тридцать шесть школ, примерно по четыре тысячи выступающих от каждой — и все танцуют, кружатся, торжественно шествуют по асфальту, как по подиуму. Здесь каждый год под восторженный рев толпы рождаются чемпионы и герои. В этой битве стразов и мишуры целые байру выступали против других байру; школы, как правило, идентифицированы по тем географическим регионам, из которых они набирают для себя добровольных и бесплатных участников.
За школами (или бок о бок с ними, если взглянуть глазами Фабио) стоят примерно три сотни бесплатных blocos — блоков, своего рода групп поддержки, устраивающих уличные процессии, которые проходят в разное время и характеризуются разной степенью организации и популярности. В bloco может входить до миллиона человек (как, например, у «Черного Бала»), а может всего-то десяток завсегдатаев местного бара, но объединяющей нитью для всех служит самба. Даже на приватных вечеринках в эти дни играют карнавальные марши.
Все это до безумия сложно, но даже простак из простаков обладает карнавальной жилкой, чувствует, как действует эта махина, и разбирается во всех тонкостях. Всем известны королевы, школы, течения и направления, даже тончайшие отличия в философии и символизме разных школ. Интересуйся бразильский народ своими правителями и государством хоть вполовину так же жадно, как он интересуется Карнавалом, Бразилия давным-давно обогнала бы Запад.
Фабио объявил, что не пойдет на Карнавал, — с таким видом, как интеллигентные люди утверждают, что они не смотрят телесериалы. Он брюзжал, что на Карнавале его обожаемую самбу опошлили и свели к набору примитивных мотивчиков, что всех интересуют исключительно полуголые девки да самоучки-музыканты, которые не умеют играть, а туда же, болтаются в своих дешевых карнавальных шляпах прямо в центре его любимой Лапы.
— Вообрази, что такое проделывали бы с джазом, — возмущался он. — Никогда!
— Не слишком ли много снобизма у такого свободолюбивого радикала? — подтрунивала я.
— Что же теперь, терпеть всех этих идиотов, которые съехались отовсюду, от Леблона до Мадурейры, и бренчат тут на своих пластмассовых бубнах? — рычал Фабио. — Снобизм тут ни при чем, это же самое настоящее шумовое загрязнение. Подожди, ты еще поймешь, о чем я.
Он нехотя таскался со мной по школам самбы, говоря, что делает это только ради меня, а закончилось все это тем, что я с трудом утащила его из зала, где он отплясывал с дюжиной сверкающих мулаточек. Подозреваю, что втайне Фабио лелеял мечту стать партнером прекрасной porta bandeira, красавицы, открывающей шествие, но он был слишком свободолюбив, чтобы примкнуть к школе. Школы — организации боевые, со строгой иерархией, возглавляют их президенты и вице-президенты, в них имеются всевозможные отделы, должности и титулы, так что Фабио Баррето, примкни он к одной из них, в определенный момент был бы вынужден поступиться своей свободой, а его индивидуальность была бы подавлена.
Вокруг царило такое воодушевление, что трудно было удержаться на ногах, чтобы тебя не смели. В больших школах насчитывалось до пяти тысяч выступающих: солирующий певец; три вокалиста на подпевке; трое музыкантов, играющих на кавакинью; три гитариста; восемь машин-платформ с аллегорическими живыми картинами; пятнадцать танцоров «в авангарде»; шестьдесят танцовщиц в обтягивающих стрингах; сотня bahianas[73] — пожилых толстых негритянок в белоснежных платьях с пышными юбками; одна знаменосная красавица и ее партнер; еще платформы с толкущимися на них новоиспеченными знаменитостями; неопределенное количество представителей «старой гвардии» (включая тех очаровательных дам из Мангейры, которых я повстречала там несколько месяцев назад). И это не считая неуклюжих американцев — «сколько ни придет, лишними не будут», — которые оплатили свое участие в веселье. Вокруг них вьется еще тысячи три, а то и четыре местных, для которых американцы спонсоры оплатили костюмы; три сотни изумительно согласованно и синхронно играющих барабанщиков — большие барабаны, маленькие барабанчики, барабаны, которые пронзительно визжат, и барабаны, грохочущие, словно гром небесный. А еще шесть помощников дирижера, десяток-другой распорядителей, чья функция — дотолкать всю эту толпу до финишной черты за восемьдесят минут; одна блистательная Королева барабанов и один очень-очень манерный и женоподобный главный хореограф.
Карнавал — страсть, которой отдаются без остатка. Подготовка к нему в обстановке строжайшей секретности начинается на другой же день после того, как отгремит предыдущий Карнавал, и, за исключением нескольких организаторов, или Carnavalescoc, все работают без оплаты. Актеры, портнихи и белошвейки, рабочие — изготовители платформ, повара и шоферы — все трудятся для души, из любви к искусству, а оборудование и материалы оплачивают bicheiros, местные мафиози, контролирующие в Рио jogo do bicho — традиционный игорный бизнес, включающий угадывание чисел в пределах сотни и все более популярные игральные автоматы.
По-настоящему Фабио питал слабость лишь к одной школе — школе самбы Мангейры. Ленточки с ее цветами — аляповатое сочетание ядовито-розового и изумрудно-зеленого, надеть которое осмелился бы, наверное, только очень смуглый человек с африканскими корнями, — висели у него по всей спальне. Футболку прошлого года, нейлоновую, с хаотичным нагромождением фламинго и джунглей, наш ярый противник карнавалов сносил чуть ли не до дыр.
Густаво не был таким скромником. Он любил школы самбы. Горы блесток, пайеток и перьев, головные уборы из папье-маше, улыбки в тридцать два зуба и красочная религиозная символика — перед всем этим он просто не мог устоять. Однажды Густаво заметил: «Карнавал заставляет нас забыть себя», и этим было сказано всё.
