превратился в оружие против него самого.
Из-за огромного количества версий, в том числе сомнительного происхождения, восприятие истории «Вейджера» разнилось. Писаки продолжали растаскивать журнал Балкли, и он разъярился, поняв, что и к его дневнику все чаще относятся с подозрением, как будто он тоже мог быть фальшивкой.
* * *
Через несколько дней после возвращения Чипа Адмиралтейство направило всем выжившим офицерам, старшинам и матросам «Вейджера» повестку – им надлежало явиться в Портсмут для предания военно-морскому трибуналу. Судебному процессу, который должен начаться всего через несколько недель, предстояло пробиться сквозь туман повествований – противоречивых, затушеванных, даже вымышленных, – дабы понять, что случилось на самом деле, и свершить правосудие. Писательница Джанет Малкольм однажды заметила: «Закон является хранителем идеала не опосредованной истины, истины, лишенной повествовательных украшений… История, которая лучше всего может противостоять измору правилами доказывания, – это история, которая побеждает» [741]. Тем не менее независимо от того, какая версия возьмет верх, судебный процесс, несомненно, выявил бы, как офицеры и моряки – часть пресловутого авангарда Британской империи – скатились к анархии и дикости. Прискорбное зрелище даже могло затмить славную историю о захвате Ансоном галеона.
Глава двадцать четвертая
Возбуждение дела
После того как Балкли прочитал в газете о вызове в военный трибунал, адвокат сообщил ему, что Адмиралтейство выдало ордер на его арест. Находившийся в это время в Лондоне артиллерист отправился на поиски пристава, который, в свою очередь, разыскивал его. Выследив пристава, Балкли выдал себя за родственника одного из потерпевших кораблекрушение, приплывшего на баркасе в Бразилию. Он осведомился, что будет с этими людьми теперь, когда вернулся капитан Чип.
– Повесят [742], – ответил пристав.
– Ради Бога, за что? – воскликнул Балкли. – За то, что не утонули? А убийца наконец вернулся домой, чтобы стать их обвинителем?
– Сэр, они виновны в таких вещах по отношению к капитану Чипу, пока он был в плену, что, я думаю, комендора и плотника, если не кого-нибудь еще, повесят.
В конце концов Балкли признался, что он «несчастный артиллерист “Вейджера”».
Ошеломленный пристав заявил, что ему ничего не остается, кроме как взять его под стражу. Балкли пробыл в тюремном заключении до тех пор, пока не были задержаны еще несколько офицеров «Вейджера», в том числе лейтенант Бейнс, плотник Камминс и боцман Кинг. Затем их всех под конвоем перевезли в Портсмут – пристав предупредил «особо позаботится о том, чтобы не сбежали комендор и плотник». В порту транспортное судно доставило их к девяностопушечному военному кораблю Его Величества «Принц Джордж», стоявшему на якоре на внешнем рейде гавани. Их изолировали на борту, их тюремщиком снова стало море. Балкли жаловался, что ему не разрешают получать письма от семьи или друзей.
Байрона тоже вызвали, как и других членов экипажа. Чип прибыл на корабль по собственному желанию, но ему, скорее всего, пришлось сдать шпагу. После экспедиции он страдал подагрой и одышкой, но все же казался весьма грозным: этому способствовали элегантный офицерский камзол, пронзительный взгляд и поджатые губы.
Впервые за много лет эти люди вновь встретились. Теперь каждый из них должен был, как выразился Балкли, «дать отчет о своих действиях» и позволить «свершиться правосудию». Британское военно-морское законодательство XVIII века имело репутацию драконовского, но на самом деле оно зачастую было достаточно гибким и снисходительным [743]. Военный кодекс за многие проступки, в том числе за засыпание на вахте, карал смертной казнью, однако обычно присутствовала важная оговорка: суд мог вынести более мягкий приговор, если сочтет целесообразным. И хотя низвержение капитана считалось тяжким преступлением, понятие «мятежное поведение» часто применялось к незначительным нарушениям субординации, которые не считались достойными сурового наказания.
И все же дело против команды «Вейджера» казалось ошеломляющим. Людей обвиняли не в незначительных проступках, а в полном нарушении законов военно-морского флота, причем обвиняли всех – от высшего командования до рядовых. И хотя каждый матрос пытался написать свою историю так, чтобы оправдать собственные действия, правовая система была направлена на то, чтобы свести эти истории к сухим, лишенным эмоций фактам. В «Лорде Джиме» Джозеф Конрад пишет об официальном военно-морском расследовании: «Им нужны были факты, факты! Они требовали фактов» [744]. Все истории бывших потерпевших кораблекрушение содержали некоторые неопровержимые факты. Ни одна из сторон не оспаривала, что Балкли, Бейнс и их сторонники связали своего капитана и оставили его на острове или что Чип застрелил безоружного человека без каких-либо судебных разбирательств или даже какого-либо предупреждения. Это были факты!
Балкли и его сторонники явно нарушили большинство статей военного кодекса. Например, статью 19, запрещавшую «под страхом смерти любые мятежные собрания под каким бы то ни было предлогом» [745]; статью 20, предусматривавшую трибунал за недонесение о «любых предательских или мятежных действиях, замыслах или словах»; статью 21, запрещавшую препирательства с вышестоящим офицером или его избиение; статью 17, постанавливающую, что любой дезертировавший моряк «наказывается смертной казнью». Строгий прокурор мог бы выдвинуть дополнительные обвинения, инкриминируя трусость за игнорирование приказов Чипа преследовать испанских противников и прийти на помощь Ансону, кражи, захват транспортных лодок и других предметов снабжения и даже «кощунственные действия в умаление почитания Бога и оскорбление благонравия». Более того, Чип обвинил Балкли и его группу не только в полномасштабном мятеже, но и в покушении на убийство, поскольку они бросили его самого и его сторонников на острове.
И все же самому Чипу наверняка предъявили бы самое тяжкое обвинение из всех – убийство. Это был один из немногих законов, который не предусматривал снисхождения к нарушителям. В статье 28 недвусмысленно говорилось: «Убийства караются смертной казнью».
Даже Байрон не мог спать спокойно. Он сам ненадолго взбунтовался, когда сначала покинул Чипа на острове и ушел с Балкли и его отрядом. Он вернулся, но было ли этого достаточно?
Хотя многие подсудимые дали письменные показания, пытаясь обелить себя, они изобиловали вопиющими упущениями, в изложении Чипа никогда прямо не говорилось о расстреле Козенса – капитан просто отмечал, что ссора привела к «впадению в крайности». В дневнике Балкли так описывал оставление Чипа на острове, будто это было пожелание самого капитана.
Хуже того, многие юридические документы, составленные подсудимыми во время экспедиции, доказывали осознание ими своей вины. Эти люди знали правила и предписания, точно понимали, что они делают, и после каждого нарушения пытались создать документальное подтверждение, которое помогло бы избежать последствий.
Военно-морской трибунал предназначался не только для вынесения решения о невиновности или виновности подсудимых, он был предназначен для поддержания и укрепления служебной дисциплины. Как выразился один эксперт, система была «придумана, чтобы показать величие и силу государства» [746] и гарантировать, что наказание тех
