«Я не скоро забуду своего инструктора, Болтуна Шмидта, гонявшего нас пинками по холмам на полигоне… В руках я тащил ящик, битком набитый пулеметными патронами. Когда я, тяжело дыша, забирался с ним на вершину холма, у меня подгибались колени, а сердце было готово выскочить из груди.
Но там, на вершине, скрестив руки, стоял наш фельдфебель и кричал: «Давай! Пошевеливайся! И не говори, что ты устал!..» Многие уже бежали, словно пьяные, но пощады не было никому. Но по вечерам Болтун Шмидт приходил к нам в казарму, по-простому сидел вместе с нами, смеялся, шутил и пел, как просто хороший товарищ… К этому постепенно привыкаешь, особенно к чувству товарищества, которое помогает многое преодолеть».
Этот «семейный язык», как назвал его Ричард Холмс, вновь и вновь возникает в письмах и воспоминаниях пехотинцев и даже проникает в их жаргон: старшего унтер-офицера роты в просторечии называли «Мамочкой». И это не было случайностью, поскольку подготовка должна была сформировать групповую идентичность и чувство товарищества путем совместного преодоления трудностей, а также слить молодых людей разного происхождения в мотивированные, сплоченные боевые части. «Я стал такой неотъемлемой частью своей роты, — признавался Карл Фухс в письме к отцу, где превосходно описывался этот процесс, — что не смогу теперь никогда покинуть ее». Точно так же Ганс-Вернер Вольтерсдорф утверждал: «Моя часть была мне домом, семьей, которую я должен был защищать».
Более того, Холмс утверждает: «Существует непосредственная связь между суровостью базовой подготовки и сплоченностью, возникающей в результате группы». Если это так, то суровая и реалистичная система обучения немецких солдат в значительной степени объясняет успешные действия вермахта в годы Второй мировой войны. Однако не менее важен и тот факт, что немцы продолжали обучение в непосредственном тылу даже в тех частях, которые имели боевой опыт. «Мы вернулись к старому довоенному расписанию занятий, — писал Зигфрид Кнаппе после победы во Франции. — Мы должны были быть готовыми ко всему, что только может случиться. Мы планировали полный график занятий с пяти часов утра до восьми вечера. Несмотря на то что это были те же солдаты, которые вошли во Францию… мы продолжали обучение и подготовку. Мы хотели сохранить свои навыки и научиться исполнять и другие функции, чтобы в случае ранения одного из нас кто-то мог выполнить его работу».
Лейтенант Ганс-Вернер Вольтерсдорф вспоминал об учениях во Франции: «Ну и что, что они крыли меня на чем свет стоит всякий раз, когда я заставлял их рыть окопы в твердой земле под палящим солнцем, чтобы они могли забиться в спасительное укрытие, всякий раз, когда им приходилось выволакивать на позиции противотанковые пушки, минометы или полевые орудия, чтобы все действия были отработаны до автоматизма, и когда я, стоя с секундомером в руках, требовал, чтобы они были готовы открыть огонь не через двадцать секунд, а через десять. Они должны были понять, что «Ложись! В атаку! Шагом марш!» — это не наказание или изощренная форма издевательства, а страховка». И в самом деле, страховка. Это признавал и сам Вольтерсдорф:
«В России мне часто приходилось не спать ночами, когда мы непрерывно наступали, или позднее, когда русские штурмовали наши позиции… днем и ночью, без передышки, когда мы принимали первитин, чтобы не заснуть, и мне удавалось поспать не больше двадцати четырех часов за десять дней. Потому я и проводил ночные учения…
За обычным распорядком дня последовало первое ночное учение… Это было отвратительно. Солдаты уже подумывали о том, чтобы на следующий день наверстать сон, упущенный ночью, а я объявил им, что у них есть ровно сорок пять минут, чтобы умыться и позавтракать, прежде чем вернуться к обычному распорядку дня. Они думали, что после этого им удастся лучше выспаться следующей ночью. Мне никогда не забыть выражения отчаяния на их лицах, когда вечером я объявил, что через час они должны построиться в походном порядке со всем легким и тяжелым вооружением, чтобы повторить ночные учения.
На рассвете они, запыленные и грязные, вновь стояли на том же месте и хотели только одного: немедленно завалиться спать. Но это им не удалось! Через два часа — проверка оружия, потому что уход за оружием и постоянная боеготовность превыше всего!»
Такая активная и упорная подготовка принесла плоды, когда эти солдаты столкнулись с суровыми условиями Восточного фронта. «Когда через семь месяцев русские окружили нас в Житомире, — вспоминал Вольтерсдорф, — я сказал, что в ближайшие несколько дней нам почти не придется спать. Альфонс ответил мне: «Мы к этому привыкли. Помните Бордо?» Нет более тяжкой ноши, чем необходимость переносить тяготы и несправедливость, — заключает Вольтерсдорф. — Но ничто так не повышает уверенность в себе, как успешно перенесенные трудности». Он также добавляет, что тяжелое обучение «имело полезный побочный эффект в том смысле, что солдаты стали считать своих командиров общим врагом, а ничто не объединяет людей так крепко, как совместная ненависть к кому-то или чему-то».
Мартин Пеппель также подчеркивает непрерывность боевой подготовки, которую он проходил в парашютных частях. «Полк всеми своими подразделениями занимает полевые позиции, над завершением которых мы неустанно трудились, — отмечает он в своем дневнике, говоря о днях подготовки незадолго до высадки Союзников в Нормандии. — Днем и ночью проводятся учебные тревоги, повышающие нашу боеготовность». Однако, как и Вольтерсдорф, Пеппель вскоре получил возможность высоко оценить эту изматывающую подготовку. Вот как он описывает немецкую контратаку 6 июня 1944 года, в день высадки Союзников: «6:30 утра- Из Ружвиля обер-лейтенант Приве производит атаку по открытой местности, двигаясь в нашем направлении. Мы световыми сигналами указываем местонахождение противника. Он подходит все ближе и ближе. Его группы наступают, как по учебнику, подтверждая важность наших упорных учений: одна группа прикрывает огнем другую?* пока та продвигается вперед, ведя огонь от бедра… В густых кустах поднимаются вверх руки. Противник сдается. Это настоящий триумф для Приве, взявшего в плен более шестидесяти американцев».
Ги Сайер, несмотря на интенсивную начальную подготовку, впервые осознал насколько тяжелым может быть такое обучение, когда оказался в рядах элитной боевой дивизии. «Люди исходили кровавым потом, — отмечал он. — Через неделю безумных усилий солдат или попадал в госпиталь, или зачислялся в дивизию и отправлялся на войну, что было еще хуже». И это не преувеличение. Как вспоминал Сайер, первое подозрение о предстоящих трудностях возникло у него в тот момент, когда «наши унтера… посоветовали нам поспать хотя было еще рано, потому что силы нам понадобятся на следующий день. Мы знали, что в немецкой армии такие слова нередко имеют значение, далеко выходящее за рамки буквального. Так, например, слово «изнеможение не имело ничего общего с «изнеможением», с которым мне доводилось сталкиваться после войны. Там и тогда оно означало состояние, способное в несколько дней лишать сильного человека 7 килограммов веса».
Предчувствия Сайера в полной мере оправдались на следующий день и в течение нескольких мучительных дней после него. «Едва розоватый свет восходящего солнца озарил верхушки деревьев, как дверь казармы с грохотом распахнулась, словно внутрь ворвались русские, — вспоминал Сайер. — Фельдфебель несколько раз пронзительно свистнул в свисток, заставив нас подскочить на месте. «Через тридцать секунд всем быть у поилок! — крикнул он. — Раздеться и построиться у казармы для физзарядки». Мы все, сто пятьдесят человек, раздетые догола, бросились к поилкам, стоявшим по другую сторону от зданий… Не теряя ни секунды, мы умылись и построились перед казармой… затем нас заставили выполнять… головокружительные гимнастические упражнения». Но, как вскоре понял Сайер, утренняя гимнастика оказалась всего лишь мелкой неприятностью по сравнению с тем, что ожидало их дальше.
«Тогда-то мы и познакомились с гауптманом Финком и его страшными методами обучения. Он появился перед нами в галифе и со стеком под мышкой.
«Дело, которое вам всем рано или поздно предстоит, непременно потребует от вас большего, чем вы могли себе представить. Будет недостаточно просто поддерживать высокий боевой дух и знать, как обращаться с оружием. Вам также потребуется немало отваги, стойкости и выносливости, а также умение выстоять в любой ситуации… Должен предупредить вас: здесь все дается тяжело и ничто не прощается, следовательно, от каждого потребуется быстрота реакции…»
«Смирно! — крикнул он. — Лечь! Вытянуться в полный рост!»
Ни секунды не колеблясь, мы все вытянулись во весь рост на песке. Тогда гауптман Финк шагнул вперед и, словно прогуливаясь по пляжу, пошел прямо по телам, продолжая свою речь, пока его сапоги, нагруженные не менее чем 90 килограммами живого веса, топтали парализованные тела солдат нашего отряда. Его каблуки размеренно ступали на спины, бедра, головы и руки, но никто не шевелился».
