Такой казачьей неосмотрительности есть объяснение. Обычно донцы проверяли на деле пришедших к ним беглецов и селили меж собой и азовцами. И теперь, видимо, пришлых разместили в передовом городке, и те, развращенные безнаказанными разбоями на великорусских землях, сразу же попали в цепкие лапы азовских вольных людей.
Однако это был повод, и донцы опустошили азовские посады, стали громить турецкие суда в заливе и жечь поморские деревни. Азовский паша немедленно сообщил в Константинополь, свалил всю вину на казаков, что вот мол азовцы вторично мира просили и 1000 золотых давали, а донцы деньги взяли, но мира и поныне нет.
Что касается Синопа и Трапезунда, то пожгли там только посады, и жгли их не одни донцы.
Царские посланники, ничего этого не зная и утомившись ждать, обратились к казначею, зятю визиря, подарили ему сорок соболей, чтоб похлопотал за них перед визирем.
Визирь прислал сказать им, чтоб ни о чем не печалились, и вскоре, действительно, пригласил на беседу.
Начало разговора было неприятным. «Не известить мне государю своему о казачьем воровстве нельзя, но как скоро я ему об этом объявлю, то вам добра не будет, говорю вам прямо, — сказал визирь. — Да государь же наш велит в вашу землю послать татар войною, и государю вашему какая от этого прибыль будет?».
Посланцы царские опять говорили: «На Дону живут воры, которые и Московскому государю много зла наделали, первые к Гришке Отрепьеву и польским людям пристали, а после многих воров назвали государскими детьми. Царское величество с Дону их сослать велит для дружбы к султану». Впрочем, последнее обещание звучало не совсем уверенно.
Со своей стороны посланцы тоже высказали претензии: «То не диво, что воры, беглые люди воруют; но азовские люди — не казаки, живут в городе, а каждый год приходят на государя нашего украйны».
Визирь возразил: «Но ведь крымцы на ваши украйны не ходят».
Посланники отвечали: «Мы говорим не о крымцах. Говорим, чтоб султан унял азовцев».
Визирь замолчал. Видимо, как царь казаков, так и султан азовцев унять был не в силах, а может, и не хотел. Перемолчав, визирь снова к казакам вернулся: «Скажите мне, сколько ратных людей вас провожало до Азова и сколько под вами и под ратными людьми было стругов, и теперь эти ратные люди и струги где? До нас дошел слух, что этих ратных людей и струги вы все оставили у казаков на Дону, и на этих ваших стругах теперь казаки на море воруют, корабли громят и деревни пустошат».
Посланники отвечали, что на Дону ни ратных людей, ни стругов не осталось.
Визирь сказал на это: «Если государь ваш теперь казаков не смирит, то наш государь может и своим войском их смирить, только между государями дружбы не будет, и вам здесь будет задержание. Но полно говорить об этом деле, станем говорить о добрых делах».
Царские посланники к добрым делам перешли без заминки и визирю без обиняков заявили: «Если ты на польского короля войско пошлешь вскоре, все великого государя нашего дела переделаешь и нас отпустишь скоро с добрым делом, то мы тебе бьем челом — семь сороков соболей добрых».
Визирь обрадовался и обещал, что войско пошлет и титул московского государя полностью будет писать.
Посланники его еще порадовали, сказали, что на Москве задержаны персидский и австрийский посланники, потому что цесарь, шах персидский и король польский друг с другом ссылаются.
Но приятные отношения, подкрепленные соболями, были непродолжительны.
Вскоре визирь объявил, что султан посылает войско на Литву, но чтоб посланники поручились, что донские казаки во время этого похода не причинят вреда турецким областям.
Посланники поручиться отказались, поскольку таких полномочий не имели. Пусть, дескать, от султана в Москву посол едет и о казаках договаривается.
Визирь стал пугать, что лучше б посланники поручились, иначе султан на короля войско не пошлет, зато пошлет на казаков. «Наши ратные люди всех казаков побьют, юрты их разорят, и вашему государю то не к чести будет».
Посланники отвечали: «Хотя бы турские люди донских казаков до одного человека побили, то наш великий государь вашему за то не постоит: наш великий государь сам о том помышляет, чтоб казаков на Дону не было и чтоб от их воровства между обоими государями дружбе помешки не было».
Визирь не верил: «Вы называете донских казаков ворами и разбойниками; за что же ваш государь послал им запасы многие? И они с этими запасами по морю ходят беспрестанно и нашему государю многие убытки делают».
Посланники говорили, что запасы шлют на Дон, так как казаки дерутся с ногайцами и отбивают у них русский полон, и заявляли ответные претензии: «На Дону живут воры разбойничьим обычаем, переходят с места на место; а вашего государя азовские люди живут в городе и на нашей украйне разбойничают!». И визирь вынужден был отвечать, что султан велит унять азовских людей.
Вот в таком ключе обычно и шли переговоры.
Чтобы переложить всю вину на тех же поляков, московские послы обычно указывали, что большую часть разбойничающих на море составляют «черкасы» — польские подданные. И это было истинной правдой. Запорожские черкасы были в то время посильнее донцов и выход по Днепру имели прямо в Черное море.
Поляки же, не развязавшись с московскими делами, не хотели преждевременно рвать отношения с турками и со своей стороны твердили визирю и другим нужным людям, что на Черном море разбойничают не запорожские, а донские казаки.
На самом же деле гуляли по Черному морю и те и другие. А что касается распросов визиря, то вызваны они были тем, что пока русское посольство сидело в Константинополе, Сагайдачный с запорожцами и приставшими донцами разбил у Днепровского Лимана турецкую эскадру, прорвался в Черное море и действительно пожег и пограбил многие города на побережье. И это бы ничего и послам на руку, но когда турки послали на «неверных» новый флот и тот флот перекрыл устье Днепра, чтоб перехватить казаков вместе с добычей, гулебщики ушли через Керченский пролив в Азовское море и на Дон. Визирь, видимо, не верил, что морские разбойники могут вытворять такое, не будучи в сговоре с московскими властями, потому и допытывался у русских послов, где царские струги и где царское войско.
Московские власти, узнав о всех этих приключениях, послали на Дон дворянина Еремея Кисленского с наказом, чтоб казаки помирились с азовцами, а к султану из Москвы послали гонцов через Крым с грамотой, что грабят на море запорожцы, а донцы заворовались и царских указов не слушают, потому мол и через Крым ссылаемся.
Турки, не развязавшиеся до конца с Ираном и из-за донского казачьего воровства не уверенные в поведении Москвы, на два фронта воевать не рисковали. Чтоб оправдать риск, говорили, чтоб русский царь отдал им Казань и Астрахань. Русские на такое, конечно же, пойти не могли.
Меж тем с поляками у русского государства все еще шла война. В 1616 году поляки против Москвы большого войска не собрали. «Ждали, — как пишет Соловьев, — нападения на Польшу турок, раздраженных казацкими набегами…».
Турецкий флот, не дождавшись возвращения запорожцев в Днепровском Лимане, действительно поднялся по Днепру и погромил пустую Сечь. Но запорожцев это мало тронуло, они в это время сухим путем возвращались с добычей с Дона, а многие и вовсе остались на Дону в предвкушении новых совместных набегов.
Как бы там ни было, в сентябре польский сейм все же принял решение о новом походе на Москву, чтоб возвратить королевичу Владиславу русский царский престол. И тут, как пишет Соловьев, «встрепенулись казаки, почуяв войну и смуту: донцы прислали к Владиславу атамана Бориса Юмина и есаула Афанасия Гаврилова объявить, что хотят ему правдою служить и прямить. Владислав 26 ноября 1616 года отвечал им, чтоб совершили, как начали»[3]. Да из Новгорода Северского к «великому князю Владиславу Жигимонтовичу» отъехали три станицы, среди которых мелькали ребята из шаек Заруцкого. Владислав их всех жаловал, напоминал о стеснении казачьих вольностей при «Михалке Филаретове сыне» и о том, как изменой побили людей Баловнева.
Русские, ожидая нового польского похода, пошли на мир со шведами, отдали им по Столбовскому миру Карелу, Копорье, Орешек, Ям, Иван-город и устье Наровы. Теперь надо было еще заручиться поддержкой Турции. Но турки уперлись из-за казачьих набегов.
Владислав в 1617 году в поход выступил, но двигался медленно. Смоленск поляки все же от русских отстояли. 6 мая русские ушли от города. Рассказывали потом, что «з голоду ели кобылятину и собаки и стали бедны же без службы и без всех животов».
На Дону из-за Владислава началась смута, и атамана Смагу Чертенского, сторонника Москвы, «выбили из круга».
Московские власти при всех этих шатаниях жалование задержали в Воронеже, а на Дон послали проведать воронежских служилых казаков — кто донцов на смуту подбивает, не черкасы ли, не от польского ли короля?
