Ознакомительная версия.
Болезни и смерть
Концентрационные лагеря к концу 1930-х годов еще не успели превратиться в полноценные фабрики умерщвления людей. Условия жизни были переносимы для большинства заключенных, а систематическое массовое истребление пока что не стояло на повестке дня СС. В результате большая часть заключенных выживала, по крайней мере в тот период. Это распространялось прежде всего на женщин-заключенных, из которых в конце 1930-х годов погибли лишь немногие[985]. Хотя для мужчин перспективы были куда менее оптимистичны, значительное большинство их также выжило. Правда, смерть уже не была исключением, но и правилом пока что не стала. Из в общей сложности более чем 50 тысяч заключенных-мужчин – узников концентрационных лагерей на период с января 1938 и по август 1939 года – погибло 2268 человек. Несмотря на все лагерные тяготы того периода, возможность выжить была и оставалась вполне реальной[986].
Однако в конце 1930-х годов заключенных в концентрационных лагерях умирало больше, чем в середине 1930-х годов, в особенности в период начиная с лета 1938 и по весну 1939 года. До некоторой степени это отразило общий рост численности заключенных в то время. Но уровень смертности повышался намного быстрее, чем численность заключенных. В Дахау, например, средняя численность заключенных в конце 1930-х годов удвоилась, в то время как число смертей увеличилось в 10 раз[987]. Тому было несколько причин. Ежедневный принудительный труд стал более губительным, чем прежде, как мы уже видели на примере большинства заключенных, занятых на тяжелых строительных работах. В то же время условия жизни ухудшились вследствие скученности узников. Другим решающим фактором было плохое медицинское обслуживание для больных и травмированных заключенных, что также представляло собой один из немаловажных факторов в лагерной повседневности, требующий более тщательного дальнейшего изучения.
Лагерная эсэсовская администрация, как правило, пренебрегала таким показателем, как здоровье заключенных, основной упор делая на охране, системе наказаний и работе. В отсутствие внятных директив сверху медицинская инфраструктура выглядела в разных лагерях по-разному. И хотя число лазаретов в конце 1930-х годов возросло, а их техническая оснащенность улучшилась наряду с увеличением числа койко-мест (Заксенхаузен даже обзавелся операционной и рентгенкабинетом), качество медицинского обслуживания все еще оставалось на крайне низком уровне[988].
Самую большую угрозу представляли лагерные охранники. Основной принцип СС состоял в том, что больные узники считались еще более опасными врагами. Охранники изначально недоверчиво относились к таким заключенным, подозревая их в симуляции болезней и стремлении любой ценой увильнуть от работы для получения профилактической медицинской помощи. Когда кто-то из заключенных Дахау обратился однажды к лагерфюреру Герману Барановски за разрешением пойти к врачу, это было в 1937 году, он разразился возмущенной тирадой: «Ну-ну! В войну [в Первую мировую войну] люди топали несколько часов, держа свои кишки в руках! Вы должны приучить себя преодолевать боль! И я за этим прослежу! Отказ!»[989] А эсэсовские врачи, в свою очередь, активно искали якобы симулянтов, следуя указаниям Теодора Эйке. «Заключенные, пытающиеся избежать работы, склонны прикидываться больными, – не уставал повторять Эйке, – и таких назначать в команду штрафников»[990]. И врачи исправно объявляли заключенных «трудоспособными», и теперь их можно было и дальше избивать, невзирая на травмы и раны, покрывать их убийства, подделывая заключения патологоанатомов и свидетельства о смерти[991].
Врачей в СС не хватало, и, хотя трудно сделать обобщающие выводы, похоже, те, кто попадал на должность врачей в концентрационные лагеря, нередко были либо неопытными, либо некомпетентными специалистами, либо и то и другое вместе. Университетского образования у них, как правило, не было, да и само понятие «университет» ассоциировалось у них скорее с расправами над несогласными левыми студентами в период Веймарской республики. Многие лагерные врачи были в своем деле новичками, лишь недавно закончившими курс обучения, и расценивали концлагеря и жестокое обращение с заключенными как своего рода трамплин для дальнейшей медицинской карьеры. Одним из таких молодых эсэсовских врачей был доктор Людвиг Эрзам, главный врач лазарета в Заксенхаузене. 30-летний доктор Эрзам редко обследовал пациентов. Вместо этого он заставлял их выполнять физические упражнения, видимо таким способом определяя их работоспособность. Его равнодушие к больным стоило жизни многим заключенным, отсюда и его прозвище среди заключенных Заксенхаузена: «доктор Граузам» (нем. grausam – «жестокий, бесчеловечный». – Пер.)[992].
Конечно, были и исключения. Некоторые врачи СС пытались улучшить лечение в концентрационных лагерях и иногда даже направляли больных заключенных для освидетельствования специалистами в соответствующие лечебные учреждения[993]. Но в подавляющем большинстве случаев больным заключенным на подобные проявления гуманности рассчитывать не приходилось, но, напротив, их ждали пренебрежение и злоупотребления. Хотя для улучшения медицинского обслуживания в лагерях эсэсовцам не пришлось бы прилагать особых усилий, если бы подобное входило в их планы. В конце концов, достаточно опытных врачей хватало и среди заключенных, которые, как это было заведено в первых лагерях, исполняли обязанности санитаров в лагерных лазаретах[994]. Эсэсовцы были прекрасно осведомлены о том, что узники-врачи в большинстве случаев были куда более опытными специалистами, чем их коллеги из СС[995]. Однако к концу 1930-х годов эсэсовцы часто отказывались привлекать врачей из числа заключенных, часть которых тайно помогали своим товарищам по несчастью[996]. В результате в большинстве своем в лазаретах дежурили заключенные с минимальными познаниями в медицине. Они выступали в роли роль капо при эсэсовских санитарах, нередко еще меньше понимавших в медицине, а также при эсэсовских врачах, нечасто снисходивших до избавления заключенных от недугов, да и вообще до решения самых рутинных вопросов[997].
Безразличие врачей СС представляло угрозу для всех заключенных. Пренебрежение элементарной гигиеной создавало очаги инфекционных заболеваний, и в конце 1930-х годов по концлагерям несколько раз прокатывались волны эпидемий. Самая серьезная эпидемия случилась в Бухенвальде, речь идет о вспышке брюшного тифа в переполненном лагере в конце 1938 года. Эпидемия вскоре перекинулась за пределы лагерной зоны – канализационные стоки лагеря попали в близлежащую речку. Встревоженные муниципальные чиновники объявили в нескольких деревнях карантин и обвинили администрацию лагеря Бухенвальд в халатности. Когда медицинский штат лагеря наконец зашевелился, приняв меры по изоляции заболевших тифом заключенных в особом бараке и запретив пользование открытыми уборными, было уже слишком поздно. Эпидемия в лагере бушевала в течение нескольких недель, унося жизнь многих заключенных[998].
Одной из последних жертв стал Юра Зойфер, молодой поэт и писатель, арестованный в Австрии вскоре после аншлюса весной 1938 года как левый противник нацизма. В Бухенвальде Зойфер был занят на транспортировке покойников, и именно так он и подхватил брюшной тиф. Юра Зойфер умер 16 февраля 1939 года, лишь несколько дней спустя после того, как узнал о решении эсэсовцев выпустить его из лагеря. Его похоронили заключенные из числа тех, кто оценил по достоинству его едкие пародии на СС, которые Зойфер тайно сочинял. Когда деревянный гроб вывозили из лагеря в крематорий Веймара, один из его товарищей невольно задумался – «сколько же ненаписанных поэм, сколько незаконченных работ заколочено в этом гробу!»[999].
Юра Зойфер был одним из приблизительно тысячи человек, погибших в Бухенвальде с января 1938 по август 1939 года, что закрепило за этим лагерем дурную славу самого опасного из концлагерей того периода. В Дахау, например, за указанный период расстались с жизнью чуть больше 400 заключенных, хотя число содержавшихся там узников было чуть больше, чем в Бухенвальде[1000]. Почему подобное могло произойти в Бухенвальде? Он был самым крупным из новых лагерей, и санитарные условия там были хуже, чем в Дахау и Заксенхаузене, что и доказала разразившаяся эпидемия тифа. И эсэсовские охранники в Бухенвальде были свирепее некуда после нашумевшего убийства в мае 1938 года роттенфюрера Альберта Кальвайта. Но существовал и другой решающий фактор, возможно даже важнейший. В Бухенвальде содержалось намного больше заключенных-евреев, чем в любом другом концлагере на тот период, а евреи, как известно, были и оставались излюбленными жертвами лагерных охранников; из всех заключенных Бухенвальда, умерших в конце 1930-х годов, почти половина пришлась на долю евреев, среди них был Юра Зойфер[1001].
Ознакомительная версия.
