Сложно было отправляться в неизвестность, оставляя любимую жену с тремя малыми детьми, старшему из которых едва исполнилось 8 лет, на руках, но брать их с собой было бы еще большим безумием. Поэтому супруги договорились, что Эммануил вызовет их в Россию, как только его материальное положение там позволит это сделать без опасений затащить семью из одной нищеты в другую, еще более тяжелую. Пока же он отдал жене практически все имевшиеся у него деньги, на которые Андриетта открыла крошечную молочную лавку. Торговля приносила ей мизерный доход и Людвиг Нобель потом часто вспоминал, как они с Робертом, подобно героине сказки Андерсена, торговали на улице спичками, зарабатывая на лечение постоянно болевшего маленького Альфреда. Альфред же рассказывал: «Моя колыбель была похожа на кровать мертвеца, и в течение долгих лет рядом со мной бодрствовала моя мать, беспокойная, испуганная; так малы были ее шансы сохранить этот мерцающий огонек». Тем не менее, несмотря на нужду, матери удалось выскрести денег на образование детей в весьма неплохой школе и весь период жизни в Швеции они получали вполне достойное образование.
Уже на следующий день по прибытии в Або Эммануил пришел на прием к вытащившему его сюда фон Хартману. Тот сдержал свое слово. Он с радостью встретил у себя гостя, помог снять квартиру в доме семейства Шариин, свел с нужными людьми и даже помог с получением первых архитектурных заказов. Дурная слава осталась на родине, и тут, на новом месте, люди весьма активно набросились на нового заграничного архитектора. Из нескольких, спроектированных и построенных им за год пребывания в Або домов до нас в изначальном виде дошел один. Если будете в Турку, посмотрите, адрес – Nylandsgaten – 8. Это двухэтажное, классическое строение, с ломающей строгость конструкции коринфской колоннадой и покоящимся на ней небольшом балконе.
С помощью фон Хартмана, Нобелю, еще будучи в Або, удалось продать российскому военному министерству несколько своих резиновых конструкций. Но все это было мало для кипучей нобелевской натуры. Небольшой даже по тем временам город с 13 000 человек населения никак не мог в полной мере удовлетворить амбиции потомка Рудбека. Прожив здесь год и познакомившись с тремя важными столичными чиновниками, Эммануил решил двигаться дальше – в Санкт-Петербург. Уверенности в том, что его там, как в Або, встретят с распростертыми объятиями, не было, да и не могло быть, но Нобель верил в свою счастливую российскую звезду. В декабре 1938 года он отправился покорять Питер.
Город, построенный на землях, отвоеванных русским царем у его страны менее чем полтора столетия назад, произвел на архитектора Нобеля тяжелое впечатление. Он прекрасно понимал, что тут, где каждый дом построен если не Франческо Растрелли[23], то либо Карло Росси[24], либо Джакомо Кваренги[25], ему как архитектору пробиться будет сложно, но он на это и не рассчитывал. В его колоде были другие козыри, которые он собирался выложить на русский стол.
Россия была, не в пример Швеции, большой державой и ей было что терять. Поэтому, потребность в тех же минах, по словам все того же фон Хартмана, у нее была самая, что ни на есть, насущная. Да и резиновые ранцы вполне могли пригодиться.
Обустроившись в столице российской империи, Эммануэль уже через несколько дней отправился на прием к одному из близких знакомых своего финского покровителя. Там шведского изобретателя представили двум солидным господам: командиру саперного батальона русской армии генерал-адъютанту Карлу Андреевичу Шильдеру[26] и недавно приглашенному из Кенигсберга в Санкт-Петербург, но уже успевшему прославить российскую науку постройкой первого электродвигателя[27] и изобретением гальванопластики[28], профессору Борису Семеновичу (на самом деле – Морицу Герману фон) Якоби, о котором мы уже рассказывали в самом начале. Те как раз обсуждали тему защиты Кронштадтской гавани. Якоби предлагал перекрыть ее цепью плавающих пороховых бомб, которые можно было бы, в случае необходимости, подорвать с помощью электрического разряда по подводному проводу. Проект был бы хорош, если бы не одно «но»: в те далекие времена еще не было нормальной изоляции и провести подходящий провод, по которому можно было подавать разряд для подрыва, под водой на несколько сотен метров так, чтобы его нигде не «пробило» и не закоротило, было почти нереально. Якоби к тому времени провел уже десятки опытов, пытаясь заизолировать медные электрические провода самыми разнообразными материалами, от бумаги и просмоленной ткани, до стеклянных трубок, но все они для подводных проводок не подходили, а до изобретения Вернером фон Сименсом гуттаперчевой изоляции было еще несколько лет.
Карл Андреевич предлагал другую концепцию. Он вынашивал проект защиты гавани подводными лодками с «минными таранами», как тогда называли шестовые мины. О самой лодке, построенной на Александровском литейном заводе еще в 1834 году, Шильдер особо не распространялся. Генерал свято хранил в тайне технические секреты, и об ее устройстве мало что знали даже те, кто участвовал в испытаниях. До нас дошли лишь чертежи первого ее варианта. Водоизмещение лодки было 16 тонн, длина – 6 метров, высота – 1,8, экипаж состоял из 13 человек, четверо из которых были гребцами, вместо гребного винта у нее были весла, работавшие по принципу гусиных лап, а погружаться она могла на глубину до 12 метров. Зато генерал охотно говорил о ее вооружении – насаженных на шесты минах, которыми его лодка должна была поражать вражеские корабли. В сущности, это был проект даже не столько подводной лодки, сколько первой боевой торпеды. Забегая вперед, скажем, что дальше испытаний дело так и не пошло: проект оказался по тем временам слишком затратным, а скорость лодки, приводимой в движение мускульной силой гребцов, и ее маневренность были слишком малы, чтобы угнаться за кораблями противника, поэтому в 1845 году проект был свернут. Впрочем, об этих недостатках генерал знал уже тогда, и это было главный минус его предложения. Но другого выхода он пока не видел.
Эммануилу как раз эта ситуация не представлялась тупиковой. Недолго думая, он выложил новым знакомым проект своей автономной подводной мины. Якоби признал идею вполне здравой и осуществимой, а Шильдер попросил изобретателя продемонстрировать ему мину в действии. Срок для проведения демонстрации был поставлен предельно конкретно: так скоро, насколько это возможно.
На подготовку к опасной презентации Эммануилу Нобелю потребовалось несколько дней. Специально для проведения испытаний, Шильдер выделил дальнюю часть своего имения, расположенного на реке Петровка недалеко от Выборга. Из предоставленных ему материалов, Нобель быстро снарядил несколько действующих экземпляров своего «устройства для подводного взрыва» и поставил их на якорях в паре десятков метров от берега реки. В качестве «неприятельского судна» была использована старая рыбацкая лодка, управляли которой четыре матроса. Эммануил чрезвычайно беспокоился за то, чтобы они не пострадали при проведении испытаний, ибо за убийство российского военнослужащего, даже при таких «смягчающих» обстоятельствах он вполне мог угодить в тюрьму. Поэтому изобретатель лично несколько раз проинструктировал, как мог, экипаж о порядке действий при выполнении поставленной боевой задачи: подорвать лодку и не подорваться самим. К счастью, русские моряки поняли шведа правильно. Они направили лодку прямо на одну из установленных мин, а за несколько секунд до столкновения легли лицом вниз на корме и закрыли головы руками. Прыгать в воду Нобель категорически запретил, дабы избежать тяжелой контузии: взрывная волна в воде была значительно сильнее воздушной. Все прошло как нельзя лучше. Едва лодка коснулась торчавшего из мины кончика активатора, раздался взрыв, в воздух поднялся средних размеров столб воды смешанный со щепками, в которые превратился нос судна. Оставшаяся ее часть быстро погрузилась в воду, а моряки, одетые в надувные рюкзаки Нобеля, выбрались на берег целые и почти невредимые. Во всяком случае, данных о том, что кто-то пострадал во время испытаний, у нас нет.
Постановка мин Нобеля под Кронштадтом, акварель Э. Нобеля
Хотя сам Нобель сначала с ужасом подумал, что пострадавший все-таки есть, и этот пострадавший – генерал Шильдер. Потом Эммануил рассказывал сыновьям, что когда мина взорвалась, начальник инженерного корпуса дико закричал, бросился на Нобеля, сдавил его в объятиях так, что у него чуть не треснули ребра, несколько раз поцеловал, после чего пустился в пляс. Эммануил, конечно, тоже был рад успешному исходу испытания, но на такую бурную реакцию никак не рассчитывал. Поэтому он не на шутку испугался, подумав, что пятидесятичетырехлетний военный повредился рассудком и теперь ему придется ответить за это перед строгим русским императором Николаем I. Но все оказалось значительно проще и интереснее. Успокоившись, обычно невозмутимый генерал объяснил иностранцу причину своей столь бурной реакции. Оказалось, что царь уже давно и во все более категоричной форме требовал от него разработки средств защиты российских гаваней на случай военных действий, однако ни его подводная лодка, ни гальванические мины Якоби не могли удовлетворить монарших требований, и теперь все генеральские надежды обернулись на молодого шведа.
