— Не знаю, не пробовал, но я ведь не без хлеба, — гордо откидывая голову, заявил Король.
— А я отличу, — хвастливо разболтался Витек, не слушая собеседника, — с этими пацанами я буду творить чудеса.
После этих слов он небрежно бросил на стол пачку денег и щедро выдал Борьке и Тольке по сотенной.
С этого дня подростки повели сытую, безбедную и беспечную жизнь. Со временем они узнали, что фамилия их покровителя Баюшкин, а воровская кличка — Муля. Король по фамилии Мельниченко — его лучший друг, с которым они часто «работали» на пару, а еще чаще вчетвером. В задачу подростков входило создавать толкучку впереди Короля и Мули в автобусах, трамваях, магазинах, на рынке, вокзале и в других местах. Король и Муля, пользуясь обстановкой, уверенно и чисто опустошали карманы. Но иногда в толпе раздавались возмущенные возгласы и истошные крики:
— Обокрали!
В подобных случаях исполнители незаметно передавали Боршаю и Мирголовскому кошельки, бумажники или просто смятые купюры. Король и Муля опасались, что их возьмут с поличным.
Подростки узнали, что трамвай на воровском жаргоне — «марка», автобус — «лекон», бумажник — «лопатник», вокзал — «бан», чемодан — «угол», пиджак — «клифт» и так далее.
— Подваливайте вон к тому в черном клифте, — шептал Муля, и они уже знали, что нужно притормозить в толпе мужчину в черном костюме.
Или в битком набитом трамвае Король тихо говорил Мирголовскому:
— Мыло.
Это означало, что тот нащупал толстый кошелек и нужна бритва, которую Мирголовский по совету наставников стал всегда носить с собой.
У ребят теперь водились даровые свободные деньжата. Они научились играть в карты, ходили по ресторанам, покупали вещи и безделушки.
Но однажды в их компании произошла крупная размолвка и раскол.
— Сука! — кричал Муля, наступая на Короля. — Ты забрал у каина четыре куска, а мне отдал только один!
— Но ведь эту хазу нащупал я, — возражал Мельниченко.
— А брали вместе! — кричал, брызгая слюной, Баюшкин. — Запорю! — наступал он на Короля.
— Не запорешь, — спокойно отвечал Мельниченко, — ты ведь, Витя, трус, даже пику с собой не носишь, боишься: ведь только за нее будет срок, а за мокрянку — вышка.
Муля проглотил оскорбление, но не сдался:
— На сходняк вытащу!
— Давай-давай, — насмешливо ответил Мельниченко, — все тебе мало... А если вот они тебя вытащат, — засмеялся Король, указывая на ребят, — и тоже скажут «поровну»?
Муля неожиданно стал тихим и пробурчал:
— Поговорим потом.
— Можно и потом, — согласился Король, но в тоне, каким это было сказано, звучала непримиримость.
Чем закончилась эта стычка, ребята так и не узнали, но Король в их компании больше «не работал» и не появлялся.
А хлопцам, с их точки зрения, жилось неплохо. Витек не обижал деньгами, хотя львиную долю оставлял себе. Это их не волновало. Хуже было другое. Иногда на Мулю и особенно в пьяном виде что-то накатывало, беспричинная злоба так и брызгала из него.
— Все дешевки, всех бы я перестрелял, — шипел он, и маленькие зеленоватые глазки его тоскливо блуждали по лицам ребят, а затем начинали загораться огоньками, плещущими ненавистью.
Они уже знали, что в подобных случаях его нужно сторониться и помалкивать. Однажды Мирголовский получил ни с того ни с сего сокрушительный удар в челюсть и был сбит с ног. Мирголовский видел, что Муля с остервенелым выражением лица и сжатыми кулаками наклонился над ним, но внезапно остановился, постепенно приходя в себя.
— У-у-у, уйди, — выдохнул он, поднося руки к своему лицу.
Скула у Мирголовского болела недели три. Витек же стал ласков и необыкновенно добр. На другой день после «работы» вечером он обнял Тольку и наделил двумя сотенными вместо одной.
— Затмение нашло, — извиняющеся заглядывая Анатолию в глаза, сказал Баюшкин.
— Хорошее затменьице, — с обидой проговорил Мирголовский, трогая себя за подбородок.
— Муля справедливый, — заметил преданный Боршай.
— Ха, справедливый?! — недовольно возразил Мирголовский, когда они остались одни. — Что мне от его лишней сотни? Никакой радости. А помнишь, Борян, когда мы заработали на разгрузке кирпича, как мы радовались, как нам дороги были эти деньги?
— Ну уж и деньги там были, — ответил Боршай, — не деньги, а крохи. Вот сейчас — это да!
— А сколько людей плачет из-за них?
— Я смотрю, ты сам разнюнился, — со злостью произнес Боршай, и его лицо чем-то неуловимым стало похоже на Мулино.
По всей видимости, об этом разговоре он рассказал их патрону. И во время одной из выпивок Муля начал философствовать о том, что за откол от их дела отступнику, самое малое, будут «переломаны кости» или «пописана морда».
— А в лагере таких просто душат, ночью на нарах. Двое держат, а третий с подушечкой... перекрывает кислород, — усмехнулся Муля, но угрозу кнута поспешил тут же заменить пряником: — А деньги? Деньги — это все! Вот давайте спросим у Зойки, — продолжал он, искоса поглядывая на Борьку.
И когда официантка, призывно улыбаясь и красиво удерживая поднос на одной руке, подошла к ним, Муля попросил ее присесть за столик.
— Вот что, Зоенька, моим мальчикам нужны девочки, да чтобы не ломались, я плачу́!
— Дня через три организую, все будет тип-топ, по высшему классу, — деловито заверила официантка.
— А ты говоришь — деньги! Они всегда могут доставить человеку радость. Баб-то, наверное, еще не имели. — И Муля щелкнул Боршая по носу. Тот ничего не ответил, опустив голову.
— Где им еще? Птенчики! — нагло пропел над ухом бесстыжий Зойкин голос.
Мирголовский постоянно думал и говорил об обещанной Зойкой встрече. Но неожиданно все кончилось. В назначенный час Муля не появился. Дня три они мучались бездельем, а потом повстречали Короля...
— Все ему мало было, — закончил Мельниченко свой рассказ.
— Ну пока.
Вот почему они теперь просто, почти без интереса, по копеечке ставя, играли в карты. Нужно было как-то убить время и развеять скуку, свалившуюся на них с арестом Баюшкина.
— Давай сходим к Зойке, — вдруг неожиданно предложил Толька.
— Можно, — согласился Борис.
Она встретила их холодно. Куда-то запропастилась вся ее приветливость. На этот раз они не услышали ее воркующего голоска: «Проходите, мальчики». На губах даже не появилась прежняя дежурная улыбка.
— Знаю, знаю, сидит мой соколик, — безразлично ответила она.
— А как же твое обещание? — спросил Мирголовский.
— Какое обещание? — удивилась Зойка.
— Насчет девочек, — нагло заявил Анатолий.
— A-а... — на секунду оживилась Зойка. — Так деньги, мальчики, нужны. Деньги! Я и сама любого из вас приголублю. Но мы девочки дорогие... Стол нужно накрыть хороший... Можно и у меня дома. А мы с подружкой вас примем. — Перед ними предстала прежняя беззаботная официантка.
— Зоенька! — раздался нетерпеливый капризный голос из глубины зала.
— Всё, мальчики, у меня клиенты. Работа. — Она широко развела руками и хлопнула себя по бедрам. — Будут деньги, заглядывайте.
— Девочка?! — плюнул на пол Боршай.
В томительном бесплодном ожидании какого-то чуда прошло несколько недель. Дружки слонялись по двору, иногда ходили в кино, но на билеты деньги были не всегда, и потому даже это развлечение случалось довольно редко. В один из дней Боршай согласился с предложением Анатолия «пощипать» на городском рынке.
— А что? Мы сами с усами, — храбрился, задорно выпячивая грудь, Мирголовский.
— Невелика трудность, — поддакнул Боршай.
Сама природа веселила. За ночь навалило весеннего снега, и хотя еще держался морозец, но день выдался солнечным. Мы с Костовским встретились на городском рынке и пошли в мясные ряды, где и засекли сразу же карманника по кличке Повар. Его фотография давно красовалась в нашем оуровском альбоме. Это был ловкий, изобретательный профессионал. Каждый раз при выходе на «дело» он одевался по-иному и действовал на удивление разнообразно.
