и «оскорбление» это имело место в Нью-Йорке. Речь идет о так называемом инциденте с «Бременом» конца июля 1935 года, когда мятежники сорвали свастику с немецкого океанского лайнера «Бремен». Мятежников арестовали, но их освободил мировой судья, еврей по имени Луис Бродский. Именно в ответ на решение Бродского нацисты провозгласили первый из трех Нюрнбергских законов, закон о флаге Рейха, объявлявший свастику исключительным национальным символом Германии. Таким образом, можно сказать, что триумф свастики в Германии в определенной степени символизировал неприятие нацистами либеральных течений в американской жизни и места евреев в американском обществе.
Но два других Нюрнбергских закона, лишавшие немецких евреев права на гражданство и права на смешанный брак, именно те, которые мы сегодня помним как Нюрнбергские законы, носили иной характер. Они не были представлены миру как неприятие Америки. Собственно, когда Гитлер и Геринг провозгласили в Нюрнберге два новых антиеврейских закона, их речи были полны дружеских высказываний в адрес администрации Рузвельта и Соединенных Штатов. И неприятная правда, как мы увидим в этой и последующей главах, состоит в том, что две направленных против евреев меры, которые мы сегодня называем Нюрнбергскими законами, вовсе не носили признаков явного неприятия Германией всех американских ценностей и были созданы в атмосфере немалого интереса и уважения к примеру, каковым являлось американское расовое законодательство. Более того, германское законодательство было приближено к американскому в значительно большей степени, чем до этого.
Первый Нюрнбергский закон: о нью-йоркских евреях и нацистских флагах
Когда мы сегодня говорим о Нюрнбергских законах, мы (как и немцы эпохи нацизма) [46] ссылаемся лишь на второй и третий из них – «Закон о гражданстве» [47], переводивший евреев в категорию граждан второго сорта, и «Закон о крови» [48], объявлявший преступлением брак и сексуальные отношения между евреями и «арийцами». Тем не менее на «Партийном съезде свободы» в Нюрнберге 15 сентября 1935 года нацисты на самом деле провозгласили три закона, и, описывая политику Нюрнберга и место Америки в нацистских юридических взглядах начала 1930-х, логично начать с того, с чего начали американские газеты: с первого из них, Reichsflaggengesetz, или «Закона о флаге Рейха», поводом для которого стал инцидент с «Бременом». История «Закона о флаге» позволяет заглянуть в мутные потоки и встречные течения враждебности и осторожного дружелюбия, характеризовавшие отношение нацистов к Америке «Нового курса» в начале 1930-х.
Инцидент с «Бременом» случился в Нью-Йорке 26 июля 1935 года, жарким летом, запомнившимся дипломатическими стычками и вспышками уличного насилия, которые произошли между нью-йоркскими противниками Гитлера и сторонниками Германии [49]. В тот вечер около тысячи бунтовщиков, охарактеризованных в полицейских отчетах как «сочувствующие коммунистам», штурмовали «Бремен», один из самых быстрых лайнеров в Атлантике и гордость немецкого кораблестроения [50]. Пятерым демонстрантам удалось взобраться на борт, сорвать свастику и швырнуть ее в реку Гудзон.
Все пятеро были арестованы, но в итоге разразился дипломатический кризис, растянувшийся на несколько недель. Сразу же после случившегося Госдепартамент США попытался смягчить ситуацию, послав ноту, в которой выражалось сожаление в том, что «к национальному символу Германии не отнеслись с должным уважением» [51]. Сколь бы враждебными к Гитлеру ни были настроения на улицах Нью-Йорка, администрация Соединенных Штатов в данный исторический момент стремилась сохранить хорошие отношения с Третьим рейхом [52]. Тем не менее в течение всего конца лета в германской прессе кипели страсти. Кризис достиг своей кульминации 6 сентября, за неделю до церемонии открытия Нюрнбергского съезда, когда мировой судья Манхэттена по имени Луис Бродский распорядился освободить пятерых арестованных бунтовщиков, выступив с пламенной речью, осуждающей нацизм от имени американских свобод.
Луис Бродский, нью-йоркский еврей, давший толчок к принятию Нюрнбергских законов, стал одной из самых заметных фигур в истории международных дипломатических кризисов. Своей карьерой он был обязан как возможностям, так и препятствиям, которые создавала для евреев Америка начала XX века. Он окончил юридический факультет Нью-Йоркского университета в 1901 году, в возрасте всего лишь семнадцати лет [53], но в Америке начала ХХ века юристам-евреям нелегко было пробиться в престижные юридические конторы или национальный судейский корпус. Естественно, в США быть юристом-евреем было намного лучше, чем в нацистской Германии, но все равно непросто (что злорадно отмечалось в нацистской литературе начала 1930-х) [54], и Бродский избрал иной путь. Благодаря финансовой поддержке Таммани-холла, продажного политического сообщества нью-йоркских демократов, часто продвигавшего интересы этнических меньшинств, он получил должность мирового судьи в следственном изоляторе Нижнего Манхэттена, известного как «Гробница» [55].
Мировые судьи «Гробницы», занимавшие крайне низкое положение в судебной иерархии, отвечали за слушания об освобождении под залог, ночные суды и тому подобное [56], и от назначенцев Таммани часто исходил душок продажности (сам Бродский пережил обвинения в коррупции в 1931 году) [57]. Тем не менее Бродский использовал свою скромную должность, чтобы делать громогласные заявления в защиту гражданских свобод, более подобающие судьям Верховного суда. Бродский, возможно, являлся бенефициаром политики Таммани-холла, но (как и другие представители Таммани) [58] был также страстным поборником американских конституционных прав. В 1931 году он снова дал повод для скандала, разрешив распространение порнографических романов [59]. В апреле 1935 года он опять попал в заголовки газет, когда освободил двух стриптизерш, арестованных в одном из клубов Гринвич-виллидж, героически заявив в зале суда, что «нагота более не считается непристойной» [60]. (В эту же ночь другой мировой судья без труда обвинил стриптизерш, арестованных в «Бурлеске Мински» [61].) А когда в начале сентября перед ним предстали бунтовщики с «Бремена», Бродский воспользовался возможностью провозгласить американские ценности и осудить нацистов. Как он писал, «свастика являлась „черным пиратским флагом“, выступая за все то, чему противостояли Соединенные Штаты». Для него она была «бесстыдно развевающейся эмблемой, символизирующей все то, что противоречит американским идеалам данных Богом и неотчуждаемых прав всех народов на жизнь, свободу и стремление к счастью… [Нацизм представляет собой] мятеж против цивилизации – по сути, если прибегнуть к биологическим понятиям, атавистическим возвратом к социальным и политическим условиям раннего Средневековья, если не первобытного варварства» [62]. То были вдохновляющие и верные во всех отношениях слова, и да благословит Господь Луиса Бродского за то, что он их произнес. Сейчас трудно объяснить, в связи с чем мировой судья высказал подобное мнение, а также на каком законном основании были освобождены бунтовщики.
В любом случае Бродский был евреем, и его мнение стало своего рода красной тряпкой для нацистов. Администрация Рузвельта в очередной раз попыталась снять с себя ответственность за его поступок, вынудив губернатора Нью-Йорка Герберта Лемана объявить
