Когда его пение надоело уголовникам, они начали петь сами, кем-то из них тут же сочиненный куплет. Взявшись за руки, плясали вокруг начальничка с парашей и горланили:
— Влез в парашу жирный клоп —
Начальничек Тангиёп!
Ты хотел загнать нас в гроб?
Ну, так нюхай, Тангиёп!..
Издевательства уголовников над ненавистным им Тангиевым длились не меньше получаса. Надзиратели, все это время безуспешно ломившиеся в дверь, наконец, вышибли ее принесенным со двора бревном и освободили своего полумертвого от страха и полузадохшегося начальника.
За эту выходку нескольких уголовников расстреляли, но дальнейшее пребывание Тангиева во владикавказской тюрьме было невозможно. Он стал посмешищем для заключенных и даже самые угрюмые из них, при взгляде на него, не могли скрыть усмешки. Тогда-то управление НКВД и перевело его в Ставрополь.
Служебная карьера Тангиева закончилась в одной из камер тюрьмы, начальником которой он был. В середине 1939 года новые руководители краевого управления НКВД превратили заслуженного тюремщика в заключенного "врага народа".
— Власть, она штука непостоянная. Она всегда смениться может. Нынче одна власть, завтра, глядишь, другая. А вот мы, Саньки, не сменяемся. Мы надзирателями в тюрьме всегда. При царе были, при Временном правительстве тоже и вот у коммунистов обратно мы. Может, коммунистов когда и не будет, а мы все-таки будем. Никакая власть без тюрьмы существовать не сможет, а тюрьма без нас — как же? Мы всякой власти нужны. Потому, как мы, Саньки, есть тюремные мастера, спецы своего дела, учены'; надзиратели с малых лет. Ось ще.
Так рассуждает старейший надзиратель ставропольской городской тюрьмы Опанас Петрович Санько, глава знаменитой среди заключенных Северного Кавказа "тюремной династии. Начало ей положил его предок Григорий Санько, переселившийся с Украины на Северный Кавказ в конце XVIII столетия. Он был первым надзирателем тюрьмы в военном городке, на месте которого теперь стоит Ставрополь. С тех пор все мужчины семьи Санько, из поколения в поколение, служат тюремными надзирателями. Эта профессия стала традиционной для них и вполне соответствует названию "тюремной династии", данному им арестантами еще до революции.
У семидесятилетнего Опанаса Петровича трое сыновей: Левонтий, Юхим и Хома. Вместе с ним они служат надзирателями. Все четверо удивительно похожи друг на друга, только старик бородат, а сыновья бриты и носят "чаплинские" усики, очень не идущие к их скуластым физиономиям с носами картошкой, вздернутыми вверх; выражение физиономий всегда дерзкое, презрительно-чванливое и, вместе с тем, тупое. Говорят они "по-ставропольски" с гаканьем, резко выделяя и подчеркивая в словах букву г, но часто вставляют в свою речь и украинские выражения.
С заключенными надзиратели Санько обращаются приблизительно, как носильщики с громоздким, но не бьющимся и не ломающимся багажем: толкают, пинают, волочат, швыряют, тискают. И все это, в большинстве случаев, молча, без слов. Если же, кто-либо из них раскрывает рот, то оттуда сыплются лишь короткие ругательства либо повелительные слова тюремной команды:
— Давай! Иди! Отвернись! Стой!
Немногие фразы, которые им все же приходится говорить заключенным, они делят пополам, также превращая в отрывистые приказания. Например:
— Руки! За спину! Или:
— Камера! Не шуметь!..
Никакие просьбы, страдания и слезы людей, томящихся в тюрьме их никогда не трогают. Они на это просто не обращают внимания. Заключенным не обмануть и не провести никого из Санько. Они слишком опытные тюремщики, до тонкостей изучившие тюрьму и ее обитателей. Любая тюремная камера для них — раскрытая книга. Как лучшим из надзирателей в крае, им поручено наблюдение за камерами смертников.
К своему начальству отец и сыновья Санько относятся с легким пренебрежением, считая что оно, это начальство, меньше их понимает в тюремных делах. Начальники же весьма уважают "династию надзирателей".
Начальник управления НКВД майор Булах однажды предложил Опанасу Петровичу пост заведующего складом обмундирования. Старик не без гордости ответил отказом:
— Такая профессия не для меня. В нашем роду каптеров не было. Я — надзиратель.
Другого за такой ответ Булах посадил бы в тюрьму, но для главы "династии" его дерзость осталась без последствий, если не считать взрыва ругани разгневанного начальника.
По отзывам людей, бывавших в квартире Санько, занимающих несколько комнат жилого дома для работников НКВД, она заполнена "тюремными украшениями". В комнате старика висит большой портрет Григория Санько, написанный масляными красками. На нем изображен бравый отставной солдат с пышными висячими "запорожскими" усами и связкой ключей в руке. Один из углов комнаты занимает макет ставропольской тюрьмы, вылепленный из хлеба каким-то еще дореволюционным арестантом. В советское время плотники тюремной мастерской сделали под макет массивную дубовую тумбу.
На полках, подоконниках и комодах этой и других комнат разложены вещи, в разное время отобранные у заключенных: ножи, бритвы, иголки, мотки ниток и веревок, карандаши, шахматы, игральные карты. Эту "коллекцию" дополняют скульптуры из хлеба работы арестантов, а так же несколько кнутов и кандалов. Кнуты и кандалы де только "комнатные украшения" надзирательского семейства, но и его "орудия производства". По приказанию начальства, Санько бьют в карцерах людей; бьют без жалости, иногда засекая до смерти. Советская пропаганда утверждает, что в тюрьмах СССР кандалы на людей не надеваются. Это ложь. Некоторых заключенных держат в кандалах: ручных, ножных и шейных. Во вр мена Ежова обитатели большинства одиночек-секреток ставропольской тюрьмы приковывались к стенам за шею. Несколько сотен аккуратно вычищенных и смазанных кандалов хранились "про запас" на тюремном чердаке. Их видели убиравшие чердак заключенные.
— Почему всех нас по тюрьмам не заковывают в кандалы?
На этот вопрос одного из заключенных Тангиев ответил откровенно:
— Наша промышленность не может выпустить миллионы штук кандальной продукции. Но ты, дорогой, не беспокойся. Мы вас и без кандалов держать за решеткой умеем.
До революции в ставропольскую тюрьму детей не пускали, а при советской власти старик Санько часто приводит сюда четверых своих внучат, старшему из которых десять лет. Он показывает детям все "тюремное хозяйство" и поучает их:
— Арестанта потребно так сторожувать, шоб он без команды надзора не смел ни дохнуть, ни сморкнуть. Ось як, хлопчики…
В сем ином альбоме "династии Санько" бережно, как реликвия, хранится копия приказа по управлению НКВД. Вот, что в ней написано:
"За воспитание молодого поколения в подлинно чекистском духе старшему надзирателю ставропольской городской тюрьмы, Афанасию Петровичу Санько объявляю благодарность.
"Начальник Северо-кавказского краевого Управления НКВД майор Булах".
Не все надзиратели подобны членам "династии Санько" в ставропольской тюрьме. Там, как и всюду, были исключения из общих правил. Одним из таких исключений можно назвать Османа Алиева, некоторое время заменявшего у нас больного гриппом Хому, младшего брата в семье Санько.
Он татарин из Казани, сын одного тамошнего специалиста по изготовлению знаменитого казанского мыла. Ему только двадцать лет, но на вид он кажется старше своего возраста. Его старят черная шинель, смуглота скуластого лица, гладко выбритый череп, миндалевидные печальные глаза и то, что они ежедневно видят в тюрьме. Широкие, сросшиеся над переносьем брови делают его лицо угрюмым и постоянно нахмуренным.
Впервые Осман Алиев появился у нас в камере, вместе со старым Санько, на одной вечерней поверке. Они молча пересчитали смертников и ушли. На следующий день утром, новый надзиратель пришел один. Постоял у двери, разглядывая нас своими печальными глазами и спросил слегка гортанным голосом:
— Курить у вас есть?
— Мало. Самим нехватает. Вот это дали сегодня на всех, — недружелюбно ответил староста камеры, думая, что надзиратель просит закурить и показывая ему из кармана уголок пачки махорки.
Надзиратель протянул нам начатую коробку двухрублевых папирос "Аэроклуб".
— Нате. Курите, пожалуйста. Только другим из охраны говорить не надо.
Мы были так удивлены, что даже не успели поблагодарить его; он быстро ушел, захлопнув дверь, прежде чем у кого-либо из нас возникла в голове мысль о благодарности. Удивляться нам было чему. До этого случая тюремная охрана никакими любезностями нас не баловала.
Перед вечерней поверкой Алиев принес еще одну коробку папирос, а через несколько дней мы с ним разговорились. Наш непродолжительный разговор начался насмешливым вопросом старосты надзирателю:
