В том же сообщении Информбюро, в котором говорилось о первой реакции на речь Сталина, особенно настойчиво подчеркивалась сила нашего сопротивления немцам: «Повсюду противник встречается с упорным сопротивлением наших войск, губительным огнем артиллерии и сокрушительными ударами советской авиации. На поле боя остаются тысячи немецких трупов, пылающие танки и сбитые самолеты противника».
Совершенно очевидно, что эти слова далеко не всюду соответствовали действительности. Немцы встречали упорное сопротивление наших войск, но не везде. Не повсюду встречали они и «губительный огонь артиллерии», которая к этому дню, после отступления на четыреста километров, понесла колоссальные потери в материальной части.
Что касается ударов нашей авиации, то я уже приводил примеры самопожертвования наших летчиков, но при том колоссальном неравенстве сил, которое сложилось в воздухе, не приходится, конечно, говорить, как о реальном факте тех дней, о повсеместных «сокрушительных ударах нашей авиации».
Я уже приводил слова сообщения: «На поле боя остаются тысячи немецких трупов». В такой неконкретной расширительной формулировке это звучит преувеличением. Однако не следует забывать и другого. Из немецких документов о людских потерях вермахта во Второй мировой войне явствует, что за первые шестьдесят дней войны на Восточном фронте немецкая армия лишилась стольких солдат, сколько она потеряла за предшествующие шестьсот шестьдесят дней на всех фронтах, то есть за время захвата Польши, Франции, Бельгии, Голландии. Норвегии, Дании, Югославии, Греции, включая бои за Дюнкерк и в Северной Африке. Соотношение потерь достаточно разительное — один к одиннадцати.
Говоря об этом, я не забываю об огромности наших собственных потерь. Я привожу эти цифры, просто чтобы напомнить, что хотя начальник германского генерального штаба генерал Гальдер поспешил записать 3 июля 1941 года: «Не будет преувеличением, если я скажу, что поход против России выигран за одиннадцать дней», — этот поход все-таки начался с потерь, которых фашистские армии еще никогда до этого не несли во Второй мировой войне.
17 «В дивизии были только люди, а танков не было»
Вышедшая из окружения и стоявшая под Смоленском танковая дивизия, как мне теперь ясно из документов, была 30-я танковая 14-го механизированного корпуса, входившего в 4-ю армию.
Корпусом командовал генерал-майор С. И. Оборин. Так же как и командующий 4-й армией генерал Коробков, он 8 июля 1941 года приказом по войскам Западного фронта был предан суду Военного трибунала. Ему, как и другим, вменялось в вину, что они «не выполнили своего долга перед Родиной, не привели вверенные им части в боевую готовность для отражения нападения и решительного удара по вероломному врагу». Впоследствии, после смерти Сталина, дело Оборина было пересмотрено и предъявленное ему обвинение снято. Посмертно.
Было оно снято, тоже посмертно, и с генерала Коробкова.
В воспоминаниях людей, служивших с Коробковым в первые дни войны, говорится, что он оказался недостаточно опытным и оперативно подготовленным человеком для роли командующего армией и был выдвинут на этот пост неосмотрительно и преждевременно. Однако те же воспоминания, да и ряд документов, которые я видел своими глазами, не оставляют сомнения в том, что Коробков во многих случаях проявлял несомненное мужество, бросался на самые опасные участки боя и делал все, что мог и умел, для того, чтобы спасти положение.
В этом же приказе по войскам Западного фронта, в котором идет речь о Коробкове и Оборине, примерно с теми же обвинениями, предается суду трибунала командир 42-й стрелковой дивизии генерал-майор Лазаренко.
Памятник Герою Советского Союза генерал-майору И. С. Лазаренко стоит сейчас на центральной площади Могилева.
Осужденный трибуналом, Лазаренко добился в 1942 году своей отправки из лагеря на фронт, честно воевал и погиб в 1944 году в боях за Могилев, который он освобождал, командуя дивизией.
Этот дальнейший воинский путь одного из генералов, 8 июля 1941 года одним и тем же приказом преданных суду Военного трибунала, невольно наводит на размышления о других людях, упомянутых в этом приказе, таких как Коробков или Оборин, чья судьба оказалась куда более горькой, чем солдатская судьба Лазаренко.
Входившей в корпус Оборина 30-й танковой дивизией, в которой я был, с первых дней войны командовал полковник С. И. Богданов. Впоследствии под командованием именно этого человека 2-я танковая армия Первого Белорусского фронта 22 апреля 1945 года, обойдя Берлин, первой ворвалась на его северо-западную окраину.
А тогда, в начале июля 1941 года, в дивизии, которой командовал будущий маршал танковых войск Богданов, было в наличии 1090 человек (из них 300 танкистов), 90 грузовиков, 3 трактора и 2 танка Т-26, один из них, как указано в документах, «неисправный». Я неверно указал в своих записках: единственный в дивизии исправный танк был не БТ-7, а Т-26.
Майор Бандурко, о котором я по рассказам его сослуживцев написал очерк в «Известия», упоминается в целом ряде документов того времени.
В политдонесении, посланном из 4-й армии в штаб Западного фронта, упоминается, что «экипаж товарища Бандурко уничтожил 3 танка противника. Тов. Бандурко, будучи ранен, оставался на поле боя и вновь бросался навстречу врагу». Об этом же упоминается и в политдонесении дивизионного комиссара Лестева, направленном в Москву Мехлису. Правда, в этом донесении Бандурко назван не майором, а капитаном, и командиром роты, а не батальона, и не 30-й, а 22-й танковой дивизии. Но это всего-навсего одна из многочисленных неточностей, допущенных в ряде документов того времени. Речь идет все о том же подвиге и о том же человеке — о командире тяжелого танкового батальона 60-го танкового полка 30-й танковой дивизии майоре Максиме Артемьевиче Бандурко. Так значится в его личном деле. А в мемуарах Л. М. Сандалова упоминается о боях за город Пружаны, откуда в один из первых дней войны 30-я танковая дивизия на время выбила немцев, и о том, что в этих боях особенно отличился танковый батальон майора М. А. Бандурко.
Сравнивая личное дело Бандурко со своим напечатанным в июле 1941 года очерком о нем, я обнаружил, казалось бы, противоречие: по личному делу выходило, что Бандурко командовал тяжелым танковым батальоном, а в очерке у меня написано: «Подразделение легких танков, которым командовал майор, в первом же бою столкнулось с немецким полком средних танков. Положение было тяжелым». Но на самом деле противоречие это мнимое. Генерал Сандалов, вспоминая о своем пребывании в 30-й танковой дивизии во время того боя под Пружанами, в котором отличился Бандурко, говорит: «Мы располагали здесь только легкими тихоходными Т-26 с лобовой броней в 15 мм и 45-мм пушками». Вот эти-то танки Т-26 и составляли к началу войны «тяжелый» танковый батальон майора Бандурко. Очевидно, ему предстояло получить новые машины, соответствующие названию батальона, но только предстояло.
В очерке говорилось, что Бандурко, человек редкой физической силы, был отвезен в госпиталь только после трех ранений и то против его воли. Так мне рассказывали тогда его сослуживцы, и у меня не было тогда, да и нет сейчас оснований сомневаться в этом. Однако, как показывает дальнейшая судьба майора Бандурко, он, очевидно, или так и не добрался до госпиталя, или беда настигла его позже, когда он уже попал туда. Во всяком случае в его личном деле записано: «Ранен З.ѴІІ-41… в плену с 5.VII-1941 по 10.ІѴ-1945».
Сначала я наткнулся в его личном деле на пометку: «Пропал без вести в 1941 году». Приказ номер такой-то.
Потом на следующую пометку: приказ номер такой-то 1943 г. отменить. «Прошел спецпроверку в 5-й запасной стрелковой дивизии». И наконец наткнулся на последнюю пометку: «Исключен из списков 377-го запасного стрелкового полка 13 ноября 1945 года… Убыл в отдел контрразведки».
Не скрою, предпринимая дальнейшие розыски, я очень хотел, чтобы любое подозрение, павшее на человека, столь героически начавшего войну, оказалось несправедливым. Однако, к несчастью, в данном случае факты оказались иными, чем я ожидал. Человек, храбро сражавшийся в первые дни войны, не выдержал потом нравственного испытания пленом и совершил деяние, несовместимое с воинским долгом и присягой, за что впоследствии был судим по закону и освобожден после отбытия наказания.
Бывало по-разному. Выходит, что бывало и так. И нет оснований умалчивать об этом.
18 «…материальная часть, которую вот-вот должны были сменить на современную, была истрепана во время весенних маневров. К первому дню войны половина танков была в ремонте…»
Я не нашел в архивах данных именно по этой танковой дивизии, но у меня под руками данные о состоянии некоторых других механизированных соединений к началу войны: они дают представление об общем положении.
