Александр Митта - Кино между адом и раем

правилами развития драмы надежда на счастье оборачивается несчастьем. И вместо помощи гайка мучает любимого и угрожает любимому смертью. Кажется, что это хорошо сконструированная сцена. А ведь это жизнь.

Доктор звонит ночному диспетчеру:

– Вызовите в цех директора.

– Это невозможно, – говорит диспетчер.

Вы теперь не можете представить, чем был в старые времена директор большого военного завода. Бог. Нормальный бог. Он распоряжался жизнью и смертью 5-6 тысяч человек. Давал им квартиры, освобождал от армии, мог кого угодно принять или уволить, прославить или посадить в тюрьму.

– Это абсолютно невозможно, – говорит диспетчер.

– Через пятнадцать минут погибнет человек в цеху, и вы будете виноваты. Послушайте его голос. – И доктор подносит трубку к воющему мужику.

Вой подействовал. Доктор получил телефон директора и звонит ему, в трубке слышит сонное рычание:

– А-а? – Видимо, телефон стоит прямо у подушки.

– Товарищ директор. У вас на заводе умирает рабочий. Что делать?

– А пошел ты! – рычит в трубку директор и кладет трубку. И по тону доктор понимает, что директор хорошо выпил накануне. Но сторож стонет, баба воет, и доктор снова набирает номер. Как только директор снял трубку, он быстро говорит:

– Товарищ директор, у вашего рабочего на зую надета гайка! Послушайте. – И протягивает трубку к воющему сторожу. – Слышали?

– Еду! – коротко говорит директор, и буквально через пять-шесть минут огромный черный «ЗИЛ» останавливается у цеха.

Доктор докладывает, директор долго молчит, потом говорит:

– Тут нужен не врач, а Иван Иваныч. Пошлите мою машину за Иван Иванычем.

Раньше рабочий класс селился прямо вокруг заводов, в заводских домах. Все было под боком: дом, детсад, пивной ларек, школа, техникум, магазин. Многие всю жизнь прожили в Москве, как в маленькой деревне. Минут через пять привозят Иван Иваныча. Такой маленький, худенький, с усами, очки в круглой металлической оправе.

Директор говорит:

– Иван Иваныч, тут надо спасти человеку не жизнь, а больше, чем жизнь. Вся надежда на тебя.

А сторож уже почти без сознания. Глаза закатил и стонет.

Иван Иваныч говорит:

– Покажите гайку.

Доктор осторожно пытается раздвинуть набухшие края отека. Гайка еле видна. Поблескивает.

Иван Иваныч вглядывается и кивает: можно отпустить.

– Понятно. Хромоникелевая сталь. Ее ничем не разрубить... Разве что попробовать расколоть под прессом.

– Попробуй, дорогой, – говорит директор. – Попробуй. Иван Иваныч думает и чертит мелом положение рабочего на большой стальной станине огромного, в два-три этажа, двадцатитонного пресса.

– Вам надо оттянуть края отека, а я ударю по гайке. Если с одного удара получится – спасем. Если с первого раза не выйдет – отрезайте ему все к чертовой матери. Другого выхода нет.

Доктор говорит:

– Нет, если у вас не выйдет, считайте – он покойник. До больницы не довезем.

И вот воющего сторожа кладут на большую стальную станину, на которой прессуют детали размером с башню танка. Над ним нависает огромная стальная масса пресса. Иван Иваныч берет в руку регулятор, включает пресс. И пресс начинает маленькими толчками опускаться на тело: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.

Вот стальная махина уже нависла почти вплотную. Доктор оттягивает щипцами отечную часть тела. Пресс может ударить гайку только са-

мым краем, уголком. И Иван Иваныч долго прилаживается к движениям пресса, почти миллиметровым. И вдруг пресс резко поднимается и бьет по гайке.

– Дзынь! – раздается резкий звонкий щелчок.

– Треснула, – вздыхает Иван Иваныч и поднимает пресс.

Теперь концы треснувшей гайки растягивают щипцами и снимают. Доктор накладывает повязку. Несчастный будет жить.

Теперь заметьте, как в кульминации напряглось тревожное ожидание. Как возникли эффектные элементы зрелища, характерные для финальных эпизодов. А в центре всего маленькая деталь – гайка, которая превратилась в осевой персонаж истории. Второй по значению персонаж.

Напомню. Главный персонаж – это тот, чью историю мы рассказываем. Как правило, он стоит между жизнью и смертью, счастьем и горем. Осевой персонаж – это тот, кто обостряет все его конфликты и толкает его в путешествие.

Но вы скажете, что это довольно грубый пример. Агрессивная деталь – это инструмент низких жанров. Ее удел – хорор, триллер, фильмы секса, действий и насилия.

Действительно, хорор любит использовать детали-персонажи. Достаточно вспомнить фильм Джона Карпентера «Кристина» – история влюбчивой, но патологически ревнивой автомашины-убийцы. Или "Ту-

ман" – прекрасная фантазия, где деталь климата – туман – превращается в магических убийц.

Но что вы скажете, если я напомню вам об одной самой агрессивной детали из самой поэтической сказки? Куда до нее бедной гайке! Эта деталь пробила глаз и застряла в сердце маленького мальчика. Мальчик заледенел, но остался жив. Вспомнили? «Снежная королева», а деталь – зеркало троллей, которое разбилось на тысячу осколков и разлетелось по миру. Эти осколки летают, пробивают людям глаза и сердце, плодят уродов и злодеев.

Андерсен был первым, кто поэтично выразил эмоциональную силу детали и через детали сказал что-то очень важное. Сколько их у него -стойкий оловянный солдатик, огниво в руках веселого солдата, елка с грустной историей жизни. Полистайте его сказки, в них кладезь историй, которые ждут экрана. Но Андерсен не был драматургом. Он был поэтом.

Рассмотрим, быть может, самое поэтичное драматическое произведение мирового кинематографа, получасовой шедевр, который на Каннском кинофестивале победил все полнометражные ленты и завоевал главный приз. «Красный шар» Жана Ламорисса – шедевр фантазии, который не стареет.

Одинокий мальчик несчастен. Он так нуждается в друге. И друг появляется. Это простой красный шарик, надутый воздухом. Но о таком друге можно только мечтать: он предан, весел, заботлив. Он утешает и развлекает мальчика. Мальчик стал счастлив. И в этот миг злые дети

подстрелили друга. Красный шарик сморщился и умер. Мальчик снова одинок, он стал еще более несчастен, чем раньше. И тогда все воздушные шарики Парижа слетелись к мальчику и понесли его куда-то – в небо, к счастью.

Друзья мои, что мы видим? Эта поэтическая фантазия имеет форму жесткой конструкции драматических перипетий! От несчастья к счастью – и вдруг – падение к несчастью – и вдруг – взлет к счастью в легенде.

История, где действует деталь-персонаж, никогда, ни при каких условиях не может быть рассказана вне жесткой драматической структуры. Потому что именно структура дает детали жизнь.

Было бы странно, говоря о деталях, не вспомнить заглавную героиню фильма «Пианино» австралийского режиссера Джейн Кэмпион. Никто, думаю, не упрекнет эту женщину в излишней рациональности. Фильм кажется сотканным из настроений и визуальных прозрений. Но если вы захотите проанализировать, как выстроена роль пианино, то без труда обнаружите внутри роли ясную и жесткую конструкцию. Четкая осевая роль – друг героя.

Я думаю, ключевые детали обладают креативной энергией: деталь как бы вынимает из глубины вашей личности заботу и любовь. Все равно как увечный ребенок или собака. Хочешь не хочешь, а надо кормить, выгуливать, играть. Я уверен, что лучше заботиться о визуальной детали, чем оттачивать нюансы и подтексты диалогов. Толку для фильма будет больше.

Что такое тряпка-шинель или резинка, надутая воздухом, без структурного рассказа? Ничто. А в структуре она творит чудеса.

Шинель – спасла Башмачкина от стужи, вознесла к вершине счастья. А когда покинула его, он умер от горячки.

И мы второе столетие в этой, одной из самых трогательных в миро

вой литературе любовных историй сопереживаем Акакию Акакиевичу -герою истории. Не потому что он живой, а шинель – тряпка. А потому, что его эмоции и действия обострены осевым персонажем – шинелью. Какие вопросы задает шинель?

– Я тебе нужна? Добейся меня.

– Добился? Теперь оцени, что я могу сделать для тебя.

– Что ты будешь делать без меня? Искать, бороться до смерти?

– Ты умер? Я дам тебе волшебную силу мстить за меня. Действуй! Так же обострены эмоции и действия врача в «Кукле», глупых любовников в «Гайке» и мальчика в «Красном шаре». В этом обострении эмоций драмы смысл работы с деталью-персонажем.

Мир драмы бесконечен и неисчерпаем. Я старался касаться тех моментов, о которых не пишут другие или пишут, на мой взгляд, недостаточно внятно. Удовольствие, с которым я размышлял о профессии, подсказало мне – поставь точку. Надеюсь, до следующей встречи.