«Не буду многословной, но отвечу на Ваши вопросы. Вы правы: в 41-м году о существовании очерка я, конечно, ничего не знала, да и не могла знать, так как шесть месяцев не имела связи с большой землей (так мы называли ее тогда). Да и когда прочла, то интересовалась, жив ли С. Константинов, но так ничего и не пришлось узнать.
Теперь о себе. После встречи с Вами наша группа соединилась с остатками 110-й стрелковой дивизии. Командовал этой дивизией полковник Хлебцов В. А. В общем, Вы правы, когда назвали это кашей, там действительно была каша.
В составе 110-й стрелковой дивизии пробовали прорвать кольцо окружения, но безуспешно. Полковник Хлебцов организовал около себя партизанский отряд и возглавил его. В составе этого отряда была и я в качестве врача-бойца. Отряд рос из остатков разрозненных частей и местных работников. У нас была задача простая и в то же время важная: не давать спокойно жить врагу на нашей земле и продвигаться на восток, что мы и делали. Трудно вспомнить мне те места, где были бои или стычки у нас с врагом.
Снабжались мы за счет местного населения и в основном за счет немцев. То отобьем обоз немецкий, то машину подобьем. Вот так и жили. Однажды огнем из пулеметов ребята подбили низко летевший самолет. Немецкий летчик приземлился на парашюте, его взяли, разоружили, допросили, узнали необходимые для нас сведения и расстреляли, так как тыла у нас не было. А из парашюта я пошила ребятам рубашки, и они этим были очень довольны, ведь у нас не было смены белья, приходилось и об этом думать. В отряде больных не было, т. к. за этим я строго следила, при первой возможности старались просушить, постирать белье и верхнюю одежду, следила, чтоб в отряде не было паразитов, — для этого часто ребят осматривала и обязательно устраивала банные дни.
Местное население ненавидело врага и во всем нам помогало, и мы не чувствовали себя, что мы в тылу врага, мы были дома.
Люди рисковали своей жизнью, помогая нам, но как говорят: „в семье не без урода“, так и у нас были случаи, когда староста пытался предупредить немцев и навести их на наш след — расправа была одна: собаке — собачья смерть.
В одном таком бою меня ранило — пулевое ранение правой ноги. Я вынуждена была жить в деревне, как будто бы Князевка, Смоленской области, у крестьянина. Очень хорошая семья, не помню даже, как их звать, но им сердечно благодарна. Ребята из отряда меня навещали, а когда я поправилась, меня взяли в отряд. Продвигался наш отряд ночью и редко днем лесом. Вооружены были немецкими автоматами, были немецкие ручные пулеметы и даже был один наш пулемет „максим“.
Это позволяло нашему отряду осуществлять ряд удачных операций. Как-то мы узнали, что немцы собираются перегонять пленных из деревни на станцию. Ребята устроили засаду и, когда колонна втянулась в этот район, открыли огонь по конвою, а пленные бросились врассыпную — часть пошла к нам в отряд, а более слабых посадили на подводы и отвезли в более глухие места — куда немец боялся вообще показываться. В этом бою потерь мы не имели, но не всегда проходило так гладко. Были случаи, что из разведки или с задания люди не возвращались, их находили или убитыми, или повешенными.
Однажды я пошла на связь в село, зашла к жене партизана, местного учителя (он был у нас в отряде и принес радиоприемник с питанием, что дало возможность слушать Москву). В это время в село въехало две машины с карателями. Всех жителей выгнали на улицу, в том числе и меня.
Построили в один ряд, и немец отсчитывал каждого десятого и убивал. Десятыми были не только взрослые, но и дети. Картина была жуткая: слезы, крики, проклятья, но ни одного слова о пощаде — убивали как заложников за действия партизан. Я была шестая.
Наши, узнав о таком зверстве, перекрыли дороги из деревни и всех немцев уничтожили, не дали возможности даже слезть с машин.
В начале зимы я простудилась и некоторое время не могла участвовать в жизни отряда — жила в деревне, ребята достали у местного населения шкурки, и я пошила им партизанские папахи и рукавицы. 7 ноября мы слушали речь Сталина на Красной площади, а позже нам население передало сброшенную с самолета газету, где была речь тов. Сталина, Да, велика была вера у советских людей в этого человека!
Сплошной линии фронта не было — и наш отряд удачно вышел в район г. Тулы с небольшой разведывательной перестрелкой на соединение с нашими частями.
Нас так же построили, как Вы описываете в книге „Живые и мертвые“, разоружили, сказали нам красивые слова и отправили в тыл, но вот как наши добрались, я не знаю. Меня как медработника направили в резерв медсостава в г. Тулу.
Я впервые за шесть месяцев увидела электрический свет, и это так на меня подействовало, что это была для меня самая счастливая минута — я жива, опять по-прежнему — жизнь идет!
В г. Тула — первое, что я сделала, это послала домой письмо — с первой полевой почтой, ведь у нас почты не было. Можно понять мое состояние. Я писала домой, что жива, здорова, очень о всех соскучилась, как растет сынка? А вот обратного адреса у меня еще нет.
В резерве медсостава Западного фронта получила назначение в группу для эвакуации раненых с поля боя в районе Тургенева за г. Истра — проезжала его ночью: город — трубы, ни одного дома.
Но на дорогах уже были регулировщицы, чувствовался порядок движения, это уже было не то, что у нас. Здесь я видела разрушенные здания, в них раненые, но они были накормлены и как-то согреты. Я брала их в машину и перевозила в эвакогоспиталь. В одной из поездок меня контузило — не помню, то ли артобстрел, не то бомбили с самолета. Около месяца провалялась в госпитале, не помню, где он находился и как назывался. После госпиталя меня направили в резерв, и оттуда я получила направление в эвакогоспиталь Владимирской области — станция Камешки, где работала зубным врачом, потом госпиталь перешел в ведение Наркомздрава, меня, как кадрового командира, откомандировали в резерв, а там, когда узнали, что у меня есть полуторагодичный сын, направили в Москву, а оттуда в Приволжский военный округ, там мне не нашли должности, и меня демобилизовали. И так я приехала в Аткарск, где жил с мамой мой сын Лева.
В Аткарске я встретилась с мужем, который ранее прибыл с частью из Смоленска. Я устроилась работать в госпитале».
Валентина Владимировна Тимофеева вспоминает в своем письме о командире 110-й дивизии полковнике Хлебцове. О его дальнейшей судьбе я уже сказал. Но, дополнительно роясь в архиве, я обнаружил, что полковник Хлебцов в свою очередь вспоминал о враче Тимофеевой. В своей записке «О действиях в тылу фашистских оккупантов», написанной после соединения его отряда с нашими частями, он рассказывал, как, тяжело заболев в дни окружения, пролежал трое суток на чердаке какого-то дома в деревне Черевицах, и как его лечила женщина-врач Тимофеева, и как потом они переправились с политруком Макаровым и врачом Тимофеевой через реку Сож.
Вскоре после этого встретившись с заместителем председателя Ершичского райисполкома Смоленской области Рыковым и председателем Сухомлянского сельсовета Федосовым и несколькими другими местными коммунистами, Хлебцов принял участие в создании партизанского отряда и взял на себя командование им. 12 октября в отряде было тридцать шесть человек, к 1 ноября — сто восемьдесят.
Дальше в своей записке Хлебцов перечисляет, что было сделано их отрядом: произведено крушение четырех эшелонов в районах Орши, Кричева и Рославля, взорван железнодорожный мост на 34-м километре линии Рославль — Орша, пятьдесят девять раз обрезана связь, в селе Кузьмичи сожжен самолет, захвачено три орудия с расчетами, уничтожена одна дрезина, 37 автомашин и 13 мотоциклистов.
В своей записке Хлебцов считает, что его отрядом за три месяца действий было убито 208 немцев, не считая погибших при крушении эшелонов.
Хлебцов пишет, что он вывел 161 человека, из них — 102 рядовых и младших командиров, 47 средних и старших командиров и политруков и 13 гражданских лиц. Видимо, недостающий 162-й — сам Хлебцов.
Судя по списку сданного вооружения, отряд Хлебцова вышел хорошо вооруженным: только пулеметов в отряде было 18.
Я привожу эти данные из записки Хлебцова, составленной в присущем старому строевому командиру сухом, лаконичном стиле, чтобы на этом частном примере напомнить, какой урон наносили немцам в их тылу люди из тех окруженных дивизий, которые, по немецким штабным документам, считались уже несуществующими.
Заговорив о судьбе Вали Тимофеевой, хочу остановиться на некоторых чертах истории той 53-й дивизии, в которой она служила. Думается, эта история характерна для целого ряда частей, вступивших в бои в начале войны. В этой истории были разные страницы, в том числе тяжелые, и о них тоже необходимо сказать.
Я встретил Тимофееву в тот момент, когда их группа вышла из окружения в расположение другой дивизии. К этому времени 53-я дивизия была разбита немцами. Я нашел в архивных документах направленный непосредственно командующему Западным фронтом доклад временно исполняющего обязанности командира дивизии майора Зузолина, датированный как раз этим днем — 13 июля. Приведу несколько выдержек из этого доклада, в котором, видимо, не считаясь с возможными последствиями, майор Зузолин честно рассказывает о том, как все произошло. Во-первых, из доклада явствует, что к началу войны в этой дивизии кадрового состава было лишь немногим больше половины, остальные были приписной состав, причем до полных штатов военного времени дивизии не хватало 4 тысячи человек. Во-вторых, в докладе сообщается, что при переброске из одной армии в другую, еще до начала боев, из нее выбыли: один из трех стрелковых полков, артиллерийский полк, зенитный дивизион и все полковые школы всех стрелковых полков, а в общем дивизия вступила в бои, имея в своем составе 6477 человек из 14708 человек, положенных по штату. Правда, в последние дни боев ей были наспех приданы два стрелковых батальона, один артиллерийский полк и один дивизион из других частей, но все это лишь частично могло заменить отобранное.
