Председатель. – Это было в 1904 году?
Штюрмер. – Да, в 1904 году. Я был тогда вызван, но оказалось, что накануне было изменение, и было решено, что будет назначен князь Святополк-Мирский.
Председатель. – Предполагались вы и князь Святополк-Мирский?
Штюрмер. – Да, но князь Святополк-Мирский перебил меня.
Председатель. – Кто выдвигал тогда вашу кандидатуру?
Штюрмер. – Я позволяю себе думать, может быть с моей точки зрения это несколько опрометчиво, но я думаю, что сам государь выставил мою кандидатуру, потому что Гессе, который мне говорил, был не тот человек, который стал бы просить обо мне. Вообще в это он не вмешивался. Я объяснил все предшествующее, как завязывались сношения. Затем Святополк-Мирский виделся со мной, а слухи шли по городу, относительно того, что я буду назначен. Святополк-Мирский сказал мне: «Вот, говорили про другого кандидата, а попал я, вот я помню эту фразу, но государь очень доволен вами и желает вас, он так мне сказал, желает советами вашими пользоваться»…
Председатель. – Кто вам это сказал?
Штюрмер. – Тот же Святополк-Мирский – «и поэтому вы будете назначены членом Государственного Совета». При чем подчеркнул мне: «Вы понимаете, что иерархия такая: директор департамента, потом товарищ министра, потом министр, потом член Государственного Совета, вы же будете назначены прямо членом Государственного Совета, особой милостью государя». Тут у меня был повод убедиться в том, что государь меня помнит. Затем, когда я был назначен членом Государственного Совета, тогда уже пришлось видеться чаще и докладывать государю очень часто, при чем государь спрашивал меня о делах Государственного Совета, о тех вопросах, которые рассматривались, т.-е. которые особенно выдвигались в это время. Вот это меня еще поддерживало в том, что он имеет ко мне особое расположение.
Председатель. – Скажите, пожалуйста, чем вы объясните, что с 1904 года до января 1916 года государь не вспомнил вашей фамилии при иных назначениях на высший пост, а вспомнил именно в январе 1916 года?
Штюрмер. – Виноват, здесь еще было следующее обстоятельство. Извините меня, я могу не помнить года, так сказать хронологического порядка, но, кажется, это было после министра Булыгина, а может быть Петра Николаевича Дурново, я перепутал, но это безразлично. Прошу меня извинить. Витте мне сказал – он был тогда председателем только что образованного Совета Министров, – он сказал мне: «Такой-то министр уходит, я предлагаю вас». Потом мне сказал следующее, что Дмитрий Трепов, который был тогда дворцовым комендантом, он кажется проводит (я кратко вспоминаю), другую комбинацию о том, чтобы были назначены министры из состава общественных деятелей, членов Государственной Думы и т.д.
Председатель. – Вы указываете еще на один факт, который относится к 1906 году. Как раз тогда…
Штюрмер. – Я не помню, кто из министров был тогда, кажется, Булгаков[*].
Председатель. – Но мой вопрос остается в силе, с маленькой поправкой. Чем вы объясняете, что с 1904 до 1916 года государь не вспомнил о вас, а в январе 1916 года вдруг вспомнил?
Штюрмер. – Опять таки я вспоминаю следующее, может быть это объяснение удовлетворит вас; дело в том, что комбинация Дмитрия Трепова не состоялас[*]: он сам умер. После его смерти ушел Витте. Горемыкин был назначен председателем Совета Министров, и Горемыкин предложил место министра внутренних дел Столыпину. Затем, когда Горемыкин ушел, в январе[*] Столыпин был сделан председателем Совета Министров и министром внутренних дел и когда Столыпин умер, это было в Киеве, – вот уж я не помню, – кажется был назначен Коковцев.[*] Коковцев, вероятно, мог предложить Макарова, который был министром внутренних дел. Во время кончины Столыпина государь узнал Маклакова, и после Макарова был назначен Маклаков министром внутренних дел, потом я. Вот история этого дела. Так у меня укрепилось сознание, что государь обратил лично внимание на меня в Ярославле. Может быть вы поставите мне еще какие-нибудь вопросы, и выяснится, почему он так долго обо мне не думал. Хронологически события были таковы.
Председатель. – В своем показании, прошлый раз данном, вы говорили о диктатуре, которая предполагалась и которая была предложена вам в связи с тем, что вам пришлось переменить портфель министра внутренних дел на портфель министра иностранных дел, как менее сложный. Так вот, Комиссию интересует вопрос об этой диктатуре. Комиссия просит вас познакомить нас несколько ближе с этим вопросом. Значит, – откуда возникла мысль о диктатуре, в чем должна была эта диктатура заключаться, кто, когда и как вам предложил взять на себя диктатуру, как вы приняли это предложение и все сопутствующие события?
Штюрмер. – Позвольте сперва вам ответить на второй вопрос, который вы мне поставили в прошлый раз. Могу ли я объяснить, какая программа у меня была. Относительно готовой программы…
Председатель. – Может быть относительно программы…
Штюрмер. – Относительно программы вы изволили поставить мне вопрос: «Вы имели ли какую-нибудь программу, с какой программой вы выступили». Так был задан вопрос. Позвольте сказать следующее. Когда я продумал ваш вопрос, я себе представил, что, ведь это не в Западной Европе, не в конституционном государстве, где с переменой государственного строя во все учреждения палаты сначала проникают общественные мнения, где правительство, которому сочувствуют, поддерживают, которому не сочувствуют – не поддерживают. Наконец, есть другие группы, которые имеют свою определенную программу. Когда монарх вызывает новых лиц к управлению, то, конечно, программы нет…
Председатель. – Вы хотите сказать, что у нас, слава богу, не было конституции?
Штюрмер. – Нет, не об этом я говорю. Вы меня спрашиваете, была ли у меня программа. Я хочу сказать, что у меня не могло быть программы, не потому, что у нас нет конституции, а потому, что у нас не так ведется, как в Европе.
Председатель. – Что у нас не было конституции, что было не так, как в Европе?
Штюрмер. – Я принадлежу к известной группе Государственного Совета. В данное время данный вопрос обсуждался в группе, так или иначе говорят, переговариваются друг с другом, соглашаются или нет, но сказать, что по всем вопросам эта группа имеет определенный взгляд, определенную программу, этого сказать нельзя. Я был в составе группы, но я никогда не слышал, чтобы была общая программа по всем вопросам, которые ставились. Я никогда не видел у группы какой-нибудь определенной программы.
Предедатель.[*] – Если мы подняли этот вопрос, то я бы вам поставил так. Европа – Европа, Россия – Россия, но все-таки жизнь идет и там и здесь и жизнь требует, чтобы человек, который брал в свои руки управление государством, имел определенный взгляд на основные вопросы, интересующие страну. Можно говорить, что в России нет никаких вопросов, тем не менее от этого в России не перестанут быть вопросы. Из того, что у нас не было конституции, не следовало, чтобы жизнь не ставила вопросов. Мы не с формальной точки зрения подняли этот вопрос, который поставили, а по существу. Нам казалось, что когда в 1916 году вы занимали последовательно высшие посты в государстве, нам казалось, что у вас должен быть взгляд на основные вопросы государственной жизни России, в такой острый момент, как война. Вот чем были вызваны наши вопросы. Наши вопросы были вызваны существом и жизнью. Вы сейчас говорите о том, что у нас не так в России, как в государствах Европы.
Штюрмер. – Я не это говорил. Я говорил в том смысле, как я ответил на ваш вопрос. Дело в том, что те вопросы, которые составляют основные вопросы страны, государственной жизни России, с этих вопросов, когда я был принят государем, и начался наш разговор. Я отлично помню, совершенно случайно в памяти осталось у меня, государь начал свой разговор с того: «Я вас последний раз видел весной в Твери». Это было в 1915 году, государь тогда осматривал все, что было приготовлено в Твери, и начал он с того, что он вынес отличное впечатление из последнего посещения Твери, что все там работают единодушно на войну. Между прочим говорил о земстве, я не помню подробности; затем спросил меня, когда я был председателем земской управы, затем разговор перешел на земство вообще.
Председатель. – Вы говорите про Тверь, и вашу встречу в Твери?
Штюрмер. – Я говорю про Тверь. Затем про мелкую земскую единицу, первое, о чем он спросил: считаю ли я ее нужной; я сказал, что без нее обойтись нельзя, что есть целый ряд уездов, где гласные по добровольному соглашению исполняют обязанности мелкой земской единицы. Они заведуют постройками школ, дорог и т.д. Что без этого нельзя. Надо, чтобы мелкая земская единица была соединена с администрацией или чтобы были отдельные учреждения мелкой земской единицы. Дальше разговор пошел о мировых судьях. Он спросил мое мнение. Я говорил, что я был сам почетным мировым судьей в течение многих лет, отец мой был почетным мировым судьей, так что я видел, насколько важное значение имеют мировые судьи. Дальнейший вопрос был в связи с мировыми судьями, – нужны ли земские начальники. Вот все вопросы о местной жизни. Был затронут вопрос о подоходном налоге. Коснулись вопроса о Государственной Думе, о ее деятельности. Я в прошлый раз докладывал, что имелось в виду поставить известный срок, в который бы занятия Государственной Думы ограничились исключительно рассмотрением бюджета. Я имел честь уже рассказывать об этом. Я сказал, что нельзя этого делать, нельзя заранее показывать недоверие. Если будет причина, тогда можно будет Думу распустить. Вот чем кончился наш разговор. Все это были вопросы чисто местные. И только в самом уже конце государь сказал мне: «Я разделяю ваше мнение по вопросам вами изложенным, у меня имелись сведения, и я спрашиваю вас»…
