Ознакомительная версия.
В октябре 1962-го легион ушел из Алжира навсегда. Все, что было в Африке, в том числе памятник погибшим, украшавшим плац в Сиди-Бель-Аббесе, перевезли в Обань.
Расположение Первого полка чем-то напоминает мне санаторий на юге: белые двухэтажные здания на фоне гор, так похожие на крымские. Кипарисы. Стрекот цикад и горы. Вот только вместо деловитых женщин с руками в кармашках белых халатов — поджарые парни со всего мира в своих белых кепи. При встрече они каждый раз с шиком отдают друг другу честь. Если нет кепи на голове — тогда просто хлопают ладонью по правой ляжке, здесь тоже руку «к пустой голове» не прикладывают.
Этим наблюдением не могу не поделиться со своими спутниками. «Ага, а вот за «санаторий» — отдельное спасибо!» — парирует майор Морелль. Мы идем с моими «комманданами» обедать в офицерское собрание. Это становится уже традицией: пиво перед обедом, потом обед из трех блюд, которые подает тактичный официант-легионер. Я не поспеваю за офицерами: как все военные, они едят быстро, а я вот свою армейскую привычку «принимать пищу» за десять минут с годами утратил… Офицеры вытирают кусочком хлеба тарелку — подбирают остатки соуса. Что для нас — моветон, для французов норма: это уважение к повару. Соус — главное во французской кухне!
А потом выходим на улицу — выпить кофе с сигареткой и закончить наши застольные разговоры.
Когда поют солдаты
Прибываю на КПП ровно в 9 00. На скамеечке — очередная «сладкая парочка» — двое новых кандидатов. Один — негр, другой — белый.
Майор Дагийон рапортует, что сегодня, по плану, встречаемся с русскими музыкантами. Обед — по расписанию.
Оркестр легиона один из старейших во французской армии: первый возник одновременно с созданием Иностранного легиона. Это один из лучших музыкальных коллективов в мире. Раньше оркестр был в каждом полку, сегодня — только в Первом полку.
Легион уже дважды побывал в России — в Крымскую и Гражданскую войны. Оба раза крайне неудачно. Чего нельзя сказать о выступлениях легионного оркестра в Санкт-Петербурге и Москве в последние годы. Двухэтажная казарма с балконами. На входом — кованый скрипичный ключ. Дневальный, явно «наш», вызывает дежурного офицера. Тот начинает «сгонять» на встречу со мной всех моих «компатриотов». Для французского командования «русские» в легионе — это все те, кто происходит из бывшего СССР. Кроме стран Балтии, разумеется. Это теперь тоже европейцы.
Сидим в большой комнате за огромным столом под зеленым сукном. В витринке — коллекция фуражек музыкантов со всего мира. Наконец все в сборе. Обстановка напоминает встречу западного журналиста в брежневскую эпоху с «простыми советскими солдатами» в Таманской дивизии. В данном случае роли «особистов» играют старший офицер-музыкант и «мой» Дагийон. Говорим по-французски — не только из вежливости к офицерам, но и согласно уставу. В личном общении легионеры мешают все известные им языки.
Солдаты с территории бывшего СССР служат под своими именами. Общаются между собой по-русски.
Особенно на пляже и во время пикников. Обычно только «прибалты» поначалу не хотят разговаривать на языке «оккупантов», но потом меняются: как говорят в легионе: «не легион меняет человека, а человек меняется в легионе». С бывшим соцлагерем общаются сначала по уставу — по-французски, а потом тоже переходят на русский… Только вот молодежь его уже совсем не знает: вытравили русский из обихода младоевропейские политики.
Все это я узнаю позже, а пока в воздухе висит легкое напряжение… Чувствую, что соотечественники не особенно жалуют «акул пера» с бывшей родины. Приходится представляться и долго про себя, любимого, рассказывать. Монолог прерываю короткими вопросами и нахожу своих «зем» — москвичей. Сержант-шеф, по-нашему старший сержант, Юрий Васильев из Москвы. Ему — 35. В легионе служит уже третий срок В Российской армии такой сержант-шеф как минимум старший лейтенант… Джазист Андрей Громов прибыл недавно и пока пребывает в почетном звании легионера, то есть рядового. Он тоже из столицы. Андрей Прутков служил в Кремлевском оркестре. А вот капрал Андрей Коняхин — из Белгорода. Все прошли школу Российской армии, так что им есть с чем сравнивать свою новую службу.
В отличие от российских военных оркестров музыканты в легионе остаются солдатами. И не только тогда, когда фронт прорван и штаб окружен, а музыкантам приказано отложить трубы и взять винтовки… В первую очередь музыканты — это легионеры, а потом уж служители муз. Их, как и всех, посылают в командировки: Джибути, Афганистан, Косово… Раз в полгода — месяц полевых учений.
Говорим не о войне, а о Москве, о концертах военных оркестров на улицах осенью… Рассказываем, кто где когда служил. Тут все вдруг меняется: вспоминаем службу, смеемся и подкалываем друг друга… Солирует, как самый «бывалый», сержант-шеф Васильев. Вдруг Юрий спрашивает «в лоб»: для кого пишу? Я ему в ответ старую шутку: «На кого работаете, Гадюкин?» — «Нет, серьезно… А то знаете, как почитаешь про нас в российской прессе, так уши вянут…»
В легионе много поют. Музыканты рассказывают мне, что в первые месяцы службы — это часть подготовки: с песней легче изучать иностранный язык. А потом поют уже для себя. И не только профессионалы-музыканты: простые легионеры в хорошем настроении мурлычат себе под нос одну из полюбившихся песен…
А когда приходится тяжело, то поют все вместе. У каждого полка обязательно есть своя песня, и у многих подразделений в полку тоже. Музыкальный строй песен легионеров такой, что их всегда можно исполнять на марше или во время короткого отдыха после тяжелого дня.
В легионе служат разные сроки. Некоторые застревают и на двадцать пять лет. Это в основном французы. И «афрофранцузы». Среди «наших» таких ветеранов пока нет: слишком еще мало времени прошло с того момента, когда не стало СССР.
«Натурализовавшись», то есть получив вожделенный французский паспорт и став «гражданином Европы», «эсэнговские» легионеры начинают подумывать о том, чтобы как-то обустроиться на гражданской почве. Но не в России, а здесь, во Франции.
Кое-кто так и делает, но большинство россиян и «эсэнговцев», поломав голову над своими гражданскими перспективами, контракт продлевают. А потом опять продлевают. И еще раз. Как в «шансон рюс» Шарля Азнавура «эх рас, есчо рас»…
Почему продлевают контракты или переходят из Российской армии во французскую? Юрий ухмыляется: «Зачем вы спрашиваете? Вы же сами ответ знаете!» Ну, знаю — здесь в солдатской столовой на десерт подают на выбор: пирожные или мороженое.
Все мои собеседники, за исключением джазиста-первосрочника, уже успели стать французами. По паспорту. Да и только: носителем картезианской философии XVIII века можно стать только по рождению, да и то не в первом поколении. В этой комнате всем это понятно.
Домой никто не спешит. Там их никто, кроме мамы с папой, не ждет. Да и родина-мать отнеслась к этим русским парням, как мачеха: приватизация прошла стороной, пока они служили. А на элитные учебные заведения у них нет денег: все они из небогатых семей, «выживающих» на фоне новорусского «luxury». У многих родители уже пенсионного возраста, а значит, должны жить за счет детей.
По российскому законодательству служба в иностранной армии приравнивается к наемничеству и строго преследуется по закону. Этот, еще советский, закон никто не отменял. Спрашиваю своих собеседников, знают ли они об этом. Знают. Но никто его ни разу не применял. Пока все тихо: домой пускают. В российском консульстве в Марселе взамен просроченных выдают новые паспорта. «Головорезами-наемниками» не называют… Наоборот, рассматривают как часть русской диаспоры на юге Франции. Российские паспорта они предъявляют на въезде-выезде в Россию. Вернувшись во Францию в «Шарль де Голль», достают уже свой французский паспорт… Так и живут на два дома, на две страны, на два мировоззрения.
В случае военного столкновения с НАТО поездка на родину в командировку нашим легионерам не светит — в правилах легиона записано, что в случае военного конфликта на родине легионера воевать его туда никогда не отправят. И не потому, что бойцу не доверяет военная контрразведка, мол, установит неформальный контакт с противником на почве ностальгии или просто сбежит домой. В легионе считают, что такая «передислокация» может оскорбить национальные чувства солдата. Во всяком случае, такова официальная версия. Так что домой — только в отпуск. С подарками, проведать родителей и погулять со старыми друзьями на честно заработанные «еврики».
Умирать в бою нужно только за Россию. Русскому человеку непонятно, как можно умереть за чужую страну, да к тому же всего лишь за среднемосковскую «офисную» зарплату. Или тем более за какие-то неясные идеалы французской революции двухсотлетней давности.
Ознакомительная версия.
