Ознакомительная версия.
Следующими по шкале важности в Проводе были двое военных, намного моложе, но и активнее, чем упомянутые выше генералы. Ричард Ярый был уникален среди членов Провода тем, что не был украинцем по рождению. Нельзя сказать с уверенностью, был ли он чехом или немцем по происхождению; он служил офицером в австро-венгерской армии наряду с многочисленными галицкими украинцами, а с распадом этой державы его жребий пал на борющуюся Украинскую республиканскую армию. Он служил лояльно и хорошо, а после провала украинских усилий продолжал сотрудничать со своими товарищами в УВО. Поскольку Германия набирала силу, он установил тесные связи в кругах германской военной разведки. Для других членов Провода он был хорошим товарищем, талантливым сторонником их дела, которое отчаянно нуждалось во всякой помощи, и желанным посредником в отношениях с немцами. В то же самое время его считали амбициозным, предполагали, что он не слишком щепетилен. Некоторые из его коллег чувствовали, что его преданность украинскому национализму не была чистосердечной[54]. Полковник Роман Сушко, подобно Ярому, служил и в австро-венгерской, и в украинской армиях. Хотя и дискредитированный в нацистских кругах, он также был в тесном контакте с абвером. В отличие от Ярого, однако, он был типичный западноукраинец из галицкого крестьянского рода.[55]
Самыми влиятельными лицами считаются Мыкола Сциборский и Омельян Сенык. Сциборский родился в Житомире в 1897 году, в семье царского армейского офицера, юность провел в Киеве. Таким образом, он знал Восточную Украину такой, какой она была до революции. После службы в украинской армии он эмигрировал в Прагу, где учился на инженера и экономиста[56]. Примкнув к УВО и ОУН в течение этого периода, он быстро поднялся до положения официального теоретика ОУН; в этом качестве он оказался весьма влиятельным. Сенык, в отличие от Сциборского, являлся практическим организатором. Родом из Галиции (его отец был чиновником во Львове), он был также ветераном революционной борьбы, как и австро-венгерской армии[57]. Он принимал участие в подпольной работе в Польше в двадцатых годах, но вообще расценивался более молодым поколением как слишком умеренный и слишком консервативный. Но он, похоже, пользовался доверием Коновальца до самой смерти последнего и сразу после нее унаследовал практическое руководство организацией. В этом своем качестве он стал переходным звеном в передаче власти полковнику Андрею Мельнику.
Мельник был в состоянии сыграть роль уникальной важности в украинском националистическом движении. Во многих отношениях его естественные качества превосходно удовлетворяли данной роли. Этот человек прекрасно держался, с величием и достоинством, но одновременно отличался своим дружелюбием и самообладанием, и это среди людей, чувство собственного достоинства и уравновешенность которых, как правило, замещались грубостью и экстремизмом. Родившийся в крестьянской семье Восточной Галиции, он был несколько старше (сорока восьми лет), чем большинство его коллег. После получения инженерного диплома в Вене в 1912 году[58] он служил в австро-венгерской армии. Там, как вспоминают, его коллеги-офицеры, австрийцы и украинцы, звали его «лорд Мельник» – не из сарказма, а в знак искреннего уважения воплощенной в нем английской концепции джентльмена, тогда еще считавшейся идеалом в Центральной Европе[59]. В своей последующей карьере, в которой не было особых взлетов, он не сделал ничего, что повредило этой репутации. При Коновальце он был начальником штаба сечевых стрельцов, а позже отбывал срок в польской тюрьме за участие в УВО. В отличие от большинства других лидеров, однако, его карьера в тридцатых годах проходила спокойно. Следуя своему инженерному образованию, он работал управляющим в огромном лесном поместье львовского митрополита.
Трудно сказать, можно ли считать Мельника набожным католиком, но, несомненно, он был гораздо ближе к церкви, чем почти все его коллеги. В течение множества лет до принятия Мельником руководства организацией он был председателем католической молодежной организации «Орло»[60] в Галиции, которую большая часть оуновской молодежи тех мест считала антинационалистической. Кажется вероятным, что его выдвижение на пост руководителя в Проводе очень устраивало круги грекокатолической церкви, которые таким образом надеялись рассеять антиклерикальные тенденции в ОУН и предотвратить дальнейшее распространение антихристианских элементов в ее идеологии. Одновременно близость Мельника к церкви и его умеренность, несомненно, приветствовались многими членами Провода, особенно Сеныком. Обстановка в Польше была в высшей степени неблагоприятна для создания и развития надежной основы для организованного украинского национализма, независимо от его идеологии. Террористический ответ на жестокое и кровавое подавление поляками всех национальных чаяний был понятен и приемлем время от времени для всех элементов в ОУН и одобрялся даже более широкими кругами галицкого общества. С течением лет, однако, эта тактика приобрела тенденцию выхода из-под контроля и, как следствие, наносила удар по целям организации, так как вызывала еще более жесткие репрессии, а также отчуждение тех членов украинского сообщества, которые все еще надеялись вести нормальный образ жизни. Отчуждение стало особенно явным к концу тридцатых, когда легальные украинские партии в Польше приобрели тенденцию все более отделять себя от подполья и пытались нормализовать отношения с польским правительством. Чтобы остановить эту тенденцию, ОУН нуждалась в более благоразумном и умеренном руководстве; связи с церковью, особенно с влиятельным митрополитом Шептицким, могли стать неоценимыми.[61]
Реальная трудность для такого сближения состояла в том, что оно было абсолютно несовместимо с развитием и идеологией ОУН. Официально Провод был приверженцем интегрального национализма. В политическом контексте Центральной Европы тридцатых годов это подразумевало, что он сильно тяготел к фашистскому тоталитаризму. Тоталитарный элемент в идеологии ОУН состоял в акцентировании нации как сущности, ценимой выше всего прочего. Ей следовало служить любыми средствами, которые могут потребоваться. Сторонники ОУН утверждали, что государство – это попросту наиболее удобная форма национальной жизни, а не абсолютная ценность сама по себе, в отличие от нации[62]. Эта позиция была необходимой тактически, чтобы отчетливо выразить отличие ОУН от гетманского движения. Отведение государству второго места, однако, уводило движение еще далее в направлении обожествления мистической концепции нации, вплоть до расизма. «Национализм основан на чувствах, которые несет расовая кровь».[63]
Несовместимость таких доктрин с христианскими учениями нельзя было скрыть даже в атмосфере туманного романтизма, распространенного во многих националистических кругах. Так, католический глава Закарпатской Украины монсеньор Волышин в похвалу Мельнику отметил, что это человек типично европейской культуры, с идеологией, основанной на христианстве, и отличающийся от множества националистов, которые ставят нацию выше Бога.[64]
Это утверждение было, вероятно, справедливым, но сделало положение Мельника еще более аномальным. Мельник был лидером движения, чьей официальной идеологией был тоталитаризм; кроме того, все условия того времени и самого движения способствовали усилению тоталитарного элемента. Он пробовал действовать вопреки этой волне, умерить, хотя бы слегка, философию насилия движения. Чтобы добиться успеха, он был вынужден утверждать свою власть как автократический глава движения. Сейчас с исторических позиций может показаться верным, что тоталитаризм и автократическая власть отделимы друг от друга. В Центральной Европе 1939 года, однако, было трудно действовать, разграничивая эти понятия.
На деле сам Мельник отказывался даже пытаться поддерживать претензии на диктаторскую власть. В документах, которые имеют отношение прежде всего к нему и на содержание которых он, можно допустить, мог влиять, к нему обращаются чаще как к директору Провода, чем как к «вождю». Попытки сделать из Мельника некий мистический образец национальной воли присутствует в упоминании его как руководителя, в котором воплотился гений нации – как в Шевченко, Коновальце, а теперь и в Мельнике[65], – а также в словах о его «монолитном характере»[66]. В целом, однако, более отчетливо звучал мотив воинской субординации в отношениях с более высокой инстанцией, чем безудержное подчинение воле харизматического вождя. «Руководство (Провод) несет ответственность перед историей, перед будущими поколениями, перед нацией (включая тех, кто были, и тех, кто будет), перед Богом, но никогда перед своими подчиненными! Это вело бы к анархии, ведь такое положение поставит под вопрос порядок в любой армии».[67]
Ознакомительная версия.
