Какая-то неведомая, непонятная сила изнутри встряхивает меня. Я с трудом открываю так сладко слипшиеся веки и вижу стоящего перед столом Мудрого. Обе руки Григория лежат ладонями на краю стола. Рядом с тяжелым ходоровского мрамора чернильным прибором. Еще мгновение и он ударил бы меня этой мраморной штуковиной, взял пистолет, уложил автоматчиков в коридоре, а там пару метров по коридору, поворот налево и выход на улицу. Застрелить вахтера на выходе — пара пустяков. Еще пятьдесят метров — и парк, а там — свобода. Ушел бы Мудрый, — как-то совсем безразлично, с полной апатией прокручиваю все это в голове. Появление арестованного перед моим столом с явной угрозой для жизни кажется чем-то нереальным. Я одурел от бессонных двух последних ночей, напряженной работы, поэтому, наверное, не испытываю никакого чувства страха.
— Чего это ты встал и стоишь здесь? Чего хочешь? — спрашиваю я неестественно спокойным голосом.
— Пить хочу.
— Иди в угол, садись там.
Мудрый медленно поворачивается и бредет в свой угол. Я так же медленно поднимаюсь, подхожу к тумбочке, на которой стоит графин с водой и стаканы. Наполняю доверху один из них и протягиваю его к лицу арестованного.
Сколько я спал? Секунду, полчаса? Хорошо, что не опустил голову на стол. Голова гудит от усталости. Мысли путаются. «Еще пару часов, и я упаду», — мелькнуло у меня в голове. Решение приходит мгновенно. Я выглядываю в коридор. Солдаты с автоматами сидят и курят на длинной скамейке, поставленной к стене.
— Вы оба сейчас возьмите еще один письменный стол вот в этом кабинете, он открыт, внесите его ко мне. Сюда же занесите вашу скамью и сидите на ней, пока я посплю на столах. Спать арестованному не давать. Делайте с ним что хотите, но чтобы он не спал.
Не глядя на сидевшего в углу без движения Григория, я бросил на стол два ватника — свой и Чупова — и лег, не снимая сапог и укрывшись полушубком.
— Разбудите меня ровно через два часа, этого, как я сказал, тормошить беспрерывно, чтобы не спал, — бросил солдатам и провалился в сладкую тьму…
— Товарищ лейтенант, вставайте, время вышло. Дали бы вам еще поспать, да с этим вот невозможно дальше бороться. Спит, да и все тут.
Я посмотрел на Мудрого и ужаснулся. Вместо глаз у арестованного было два кровавых, как кусочки свежего мяса, крупных пятна. «Зачем все это? Ты же знаешь, — мысленно говорил я себе, — что этот человек ничего другого не скажет и помогать нам не будет. Тебе же ясно это. Остановись. Да, он бандит. Но и ты сейчас такой же зверь, как и он. Попадись ты ему, а не он тебе, болтался бы ты в петле. Но ведь ты коммунист, чекист. Почему ты мучаешь этого человека? Потому что он враг твоей страны, а значит, и твой враг? А ведь ты нарушаешь свою хваленую соцзаконность. Да, ты тоже мучился вместе с Мудрым, тоже не спал, но это все же пытка, пусть и поделенная на двоих. Твою совесть спасает только то, что ты, как и этот Мудрый, так же мучался. Но все же ты поспал почти два часа. Значит, ты все-таки подлец. Отпусти его в камеру. Пусть им занимается прокуратура, милиция».
— Вот, что я тебе скажу, Мудрый, — медленно процедил я сквозь зубы, стараясь уловить в смотрящих на меня кровавых кусочках вместо глаз хоть какое-то выражение. Солдаты с напряжением смотрели на меня. — Ты нам не нужен. Пусть тобой займется милиция, оформляет на тебя дело за хулиганство и избиение в драке односельчан. Получишь ты срок, обязательно получишь, и направят тебя в лагерь. Минимум три года получишь. Последний раз делаю тебе предложение — поможешь нам поймать банду или нет?
Мудрый молча смотрел на меня, и лицо его ничего не выражало. Он, наверное, сейчас настолько ненавидел меня и все со мной связанное в этом помещении и вокруг него, что был не в состоянии реагировать на слова стоящего перед ним врага.
— Тебя сегодня же переведут в милицию. Ты еще пожалеешь, что не стал помогать нам. Отведите его к дежурному и пусть его отправят в камеру, — и, набрав нужный номер, я попросил по телефону дежурного по управлению вызвать надзирателя тюрьмы, которому солдаты сдадут арестованного.
Больше я с Мудрым никогда не встречался и не интересовался судьбой этого человека, вовлеченного с моей помощью и участием в страшную круговерть, стоившую ему нескольких лет тюрьмы.
Что касается Игоря, то он, безусловно, сразу же был проинформирован своими людьми в Диброве об аресте за хулиганство Мудрого, естественно порвал все контакты, связанные с этим человеком, и, конечно же, ему впоследствии наверняка стало известно о проводившейся в отношении Мудрого этой легендированной под настоящую бандбоевку чекистской операции …
* * *
Работа по розыску Игоря, Шувара, Уляна и других, все еще не выявленных и действующих вооруженных отрядов и групп оуновских подпольщиков продолжалась. Все реже фиксировались переходы из района в район оуновцев, занимавшихся сбором и накоплением продуктов на зиму, все меньше поступало агентурных сигналов о появлении вооруженных людей в селах и на глухих хуторах — приближалась зима, а с ней спад работы и у чекистов, и у бандитов. Вновь наступало временное затишье. До весны. Поэтому особо радостным было появление в конце ноября рано утром в Ходоровском райотделе младшего лейтенанта Виктора Харченко. Виктор буквально ворвался в кабинет Червоненко, у которого проходило совещание, и прямо с порога почти закричал:
— У меня «грипс» от Игоря, я взял его у Зоотехника сегодня на рассвете!
«Грипс» передал Зоотехнику неизвестный ему человек вчера поздно вечером. Он сказал, что записка адресована лично ему, что ответа не надо, что записку принес незнакомый человек, который назвал пароль для связи. Этого связного Игоря наш агент видел впервые, да и всего-то несколько минут, обычный сельский вуйко, лет пятидесяти, роста среднего. В темноте во внешности этого человека Зоотехник ничего особого не заметил, но когда они прощались, выйдя из хаты на улицу, и закуривали, то при свете спички ему показалось, что у связного изуродована левая рука — нет мизинца и половины безымянного пальца. Больше Зоотехник ничего не смог рассказать о нем.
Все это Харченко с присвистом в застуженных легких выложил одним махом, тяжело вздохнул и широко и радостно улыбнулся присутствующим в кабинете Червоненко начальникам. С брезентового плаща Виктора, надетого поверх полушубка и покрытого тающей коркой наледи, сбегала на пол вода. Он тяжело дышал, вытирая платком струящиеся со лба и висков то ли растаявший снег, то ли струйки пота, и плохо гнущимися пальцами с грязными неухоженными ногтями пытался расстегнуть верхнюю пуговицу полушубка. Наконец, это ему удалось. Он размотал обвязанный в несколько слоев вокруг шеи шерстяной шарф и, держа его в одной руке, запустил вторую руку куда-то вглубь и, поковырявшись там, извлек серенького цвета бумажную трубочку — «грипс».
— Вот он, — радостно произнес Харченко и протянул этот бесценный маленький бумажный рулончик старшему здесь по положению и званию начальнику — майору Червоненко.
«Как это ему удалось пробежать за два часа почти двадцать километров в таких огромных валенках с галошами?» — подумал я, глядя с уважением на этого помощника оперуполномоченного, младшего лейтенанта, обслуживающего село, где жил и работал на колхозной ферме агент, находившийся у него на связи.
— Раздевайся, Виктор, садись. Раз записка направлена лично Зоотехнику без передачи по линии связи дальше и курьер не дал ему эту связь, значит «грипс» надо немедленно вскрыть. Кстати, почему ты с агентом не вскрыл там же на месте «грипс»?
— Так ведь, товарищ майор, у нас же было строгое указание Зоотехнику передавать нам «грипс» невскрытым. Такое было условие.
— А если там по тексту есть такое, что надо на месте принимать решение? Условия экстренной связи с агентом имеются? — повернувшись ко все еще стоявшему в луже от сбегавшей с его плаща воды Харченко, спросил майор.
— У меня с ним имеется договоренность на все случаи жизни. Я могу встретиться с Зоотехником в любое время суток, — ответил Харченко.
— Вот и хорошо. Садись на диван, отдыхай.
Харченко повесил на вешалку ППС и, с трудом стягивая с себя брезентовый плащ и полушубок, произнес:
— Товарищ майор, разрешите сначала в туалет, а то я так бежал, что и остановиться времени не было.
Все рассмеялись.
— Ладно, ладно, иди, мы пока займемся «грипсом». Ну, у кого пальцы ловкие? Возьмите ножницы. Наверно, у тебя, Супрун, лучше всех получится.
Заместитель Червоненко майор Супрун взял протянутые ему ножницы, подбросил непонятно зачем бумажную трубочку на ладони и, ловко поддев нитку, разрезал ее и медленно вытянул. Развернув сложенную в гармошку записку, он вопросительно взглянул на Червоненко, как бы молча спрашивая: «Читать или передать вам?»
— Читай вслух.
