Настоящий п. 6-й своих показаний я излагаю так, как он остался у меня в памяти. Некоторые ошибки в нем указаны мне следователем при допросе моем, как свидетеля по делу Штюрмера; так, я называю Шарля Нодо — директором Comptoir d’Escompte[*], а оказывается, что он газетный корреспондент; говорю о 2-х миллионах убытка, которые Рубинштейн понес при продаже своих акций Второву, а убыток оказывается 4 миллиона. При допросе тот же следователь, говоря о письме, которое прочел мне Степанов по поводу предполагаемой будто бы поездки Мануйлова в Копенгаген на съезд «докторов», называет это письмо «письмом Каро». Имя это является для меня неизвестным: автора письма, о котором идет речь, либо Степанов мне не называл, либо я его совершенно забыл.
7. Когда происходила эвакуация Риги, Курлов был против нее. Я вполне разделял его мнение. Эта эвакуация требовала 80.000 вагонов; такое количество невозможно было рассчитывать получить в короткий срок. Все же заводы, работавшие на оборону, при эвакуации прекращали производство предметов, нужных нашим войскам. Несогласие Курлова обусловило его отставку. Вел. кн. Николай Николаевич согласился на нее по просьбе кн. Щербатова. Над Курловым было назначено следствие генерала Баранова, во всеподданнейшем отчете которого имеются подробности этого дела (телеграмма депутата Маклакова Щербатову: «В Риге измена, Курлов противится эвакуации» и другие данные). Дело об эвакуации Риги имеется и в делах эвакуационной комиссии под председательством Родзянко. Эвакуирован был и Балтийский завод (аэропланы, вагоны, моторы). Директора завода хлопотали о покупке мест для новой постройки завода, о ссуде, субсидии и авансе под заказы. Директором правления был мой школьный товарищ В. Ф. Давыдов; благодаря его любезности, я нанимал от завода мотор по цене, исчисленной для членов правления. Давыдов обратился ко мне с просьбою содействовать ускорению и разрешению их дела в министерствах торговли и военном, дабы дать заводу возможность скорее возобновить свою работу по казенным заказам. Помочь я им не мог и дал лишь письмо к В. И. Гурко, к которому Давыдов и должен был обратиться и объяснить нужды и ходатайства завода. Сколько всего дано было заводу, — я не спрашивал ни у кого.
8. Летом 1916 года ко мне обратился Лука Лукич Зотов из Нижнего-Новгорода, собственник Смеловского цепного завода, вместе с инженером г. Бурдо. Они желали построить оружейный завод, обусловив эту постройку определенным заказом от казны. Во главе дела стоял Л. Нобель. Условия, по их словам, были выгодны для казны. Я посоветовал им сходить к г-же Лунц, которая через Распутина доведет их план до сведения царя. По словам Зотова, хлопотал за это дело и вел. кн. Михаил Александрович. О Зотове я слышал раньше от англичанина Дальтон Парсона, бывшего у меня по делу акционизации моей фабрики в Англии. Он купил у Зотова Смеловский завод, владел им некоторое время и снова продал завод старому владельцу, потеряв при этом некоторую сумму.
9. От кн. Тархановой я слышал, что Симанович, имевший магазин золотых вещей, ведет дела Распутина, имеет на него влияние, что он умный и часто у нее бывает. Я его видел два раза после убийства Распутина (раньше его не видел). В день убийства Симанович приехал ко мне вместе с монахом, — имени которого не помню, рассказать об исчезновении Распутина и просил разыскивать его, живого или мертвого (он предполагал, что Распутин убит); во второй раз он приходил просить о разрешении ему права жительства, причем был вместе с своими двумя сыновьями-гимназистами. Я тогда заказал ему два жетона, которые подарил Ознобишину и Радкевичу. Тарханова знала Шифлера. Должна была ему по закладной на ее имение 60 тысяч рублей. Я обещал ей, если буду участвовать в каменноугольном деле, уплатить ее долг по закладной Шифлеру акциями, которые причтутся на мою долю. До войны Шифлер, как я слышал от него, был представителем завода Круппа, это и служило поводом производившихся о нем дознаний и его ареста. Я ему говорил, что в виду этого я опасаюсь с ним иметь дело и общение. Он отрицал свою виновность в чем-либо незаконном, и я ему верил, так как он после ареста и дознания был освобожден и оставался во главе крупных дел; вследствие этого я не возражал, когда он выступил комиссионером по продаже копей кн. Мышецкого и Ко С. Г. Лианозову. После своего назначения министром я из дела вышел. За себя я предоставил сделать все расчеты А. Н. Кодзаеву. Не имея никаких договорных прав на участие в этом деле вновь, в случае оставления мною службы, я все же свое возвращение в это дело мысленно допускал. Ни формы своего участия в нем в будущем, ни суммы, в какой буду участвовать, я не уяснял. Очень может быть, мне оказалось бы невозможным вновь в него вступить, так как в работах по делу, его проведению и устройству, во время службы своей, я участия не принимал. Тарханова о моем выходе из дела знала; она хлопотала о пенсии своей дочери вдове кн. Геловани, и я, насколько мог, помогал ей.
10. При назначении министром юстиции Н. А. Добровольского я слышал, что он затруднен в деньгах. Я предлагал ему кредит у себя, чтобы дать ему возможность не должать по векселям и уплатить их. Денег он у меня не брал. Я слышал позже от Тархановой, что у Симановича имелись векселя Добровольского кажется на 30 тысяч рублей. Добровольский хлопотал об упорядочении дела ликвидации менонитского землевладения[*], присылая менонитов и ко мне. Он считал их голландскими выходцами. Я не сочувствовал вообще политике, принятой по поводу земледелия немецких колонистов, считая ее вредной для России и опрометчиво уменьшающей общую площадь посева в трудное время. В вопросах о менонитах был особенно с ним согласен; к их устройству при ликвидации их земель надо было отнестись бережно, проводить ликвидацию осторожно, индивидуализируя каждый случай.
11. От Похвиснева в январе я узнал, что военная цензура интересуется депешами, подаваемыми через императорский стол. Главным управлением почт был составлен ответ о том, что корреспонденция этого стола изъята от цензуры. Об этом случае я говорил царю. Этот случай и заставил меня изъять депеши Распутина (из хранилища почтамта) царю, царице, с ними и другие, как я показывал в комиссии. Я боялся распространения этих депеш, как это и случилось. Должен прибавить, что в 3-х или 4-х депешах царю и царице упоминалось обо мне, и хотя я в них назван Калининым, все же это упоминание в депешах Распутина мне было неприятно.
12. В последнюю свою поездку заграничную, в июне прошлого года, в Париже, я был встречен и имел свидание с управляющим отделением Международного банка Александром Рафаловичем. У меня был открыт кредит в этом банке. Во время нашей поездки в Реймс на фронт, полковник Ознобишин мне сказал, что об отделении Международного банка идет нехорошая молва и что директор этого отделения живет в Швейцарии, во Францию не возвращается и находится в числе лиц, состоящих на замечании у французского военно-охранного отделения (точно название не помню), что об А. Рафаловиче, который заменяет директора отделения банка и ездит к нему в Швейцарию, тоже идут нехорошие разговоры, как о лице, находящемся в некотором подозрении; затем, что в банке много служащих из немецкой Швейцарии. То же сказал мне и Николай Рафалович, директор Азиатского банка в Париже. Об этих отзывах я имел разговор с А. Рафаловичем, он сказал, что ездит к директору с отчетами банка, последний раз был подвергнут строгому досмотру на границе, чего раньше не было; находит, что дело банка, действительно, осталось во время войны без перемены персонала, набранного в значительной части из немецкой Швейцарии, и возбуждает толки в обществе и печати. Приехав в Петроград, я это дело передал Вышнеградскому и Шайкевичу. Управляющий отделением был сменен, и банк, как я слышал, переменил контингент своих служащих в Париже. Это дело на память записано мною в путевую записную книжку, которую я дал А. С. Ключареву.
13. Член Государственного Совета Озеров был представителем Русского кинематографического общества в Москве. На представлениях кинематографа в его квартире я познакомился с г-жей Софьей Григорьевной Лунц. После моего назначения Лунц была у меня раза 4–5. Я познакомил ее с Курловым; вначале у меня была мысль поручить ей общественную разведку, существовавшую при Столыпине, о чем я узнал от Курлова. Ей было назначено вознаграждение, которое и платилось некоторое время (рублей 250 в месяц). Мысль о разведке осуществления не получила. Деньги, ей данные, возмещены мною из своих средств и ушли на дела благотворения вместо казенных. Лунц ходатайствовала об отсрочке призыва ее мужу, в виду назначения его на должность, дающую ему это право. Он служил в транспортной конторе («Кавказ и Меркурий», кажется). Директор этой конторы тоже был у меня по этому делу, оно было передано в управление по делам о воинской повинности, где и получило законное направление. Результата я не знаю. Вначале я охотно исполнял просьбы Лунц о разрешении евреям прав на жительство, но позже у меня явилась мысль, — не берет ли она за эти хлопоты деньги. Я стал осторожнее, направляя прошения в департамент полиции с надписями «разрешить, если нет особых препятствий» или «разрешить», когда дело мне казалось бесспорно справедливым. Я всегда надеялся, что, в случае ошибки с моей стороны, я получу соответствующий доклад. Формальная сторона дела была мне мало известна. В последний раз она обратилась ко мне с несколькими прошениями, в числе коих, помнится, одно было о разрешении въезда в Россию из Копенгагена кого-то из служащих тамошней конторы, в которой раньше служил ее муж. Все ее ходатайства были мною направлены в департамент полиции для поверки и доклада мне, потому что, прося меня, она сказала, что разрешение их может принести ей деньги. Это подтвердило мои подозрения, и я решил, что дело надо проверить. Ей я сказал, что больше просьб от нее принимать не могу и предложил ей вперед подавать их обычным путем. При разговоре присутствовал мой служащий Павел Савельев. Более я ее не видел. Обдумывая здесь все это дело, у меня явилось подозрение, — уж не принадлежала ли она к какой-нибудь шпионской компании? Она мне говорила, что ей помогает деньгами ее друг, как она его называла, по фамилии, помнится, Битер. Я также здесь думал о том, в Петрограде ли она или уехала? Думал также, не она ли лектриса при царе, о которой здесь слышал. Не поднял обо всем этом вопроса, так как все изложенное по поводу шпионажа были лишь мои предположения и догадки. Иной раз мне казалось, что она уже в крепости, и я ожидал об этом допроса. Сам же иной раз забывал, иной раз опасался поднять этот вопрос, щадя себя.
