Если в сводке на 14 часов главный удар немцев по Павлову уже обозначен, а в КОВО вроде как пока «затишье» (Венгрия вообще не наступает, а Румыния не сильно атакует границу), то в данной ситуации Сталин вполне мог согласиться с директивой наркома и нГШ на эти контрудары по немцам. Опять же – в его присутствии к 16.00 писаться могла директива с одними контрударами, а при отправке ее в округа после 21.00 в нее Тимошенко мог внести уже более «глобальные» задачи для того же КОВО. После чего ее подписал Маленков, и ее отправили в округа. Но, увы, пока не будет найден черновик данной директивы и та же сводка на 14 часов (если она была) – так и будем только предполагать…
«В первый день войны мне довелось присутствовать на двух заседаниях у Сталина и вести протокольные записи этих заседаний. Что особенно запомнилось – это острота обсуждаемых вопросов на фоне отсутствия точных и конкретных данных у нашего высшего политического и военного руководства о действительном положении на фронтах войны. Несмотря на это, решения были приняты весьма важные и неотложные».
Чадаев уверяет, что протоколировал оба совещания у Сталина 22 июня, с 5.45 до 12.05 и с 12.30 до 16.45, но в «журналах посещения» он не отмечен – видимо, «секретари» действительно не фиксировались в журналах посещения Сталина. Но вот бы еще глянуть те протоколы, что вел Чадаев… Однако, похоже, реально никто не был так уж встревожен, не бился в «истерике», сочиняя «Директиву № 3» на нанесение ответного удара всеми силами КОВО плюс армии и корпуса других округов, как это пытаются вещать «резуны» и не только. Увы – Чадаев никаких «истерик» при принятии решения на нанесение из КОВО ответного мощного контрнаступления силами практически всего округа – не показывает. Решения на эту директиву принимались вполне спокойно и на основании докладов военных о положении на 14 часов 22 июня на границе. Вопрос обсуждался хоть и остро, но точно не истерично. И, увы, «на фоне отсутствия точных и конкретных данных <…> о действительном положении на фронтах войны»…
Чадаев: «В течение 22 июня после визита к Вознесенскому я побывал также с документами у других заместителей Председателя Совнаркома. Нетрудно было убедиться, что почти все они еще не испытывали тогда больших тревог и волнений. Помню, например, когда поздно ночью закончилось заседание у Сталина, я шел позади К. Е. Ворошилова и Г. М. Маленкова. Те громко разговаривали между собой, считая развернувшиеся боевые действия как кратковременную авантюру немцев, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. Примерно такого же мнения придерживался тогда и В. М. Молотов». (А. Г. Куманев. Говорят сталинские наркомы, с. 484–485)
Как видите, ситуацию все оценивали как вполне спокойную. Военные, правда, ничего толком доложить не могут по ситуации на границе – где прет и какими силами враг, но подсовывают «тирану» свою авантюрную директиву по встречному наступлению «на Люблин». Согласно «южному» варианту военных.
Сталин, похоже, не так оптимистичен, но занятый другими не менее важными вопросами, соглашается на предложение военных. Доверяя их предложению. Как говорится, доверился военным и пустил дело на самотек…
«Самотек» этот длился примерно с неделю, военные предвоенные планы отражения агрессии реализовать не смогли, пришлось переходить к стратегической обороне, а Сталин становиться и Председателем ГКО, и наркомом обороны, и Верховным Главнокомандующим. Но все это было уже после 22 июня…
* * *
Вот такое оно было – предвоенное планирование, окончившееся директивой Жукова и Тимошенко от вечера 22 июня – «№ 3». Перед которой округа получали все необходимые указания Сталина – о приведении-переводе в полную б.г. всех войск на границе, а потом и на вскрытие «красных» пакетов». Но которые уже в округах не выполняли кленовы-кирпоносы…
Какую вину здесь несет тот же Г. К. Жуков?
Как начальник Генштаба, он в свои полгода на должности отправил в округа в принципе все необходимые директивы приказы и распоряжения, которые однозначно должны были повысить степень моб. и боеготовности войск западных округов! И в этом плане к нему претензий у потомков быть не может! Т. е. за отданные Жуковым директивы и приказы, которые ушли в округа с зимы 41-го по 22 июня – к Жукову «претензий» быть особых не может. И за эти директивы его отдавать под суд и тем более расстреливать нельзя. И надеюсь, читатель понимает, что Жуков отправлял их не «вопреки злой воле тирана»…
То, как командующие округами исполняли эти приказы и директивы с указаниями ГШ, это уже личная вина этих командующих. Жукову напрямую они не подчинялись, хотя он и должен был проверять то, как исполняют эти командующие приказы и директивы с указаниями Генштаба по приведению в боевую готовность своих войск в связи с ожидающимся на 20-е числа июня нападением Германии.
А вот за то, что он и его подчиненные творили с предвоенными планами, размещая войска не там, где предусматривалось «Соображениями» Шапошникова и которые однозначно одобрял в основе своей Сталин – под суд Жуков мог пойти вполне. Поэтому трагедия 22 июня целиком и полностью лежит именно на нем. И хотя тот же Захаров назвал инициатором этой авантюры с размещением наших войск и немедленным ответным ударом из Украины прежде всего Тимошенко и Мерецкова, но Жуков вовсе не слепой исполнитель этого «плана войны»…
* * *
Кстати, насчет того, насколько этот «глубокий» контрудар был авантюрой в чистом виде. Стоит указать «небольшой нюанс».
Дело в том, что армия воевать без связи не может в принципе. И фантазируя о таких грандиозных немедленных контрударах, ГШ-Жукову стоило бы продумать простой вопрос – а как он собирался, примчавшись в КОВО к вечеру 22 июня, командовать 70-ю дивизиями, наступающими «на Люблин»?
Вот какое мнение о «разумности» плана ГШ-Жукова на нанесение немедленного контрудара силами всего КОВО по неосновным силам напавшей Германии высказал полковник в отставке С. А. Мильчаков:
«О какой “разумности” может идти речь, если вся наша система проводной связи не могла осуществляться глубже, чем 30–40 км от госграницы (реально – еще меньше), а дальше начиналась “мертвая зона” и для радиосвязи, вплоть до 80–90 км. Ни полевых аппаратных дальней связи, ни радиорелейных станций, ни полевых (наземных) кабелей дальней связи у нас в 1941 году в РККА не было вообще. Некоторые проводные средства связи стали поступать от американцев только в ходе войны, а свои аппаратные дальней связи появились в армии только в 1942 году! Те отдельные роты связи, которые должны были прокладывать проводную шестовую связь, вообще не были развернуты к 22 июня хотя бы до укомплектованности по штатам мирного времени и имели большой некомплект, как специалистов, так и самих средств связи.
И как собирались управлять такой массой войск при контрударе, если во время движения даже дальность радиосвязи уменьшается в силу физических причин, не говоря о том, что сам элемент управления такой массой войск требует длительной учебы всех войсковых связистов. Так как стационарные узлы наркомата связи оставались в глубоком тылу после такого контрудара и ничем помочь не могли в оперативном управлении войсками, то основной поток информации, который должен был передаваться в ходе масштабного наступления, должен был лечь на плечи полевых войск связи, а они в 1941 году находились в далеко не лучшей боеготовности, что полностью проявилось после нападения немцев 22 июня.
Почему немцы не переживали по поводу связи, нападая на СССР? Так у них и связь была – на голову выше нашей, причем отлично отлаженная при межвидовом взаимодействии. Вплоть до конца войны кстати. Командиры танковых подразделений вермахта легко могли вызвать в помощь авиацию по радиосвязи, и получать оперативную информацию с самолетов-разведчиков во время боя, минуя промежуточные звенья, так как система связи позволяла им технически работать в одном диапазоне, причем УКВ, где качество и разборчивость голосовой связи выше. А у нас боец с катушкой, на несколько км связи – это уже подвиг, радиопередатчик на танке или самолете – это чудо. Ведь приемо-передающая радиостанция на танке или самолете и то не всегда были установлены, а уж про обученность взаимодействию лучше и не вспоминать…
В общем, идея глубокого контрудара (и тем более при наступлении первыми) была типичной авантюрой тех военачальников, которые смутно представляли, с чем столкнутся наши войска в системе управления после пересечения госграницы на десятки километров. А это еще раз доказывает, что никаких реальных планов начать войну против Германии в 1941 году не было, потому что трудно поверить, что об этой проблеме наши военачальники не знали».
