Но сегодня я, слава Богу, не знаю ни одного факта отрицательного воздействия фильма «Брат» на молодые умы, которых могла бы увлечь эта лже-робингудовская тема.
Другое дело, что фильм взбудоражил. Меня радует, что народ спорит, значит, что-то болит, значит, мы, оказывается, не зомби, мы дышим, мы хотим думать, мы хотим чего-то иметь. Хотя, может быть, я идеализирую ситуацию.
И еще: я на «Кинотавре» сказал: «Подождите, придет время – и снова полетят журавли, и наступит весна на Заречной улице, и переселимся мы в новые дома, в которых будем жить, и у каждого появится своя высота. Поэтому, как бы вы ни относились к фильму «Брат», это – продукт нашего времени. Завтра будут новые фильмы и новые истории».
– И все-таки с «Братом» вы расстаетесь сегодня. Почему?
– Я боюсь превратиться в «ихтиандра». Иду по улице и слышу: «Вон главный брат страны идет». Или: «О, братишка! О, братан! Здравствуй, брат!» Если на меня повесят ярлык Ихтиандра, Сухова или еще кого-нибудь из киногероев – остановится моя карьера. Я не хочу быть вечным «ментом».
– Опасность быть заслоненным своим героем понимаю. Существует и еще одна опасность, я бы сказал, более тонкого и искусительного свойства: попасть в собственный типаж. Вот у актера Сухорукова – энергичного, обаятельного, глубокого, остроумного – персонажи все больше, говоря по-школьному, отрицательные. Это не пугает, не удручает?
– И угнетает, и мучает. Я начинаю снова и снова беспокоиться. Недаром согласился сняться в музыкальном клипе группы «Капучино» – я там танцую с веселыми девчонками в цветной рубашке под пальмами, среди крокодилов. Этим хотел заявить: «Я не только бандит и садомазохист я – веселый, смешной, глупый». Любой уважающий себя артист всегда борется за то, чтобы быть разным.
– В связи с этим мне вспоминается телевизионный фильм об отношениях Блока со своей женой – Любовью Дмитриевной Менделеевой, в котором я принимал участие. Заканчивается он стихами Блока. Только из титров я узнал, что читает их актер Виктор Сухоруков. Поразительно!
– Когда меня пригласили для этой работы, я подумал: «Боже мой, вы, наверное, ошиблись!» Уже привык к тому, как меня воспринимают остальные. Хотя лирическая струя и есть во мне самое главное. Замечательное чувство, когда в лирических ролях сам себя не узнаешь и не знаешь, как ты это сделал. А в Блоке я, знаете, почему победил? Я выключил всю игру изнутри, у меня живот был отключен от профессии, я не использовал профессию, поэтому получилась такая интонация.
Что же касается опасности попасть в собственный типаж… Мне это не грозит. Я пожертвую. Даже если кино закроет передо мной ворота. Даже если весь мир остановится и скажет: «Мы тебя не снимаем ни в чем другом, кроме как в роли убийцы. Будешь?» Я скажу: «Не буду». Я уйду на хлеб и картошку.
Разное бывало в жизни, и не такое еще бывало. Но я всегда не просто сжигал, я взрывал за собою мосты. Так будет всегда.
P.S. Уже прощаясь со мной на улице, Виктор сказал: «Я разрешаю написать, что сегодня, несмотря на близящийся юбилей, предложенную главную роль и обещанное звание заслуженного артиста, Сухоруков подал заявление об увольнении из Театра Комедии».
Николай Крыщук 2001 г.Александр Тубельский
Сам себе режиссер
* * *
В 1985 году стремление построить демократическую школу было более чем понятно. И даже сейчас, когда Россия выстроилась по вертикали, демократия в отдельно взятой московской школе продолжает жить. Наш собеседник – кандидат педагогических наук, генеральный директор школы самоопределения Академии педагогических наук Александр Тубельский.
– Александр Наумович, с детства во мне жила такая наивная уверенность, что счастливый человек выбирает профессию по мечте. Но на все мечты профессий не хватает. Иначе надо предположить, что и в прозекторскую человек идет во исполнение юношеской мечты. Так каким зигзагом судьба привела Вас к директорству?
– Очень немногие дети мечтают стать педагогами. Не только из-за маленькой зарплаты. Для того чтобы появился интерес к другому человеку, нужно достичь определенной зрелости. Будь моя воля, я говорил бы каждому идущему в школу: поработай еще в своей профессии, пооботрись, а потом решишь, действительно ли тебе хочется к детям. У меня в школе многие учителя не имеют педагогического образования. Они пришли, когда все теряли работу, – из всяких НИИ. Это очень интересные люди и, главное, совершенно без педагогических заморочек.
В детстве я мечтал быть режиссером. Наша семья много раз переезжала. Отец был профессором Института культуры, и в годы борьбы с космополитизмом его, как и многих, выслали из Москвы. Мы оказались в Киргизии. В городе Фрунзе я ходил в театральную студию при Дворце пионеров. После армии поступил в Театральный институт в Москве, к Охлопкову. Набирали курс режиссеров детских театров.
А я в это время подрабатывал в школе-интернате, вел театральный кружок. И меня все больше тянуло в школу. Однажды директор поставил вопрос: или-или. И я остался в школе. Сначала вожатым, потом воспитателем…
Затем я работал в институте при Академии педагогических наук, защитил диссертацию, вел семинар в одной школе. Как-то из этой школы мне позвонили учителя и спросили: «А не пойдете ли работать к нам директором?» Это и была та самая 734‑я школа, в которой я работаю уже двадцать лет.
– Время было, конечно, благодатное для экспериментов. Но ведь в школу ветер перемен залетает в последнюю очередь.
– Это была совсем не плохая, но вполне традиционная школа. У меня же хватило ума не обрушивать на педагогов весь поток моих идей. Для начала предложил сократить уроки до тридцати пяти минут. Во-первых, доказано, что последние десять-пятнадцать минут урока пропадают даром. Во-вторых, это позволяло ввести новые предметы. Со мной согласились. Хотя это значило, что учителя не смогут больше пользоваться прежними поурочными разработками – урок в тридцать пять минут надо строить совсем иначе.
Со своей стороны, я постарался оградить их от непрошеных визитеров. Приходит дама из РОНО: «Я пришла помогать Вашим молодым учителям». – «А молодые учителя Вас звали?» – «Нет». – «Вы оставьте телефон. Когда потребуется помощь, они Вам позвонят».
Мне было важно, чтобы учитель чувствовал себя автором того, что делает. Для этого ему надо было освободиться от страха. А страх был. И у меня тоже. Спрашиваю на уроке истории: «Как вы думаете, почему фраза «революция пожирает своих детей» так актуальна?» Бурная дискуссия, мы далеко уходим от темы урока. Я спохватываюсь: ни слова не успел сказать о программе якобинцев, урок сыпется. То есть думаю о том, как буду отчитываться перед начальством.
В 1987 году мы победили на конкурсе авторских школ. И нам разрешили эксперимент. Время действительно было благодатное.
– Но и у этого времени появились противники. А Вы не испытывали сопротивление? Самих учителей, в первую очередь?
– Конечно, испытывал. Тогда по стране прошла волна демократических идей. И вот на открытом партсобрании мы решили, что высшим органом управления школой будет Общий сбор. Все проголосовали. Потом разработали программу и концепцию развития школы. И тут учителя спохватились: это мы детям будем подчиняться? Я говорю: «Но вы же сами проголосовали». Они: «Ну, мало ли!» Никто не предполагал, что речь идет не об игре в самоуправление, а о реальной демократии. Вот и получилось: детей большинство, они всегда победят. Двадцать учителей в тот год ушли из школы.
Школа для ребенка, а не для учителя и не для начальства – тут нужно было сменить всю систему ценностей. Многим это оказалось не под силу. Даже если поменять технологию на колбасном заводе, и то не все справятся. А мы меняли технологию человеческих отношений.
– Но такое демократическое устройство школы действительно таило реальную опасность. Где гарантия, что через неделю школа не превратится в вольницу?
– Я могу повторить вслед за Черчиллем, что демократия – довольно скверная форма общественного устройства, но все остальные еще хуже.
Надо дать детям не видимость свободы, а ясно видимую свободу в образовании. Свободу самим организовывать свою жизнь, выбирать предметы, учителей… Конечно, пена будет, и вначале – очень много. Разбитые окна в кабинете директора, матерные слова на стенах, прогулы, наплевательское отношение к учебе – все это мы прошли. Ребята как бы пробовали на зуб: а правда ли в школе свобода? правда ли нас слушают? правда ли, что мы вместе принимаем решения и учителя их будут исполнять? Да и сейчас эти пробы продолжаются.
