с Керчью. По этой линии отступали главные наши силы от Перекопа и от Сивашей. По этой же линии велось и главное преследование со стороны неприятеля.
До выхода из Старого Крыма возможность столкновения с красными была еще далека. Но теперь мы постепенно втягивались в район военных действий. Перед нами с уступом последних холмов расстилалась бесконечная равнина, кое-где оживленная очертаниями одиноких курганов. На северной границе ее, над Азовским морем, висел серый и холодный туман. Резкий северо-восточный ветер подул нам в лицо, поднимая тучи пыли по дороге. Чем ниже с холмов, чем дальше от причудливых очертаний Крымских гор, тем суровее и холоднее становился ветер. Мы покидали последние ступени Южного берега и вступали в первые пределы холодной Скифии.
В первой деревне мы встретили нескольких офицеров гвардейских частей, производивших фуражировку у себя в тылу. Они рассказывали, что бои идут еще на значительном от нас расстоянии, на первых станциях железной дороги после Джанкоя. По их словам, неприятель напирал также и на Арабатскую стрелку, небезызвестную своими рыбными промыслами, узкую косу на Азовском море, по которой можно было пешком пройти из Геническа прямо нам в тыл. Здесь впервые услышали также мы об укрепленных позициях около станции Ак-Манай, на которых предполагалась задержка красных для более успешных эвакуаций на Тамань. Никто из нас тогда не предполагал, что позиции эти сыграют большую роль в последующей обороне Крыма.
Мы двигались на станцию Владиславовку, конечный пункт Феодосийской железнодорожной ветки. «Вот посадят в Ак-Манае в окопы, — говорили у нас, — и чего канителятся, поскорее бы в Тамань». Тамань эта для всех представлялась тогда какой-то обольстительной страной, завершающей все наши странствования. «Придем на Тамань, там видно будет, что делать». Никто тогда не предполагал, что мы до Тамани и не доедем. Вторжение большевиков в Крым создало убеждение, что здесь на Таврическом полуострове наше дело уже проиграно, что единственное спасение — поскорее оставить Крым. Оттого каждый слух о задержке в пределах полуострова несколько понижал общее настроение. Слухи же о скорейшей эвакуации в Тамань встречались с нескрываемым одобрением.
При таком настроении мы не без удовольствия получили на одной из последних ночевок около Владиславович известие, что нас не задерживают на Ак-Манайских позициях, а двигают ближе к Керчи на станцию Семь Колодезей. Это казалось тогда весьма добрым признаком. Мы двигались тогда довольно быстро, верст по сорока в сутки, и рассчитывали в ближайшие дни быть уже в Керчи. «Хорошо задаем драпу», — острили у нас. Дорога шла унизанной курганами пустынной крымской степью. Сколько здесь было этих курганов — и одиноких, и стоящих целыми группами, и растянутых в бесконечно длинную цепь. Сколько народов и людей прошло до нас по этим полям, оставив за собою эти вечные следы.
В Семи Колодезях, богатой немецкой колонии, я поместился в большом, покинутом каменном доме, хозяин которого недавно был убит какими-то разбойниками, а семья бежала. В доме все дышало порядком и сытым довольством. Казалось, что хозяева просто выехали к соседям в гости. Вот подъедут они на чистеньком шарабане, заиграет в гостиной рояль, и весело закричат дети. Оставшиеся в доме работники из немцев бережно хранили хозяйское добро и сначала относились к нам с некоторым страхом. Когда же увидели, что мы не грабим и даже оплачиваем продукты, на столе появились у нас такие окорока и такие куры, которых мы не видели со времен старой помещичьей жизни.
Так жили мы в Семи Колодезях несколько дней. Наш обоз второго разряда за эти дни передвинулся в Керчь. По дороге около одних каменоломен, как рассказывала воротившаяся охрана, он был обстрелян какими-то молодцами, нападение которых было с легкостью отбито конвоем. Конвойные, воротившиеся из Керчи, рассказывали, что там царит большая паника. Все лезут на Тамань, не соблюдая порядка и очереди. Около Керчи в каменоломнях засело большое количество бандитов и большевиков, ждущих момента ударить в тыл отступающих добровольцев и захватить Керченский порт. Наш обоз, помещенный временно под Керчью, каждую ночь, по их словам, находился под угрозой нападения каменоломщиков, которые настолько дерзки, что захватывают отдельных лиц в плен даже среди белого дня.
Известия эти несколько нарушили наше приятное житье в колонии. Начались разговоры о том, что нас слишком задерживают. Известно, что бывает при таких задержках: нахлынут отступающие от Перекопа под прямым преследованием красных, попадем мы в общую сумятицу и вовсе не выберемся. У некоторых из моих новых сотоварищей заметили мы стремление под видом болезни или командировки двинуться поскорее в Керчь. Их звали «ловчилами», издевались над ними, но они все-таки постепенно исчезали.
Костя затеял со мною однажды серьезный разговор.
— Стоит ли тебе, — мы, как и большинство, перешли на «ты», — путаться еще здесь. Поезжай в Тамань, дадим тебе командировку, оттуда поедешь, куда хочешь.
— Нет, уже не буду создавать паники.
— Вот покажут тебе большевики панику…
Я все же решил выдержать характер.
Последующие события развернулись, однако, довольно быстро. Однажды вечером я вернулся с прогулки из степи. Вижу, на дворе у нас небывалое оживление.
— Наступление, сейчас выступаем обратно на позиции. Вас просят к полковому командиру.
В доме у полкового командира я застал весь наш командный состав.
— Ну, профессор, идем в бой, — говорят мне, — если не хотите с нами, отправим вас в командировку в Тамань.
Момент был для меня довольно решительный. Вижу, все на меня смотрят не без любопытства: серьезно человек решил воевать или просто шутит.
— Пойду с полком, — заявил я.
За ночь мы погрузили наших лошадей и наши тачанки в вагоны, а утром прибыли обратно в Владиславовку. Выгрузившись здесь, мы двинулись на запад прямо к Азовскому морю. Арабатская стрелка осталась у нас прямо в тылу. Не доезжая версты до морского берега, на самых солончаках расположена была маленькая татарская деревушка, Ерчи. В ней нам было приказано остановиться.
Перед деревней тянулись засеянные хлебом поля, переходящие в небольшую возвышенность, на которой стояло несколько курганов. Налево раскинулась бесконечная равнина с синевшими на горизонте Крымскими горами. По ней верстах в пяти от нас виднелась железная дорога, деревья и строение какой-то станции. Там стояли какие-то добровольческие части, с которыми мы
