несколько месяцев вернемся. Поэтому жена моя, не желая оставить своего одинокого старика отца, который категорически отказался эвакуироваться, осталась с дочерью в Одессе. С тех пор я их больше не видел…
20 января мы благополучно погрузились и в тот же день после полудня (до официального объявления эвакуации) вышли в открытое море, взяв курс на Варну.
Ночью нашего капитана запросил капитан идущего в Варну же госпитального судна «Петр Великий» (огромный пароход Добровольного флота, приспособленный во время войны для перевозки раненых) о курсе, чтобы избежать минных полей. Увы, утром неподалеку от Варны «Петр Великий» подорвался на мине и затонул. К счастью, не на глубоком месте и все раненые были сняты с парохода, в том числе доблестный полковник георгиевский кавалер Д. А. Абрамович {348} — в дальнейшем организатор Союза Русских Инвалидов в Болгарии и вообще крупный инвалидный деятель. В тот же день мы отшвартовались в Варне и, будучи первыми беженцами в Болгарии, были приняты с исключительным вниманием и заботливостью как местными властями, так и населением.
На третий или четвертый день нашего прибытия в Варну, проходя по улице, я случайно встретил моих сослуживцев-друзей, товарищей прокурора Жовнера и Горбатова. Первый нес какие-то чемоданы и был одет нормально, бедный же Горбатов оказался в пальто, надетом на пижаму, без всякого багажа.
Оказалось, Горбатов, получив сведения об эвакуации, рано утром, едва проснувшись, надел на себя пальто и побежал в порт, чтобы узнать, где находится пароход, на котором он должен эвакуироваться. В городе было уже неспокойно, в порту началась пулеметная стрельба, и Горбатов, вместе с толпой стремящихся покинуть город, буквально был втиснут на первый поблизости находившийся пароход, который вскоре поднял якорь и отбыл в Варну, куда и прибыл Горбатов в описанном выше «облегченном» одеянии и, конечно, без копейки денег. Еще трагичнее была судьба председателя Одесского кружного суда Микулина, который вынужден был погрузиться с женой на какое-то утлое суденышко, несколько раз заливавшееся водой, бывшее на краю гибели и только милостью Божией добравшееся на четвертый день до Варны.
Вскоре наша небольшая группа судейских, стараниями нашего прокурора судебной палаты Р. Г. Моллова, болгарина по рождению, переехала в Софию, где была устроена на разных должностях в болгарских учреждениях. Управляющим делами русских беженцев генералом Ломновским {349} мне было поручено заведывание регистрационным бюро при его управлении.
Шло лето 1920 года. Из Крыма все время получались добрые вести, многие стали возвращаться на родину. Стал подумывать об этом и я. Местное военное представительство во главе с полк. Палицыным поддерживало самые оптимистические надежды на дальнейшее развитие военных операций. Вообще настроение было такое, что армия генерала Врангеля освободит Россию и что, собственно, долг всех вернуться на родину и включиться в работу по освобождению ее от большевиков. В сентябре месяце я легко получил от полк. Палицына разрешение на въезд в Севастополь и билет на первый отходящий туда из Варны пароход.
Теперь всем известно из воспоминаний генерала Врангеля и его ближайших сотрудников, что уже в самый день принятия им командования армией в Крыму генерал сознавал безнадежность положения и неизбежность эвакуации Крыма, к подготовке которой он велел приступить в первые же дни своего вступления в должность Главнокомандующего. Мне по сие время совершенно непонятно — зачем и по каким соображениям поощрялось возвращение беженцев в Крым, часто женщин и детей — элемента не военного, и поэтому абсолютно не пригодного для вооруженной помощи сражавшейся армии.
И я представляю себе мысли генерала Врангеля, когда мы с профессором Янишевским, в один из первых дней по приезде, еще полные «софийских настроений», читали ему приветствие Общества русских в Болгарии, в котором между прочим говорилось: «…Разбросанные невольно по всему свету русские люди живут верой в Ваше победоносное шествие в борьбе против одолевшей Св. Русь нечистью…» «Победоносное шествие» — когда доблестные бойцы изнемогали, задерживаясь, отступая, на каждой позиции, кровью своей орошая последние клочки Русской Земли.
В день Воздвижения Креста господня — 14/27 сентября наш пароход, переполненный людьми, возвращающимися на родину, прибыл в Севастополь. Радостно забилось наше сердце, когда, сойдя на берег, мы услышали бодрые звуки Преображенского марша, исполняемого военным оркестром, на проезжавшем по улице грузовике.
Дальнейшее — тяжелая, безотрадная действительность. Первое, с чем пришлось столкнуться, — это полное отсутствие какого-либо помещения. Лишь поздно к вечеру какой-то знакомый профессора Янишевского нашел для нас у своего знакомого крохотную кухню. Сидя и полулежа на наших чемоданах, мы провели в этой кухне несколько ночей, пока, наконец, не нашли две комнаты в каком-то доме на Матросской Слободке. В моем Управлении юстиции встретили меня приветливо, хотя с плохо скрытым недоумением — зачем он приехал из Болгарии?.. Меня командировали к заведованию 3-м Севастопольским прокурорским участком. Выдали авансом месячное жалованье — 93 000 рублей, которые были мною полностью израсходованы на скудное питание в течение нескольких дней. В первые же дни я убедился в безнадежности военного положения и неизбежности оставления войсками Крыма, но никому не приходило в голову, что это произойдет так скоро.
В октябре сразу наступили небывалые в этот период года холода; к лишениям продовольственным присоединились и страдания от холода. Если за какие-нибудь 40–50 тысяч рублей можно было с большими трудностями и «по знакомству» с торговками достать хлеб, то дрова были совершенно недоступны.
Как-то случайно я встретил на Графской пристани моего хорошего знакомого сенатора Кармина, который сказал мне, что уже имеется приказ об эвакуации, и посоветовал поспешить в мое Управление для получения билета (на пароход). Там мне выдали пропуск на пароход (название забыл), предоставленный для эвакуации чинов судебного ведомства, и я на следующий день отправился на розыски этого парохода. Гавань была переполнена военными — измученными, грязными, оборванными, правда, с оружием, постепенно прибывающими с фронта. Указанный мне пароход уже полностью, до отказа, был занят какой-то воинской частью, часовые никого не допускали к сходням. Предъявленный мною пропуск «за надлежащими подписями и приложением казенной печати» никакого впечатления не произвел, и мне заявили, что никаких судейских на этом пароходе нет. Рядом стоящие пароходы тоже были заняты военными, и о том, чтобы проникнуть на один из них, не могло быть и речи. Все это с полной трагичностью привело меня к убеждению, что из Крыма мне не выбраться и что, избежав расправы со мной ЧК в Одессе,
