Ознакомительная версия.
Злой октябрь
Вадим Сухачевский
Светлой памяти моего отца
Вольфа Долгого
© Вадим Сухачевский, 2016
© Маргарита Пальшина, иллюстрации, 2016
ISBN 978-5-4483-3637-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Роман «Злой октябрь» открывает собой ответвление серии «Тайный Суд», начавшей выходить в издательстве «АСТ» (Москва) в 2015 – 16 гг. и связан с ней общностью самой основы (т.е. самого факта существования Тайного Суда), судьбами некоторых героев, рядом фактов и событий, перекличка с которыми неминуема.
В остальном книги этой ветви могут читаться независимо от головной серии. Поэтому иногда автор был вынужден повторяться, чтобы некоторые моменты стали понятны любому читателю, даже тому, кто не держал в руках ни одного романа из серии «Тайный Суд»… Книги, открывающие нам архивы Тайного Суда, переносят нас во времена, отдаленные от времени действия основной серии. События некоторых из них, как, например, эта, посвящены событиям начала ХХ века; некоторые расскажут о событиях более ранних эпох.
С наилучшими пожеланиями,
Вадим Сухачевский.Предисловие Юрия Васильцева председателя Тайного Суда
Старик с кудрявенькой фамилией Борисочкин образовался из праха в тот год, когда из подобного же лагерного праха вдруг начали возникать многие, уже, казалось, и не числившиеся в списке живых. Позвонил в субботу чуть свет, еще восьми не было, затараторил голосом довольно бойким:
– Юрий Андреевич? Простите великодушно за столь ранний звонок (было семь утра), но, знаете ли, уже тот возраст, когда уже каждая минута оставлена – хе-хе! – так сказать, по недоразумению небесной канцелярии. Как у вас нынче со временем?
К этому времени я уже четырежды менял и имя, и фамилию, Юрий Андреевич Васильцев почти пятнадцать лет назад, поэтому моя первая мысль была: «Провокация!» Но дальше сквозь треск в телефонной трубке донеслось:
– Догадываюсь, о чем вы подумали. Однако, если фамилия Борисочкин что-то вам говорит, то…
Неужто тот самый Борисочкин??
Много раз, перебирая лежалые бумаги, натыкался на его витиеватую роспись и фамилейку, там он и был для меня погребен, в бумажном хламе, под слоями пыли, в коленкоровых папках, перевязанный тесемочками. Нет, все еще, оказывается, существовал во плоти, взламывал чужой сон, домогался чего-то своего, к тому же весьма прицеписто. Зачем-то вдруг ему возжелалось повидаться со мной.
– Что ж, заходите, – сказал я и, только положив трубку, вспомнил, что даже не назвал ему адреса.
Старик, однако, позвонил в дверь через пять минут – видимо, разговаривал из телефона-автомата у моего дома, – и затараторил прямо с порога:
– Рад видеть вас воочию, Юрий Андреевич! А уж как вы на батюшку своего, на покойного Андрея Исидоровича похожи! Просто одно лицо!.. Хотя, когда его не стало, он был, конечно, несколько моложе… Вижу, вижу в ваших глазах вопрос: как, мол, этому старикашке удалось меня разыскать? Не буду выдавать своих маленьких секретов, скажу лишь: есть, есть еще люди! (Свои слова он то и дело разбавлял бодреникими «хе-хе!», что меня уже начинало раздражать.) Тем более, что речь (хе-хе!) вообще не об этом.
К груди он прижимал пухлую, почему-то пахнущую землей папку, из которой то и дело выпадал какой-нибудь ветхий листок бумаги. Старик тут же подхватывал его и бережно засовывал назад..
– А речь о том… – с этими словами он наконец положил свою папенцию на стол. – Да, собственно, вот об этом хламе, дохромавшем до вас, как сказал один хороший писатель, «сквозь прах разоренных империй»1. Покойный Андрей Исидорович… – Его глаза на миг повлажнели. – Он хотел, чтобы это досталось вам. Однако в ту пору вы были слишком юны, чтобы все постичь, даже о Тайном Суде вы в ту пору не имели представления. А потом… Ну, что стало с вашим батюшкой, вам и так известно, а я, архивариус Суда, сгинул сами (хе-хе!) понимаете, куда. Но папочку эту успел закопать в надежном месте. А земля, землица – она, в отличие от – хе-хе! – людей, умеет хранить…
Старик снова взял в руки папку, трепетно развязал тесемочки, но не смог удержать свой клад в скрюченных руках, папка упала, бумажный хлам высыпался из нее, усеяв собою ковер. Там были и листы писчей бумаги, исписанные твердым почерком отца, и какие-то наполовину истлевшие вырезки из газет, и какие-то документы с допотопными «ятями» и «ерами»..
– Ах, ах, старый я болван, что ж это я наделал! – запричитал старик. – Ведь все, все собрано было листок к листку! Что же теперь?…
Он опустился на колени, начал было подбирать листки, но они ложились явно не на место, и старику оставалось только ахать и проклинать свою старость и никчемность.
Я пообещал, что сам сложу все в нужном порядке. Борисочкин отнесся к моим словам с сомнением.
– Ну, допустим, записи вашего батюшки вы сложите как нужно, но газеты… Дух, так сказать, времени… – И вдруг махнул рукой: – А и бог с ними! Все равно (хе-хе!) дух останется духом, ибо, как считают некоторые, он бессмертен. Только прошу вас, не выбрасывайте! Времечко было – ох-ох-ох! Да сами поймете, заглядывая в этот мусор. Ну а записи вашего батюшки – они все о том же, о времени… Хотя, конечно, дело Леднева, вокруг которого слепилось это все, тоже будет для вас небезынтересно. Редкостный, скажу вам, был мерзавец и закоренелый убийца. Я даже допускаю своими (хе-хе!) куриными мозгами, что и гибель вашего батюшки тоже как-то связана со всей этой историей. Ну да вы сами во всем разберетесь.
На какой-то миг – точно въяве…
…Отец сидит на лестничной площадке, держась руками за голову. Из-под пальцев проступает кровь. И он шепчет голосом, в котором все меньше жизни, те загадочные слова: «…трава… страдание…»
Длилось одно мгновение. Передо мной снова стоял старик Борисочкин. Но смотрел не на меня, а словно бы вглядывался блеклыми глазами в ту даль, из которой все эти бумаги выплыли так же нежданно, как всплыл он сам в мире живых, в этом новом для него мире, где давно уже перечерчены географические карты, где сменилось название вещей, где не осталось ничего, что связывало бы его с этим миром. Просто когда-нибудь кто-то позвонит к нему в дверь, уборщица, за рублем, или пионеры, за макулатурой, и никто не ответит им на звонок.
От чая старик отказался. Хехекнул напоследок и как-то буквально растворился, потому что момента его ухода я не уловил, слишком сильно уже притягивали к себе эти вторично родившиеся после погребения листы, сейчас распластанные на ковре.
***
На обложке папки почерком отца было написано: «ПЕРЕДАТЬ МЕМУ СЫНУ ЮРИЮ ПО ДОСТИЖЕНИИ ИМ 18-ЛЕТНЕГО ВОЗРАСТА..
Сейчас мне 54. Да, время – вещь непредсказуемая, и я подумал о том, сколь нелепо давать какие-либо связанные со временем распоряжения..
Когда я прочел все бумаги, то решил переписать их, ибо прежние листы порядком истлели, пока таились в земле. Кроме того, я снабдил свои записи комментариями, возможно, иной раз слишком подробными, ибо не хочется, чтобы читающий эти записи отрывался от них, залезая в справочники и словари: уж больно устарели некоторые имена и понятия..
Что же касается газетных вырезок, то я вставил их выбрав порядок на свой вкус, как и посоветовал мне старик Борисочкин. Некоторые впрямую связаны с происходящими событиями, некоторые – лишь косвенно, а иные и вовсе не связаны никак, но, по-моему, дают что-то для понимания того удивительного времени.
На кого рассчитаны мои записи? Вот уж не могу сказать! Ясно, что сегодня изданы быть он никак не могут, и я не оракул, чтобы предсказать, когда настанет время для этого, сколько еще империй должно будет для этого обратиться во прах..
Впрочем, единственная прелесть жизни – в ее непредсказуемости, так что не стану гадать и пытаться заглянуть в такие дали..
Нам бы, незрячим, со своими близями разобраться!
Юрий ВасильцевНоябрь 1957 г..
Из записей Андрея Васильцева
Часть первая ДО…
Дорогой сын мой Юрочка. Помнишь, несколько лет назад ты спрашивал, что такое Тайный Суд. Я тогда дал обещание, что со временем ты непременно все узнаешь. В ту минуту я был уверен, что, когда наступит срок, непременно все тебе расскажу. Но моя уверенность зиждилась на предположении, что жизнь – штука долгая, и когда-то с непременностью настанет этот назначенный срок
Ознакомительная версия.
