Воробей, том 1
Пролог
Андрей Дай
Воробей т.1
роман
§5
Вопреки предсказанию врачей, утром двадцать второго января, в среду, Николай очнулся. Предыдущей ночью профессор Юлий Карлович Трапп сумел-таки влить сквозь плотно стиснутые зубы императора свою микстуру. Чем вселил в нас, дежуривших у постели больного уже вторые сутки, слабый луч надежды.
Прежде, еще вечером, отличный врач и просто хороший человек, лейб-медик двора, Николай Федорович Здекауер, сказал, что ежели после принятого лекарства Самодержец Российский откроет глаза, то это живительное снадобье может, если не совершенно, то, по крайней мере, надолго отдалить угрозу катастрофы.
Признаю: мы были готовы хвататься за каждую соломинку. Тут же, после заявления маститых эскулапов, все оказались тем более воодушевлены, как прежде подавлены. В огромном дворце воцарилась тишина. Императрицу все-таки уговорили хоть не на долго смежить веки, а остальные - в том числе и я, расположились на снесенных в приемную кабинета царя диванах. В Зимнем стало так тихо, так мертво, что можно было решить, будто бы строение и вовсе необитаемо. Галереи, залы и переходы на Николаевской половине были переполнены людьми, но ни единый из них не находил в себе отваги вымолвить и слова. Лишь вслушивались в малейшие шорохи, со страхом ожидая того или иного исхода.
К приезду Опольцера, знаменитого невролога, приглашенного из Вены по совету Здекауера, император все-таки открыл глаза. Двор смог, наконец, говорить. Всем казалось, что худшее уже позади. Что теперь-то уж, при таких-то уж докторах, все непременно будет лучше.
Николай всех узнавал и со всеми здоровался. Мне показалось, по изможденному скоротечной болезнью лицу его, моего друга и повелителя, промелькнула-таки тень неудовольствия тем, сколько народу набилось в его... в их с Марией Федоровной спальню. Однако же, Николай Александрович всегда умел хорошо сдерживать эмоции. Так что ни слова упреков мы не услышали.
К девяти часам завершился консилиум врачей. Широкой публике вердикт вынесен так и не был, однако чуть позже протопресвитер Бажанов предложил царю приобщиться Святых Тайн, что тот и исполнил с полным сознанием. Подданных исповедующих другие, нежели православие, религии из комнаты больного удалили, но едва заливающийся слезами священник вышел, все немедля вернулись. Достаточно быстро, чтоб увидеть сияющее счастьем лицо Властелина Державы.
- Верую, Господи, поручаю себя бесконечному милосердию Твоему... - вновь и вновь повторял громким шепотом Николай Второй, сверкая кажущимися огромными глазищами.
- Ангел, - воскликнул кто-то из придворных дам. - Он просто Ангел!
После император жестом подозвал своего секретаря, и тот, с мокрыми от слез щеками, срывающимся от волнения голосом, предложил подходить по очереди для прощания с государем.
- Прощайте, сударь, - все еще легко различая лица, говорил каждому Николай. - Прощайте, сударыня.
И это продолжалось до тех пор, пока утомление не победило природную вежливость. На несколько минут он снова впал в забытье, и не открывал глаз, пока дежуривший у постели больного доктор не выпроводил столпившихся в небольшой комнате людей в приемную.
Однако стоило к постели вернуться императрице, государь широко распахнул глаза и потянулся взять ее за руку. Потом лишь, стал вглядываться в сумрачные, не освещенные углы помещения, выискивая там брата.
- Саша! - улыбнулся он, когда Великий Князь торопливо приблизился к ложу. - У тебя золотое сердце и такая чудная душа! Береги мою Минни, и маленького Шуру! Теперь же обещай мне это!
Тут же услышал заверения розового от волнения Александра, что тот исполнит последнюю просьбу умирающего брата и государя. Что вызвало расслабленную улыбку на бледном лице Николая. Позже Самодержец повторял свой наказ и остальным своим братьям, каждый раз встречая один и тот же ответ.
Я, стоя рядом с кроватью на коленях, терпеливо ждал, когда же мой друг отыщет в себе силы проститься и со мной тоже. И когда это время, наконец, наступило, силы уже почти полностью покинули изнуренное проклятой болезнью тело.
- Герман, мой друг, - заплетающимся языком выговорил государь. - Россия. Soignes... la... bien...
Улыбка так и осталась на его лице до самого конца. Николай Второй не обнаруживал более никаких страданий, однако ничего связного до самого конца больше не говорил. До полуночи, когда Трапп, все еще на что-то надеявшийся, влил в рот больного очередную микстуру, государь лежал спокойно. Дышал тяжело, сквозь кожу выступала испарина, будто бы ему было жарко.
В час пополуночи Самодержец открыл глаза и внятно произнес: "Стоп, машина!". Душа моего друга и императора Российской Империи отлетела в мир иной с теми же словами, что сказал последними другой император - Николай Павлович.
Никса умер в час ночи, двадцать третьего января, одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года.
§5.1. Январь потерь
§5.1. Январь потерь
Время никого не щадит. Не побоюсь сказать откровенную банальность, но за всю историю человечества, ни одному человеку так и не удалось помолодеть. Секунды складываются в года. Года стирают, вымывают из человека силы, здоровье, а иногда и саму жажду жить. Уходит в неведомые дали, в память, в сухие строки учебников, время. И вместе с ним уходят люди.
Январь одна тысяча восемьсот семьдесят пятого года стал для меня, для нас, для Империи, месяцем потерь. Второго тихо скончалась Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария Гессенская, с пятьдесят пятого года известная миру как императрица Мария Александровна. Императрица-мать. Младшему ее сыну, Великому Князю Павлу Александровичу только-только исполнилось пятнадцать...
Дорогая моему сердцу Великая княгиня Елена Павловна пережила подругу ровно на неделю. Странная болезнь - в три дня выжегшая полную сил и энергии Принцессу Свободы, и мы, старожилы ее незабвенных четвергов в Михайловском, сестры Крестовоздвиженской общины, и остальные, знавшие ее, люди погрузились в пучину скорби.
Похороны собрали небывалую толпу народу. Десятки тысяч петербуржцев вышли на промерзшие улицы, чтоб проводить в последний путь выдающуюся женщину. Ах, еслиб все они знали, что не пройдет и месяца, как им снова придется одеваться потеплее для долгого стояния в молчаливых шеренгах, провожающих траурный кортеж. Двадцать третьего января умер Великий Император Николай Второй, за восемь лет царствования совершивший довольно деяний, что бы встать в один ряд с Петром Первым и Екатериной Второй. Умница, невероятный хитрован, гений интриги и острожный реформатор. Мой покровитель и друг.
Замерли стрелки. Время остановилось. Где-то там, за окнами, будто бы в ином мире, продолжало садиться и вставать солнце. По улицам стучали копыта и подкованные сапоги марширующей гвардии. Быть может даже, умом могу это допустить, смеялись люди. Не знаю. Я этого всего не видел. Будто бы снова, как много лет назад в Сибири, во мне поселился кто-то еще. Кто-то другой, холодно отмечающий пролетающие мимо события. Фиксирующий выражения лиц, злые, злорадные или скорбные шепотки придворных. Все видящий и все запоминающий. Подталкивающий меня прислушаться-таки к голосу разума, и отправиться в Мраморный дворец, где собрались дядья и братья почившего царя, дабы решить судьбу Державы.
Нужно, нужно было ехать. Прямо скажем, едрешкин корень - необходимо. И потому что Слово дал, поклялся умирающему другу позаботиться об осиротевшей империи. Но и кроме того...
Ну почему у нас в Санкт-Петербурге ничего не может случиться просто так?! Почему вся остальная страна живет просто, а у нас все происходит каким-то изощренным, извилистым путем? Почему за любым и каждым словом ищут второй, а то и третий смысл. Почему у нас при дворе возможен разговор и вообще без слов? Жестами, позами, мимикой. Как так вышло, что последний взгляд Николая, брошенный на императрицу стал значить для меня больше, чем не особенно внятная фраза на французском?! Но он, стоя уже на пороге Вечности, вымолвил одно, имея в виду другое. Государь это понимал, как поняли и мы с Минни. Нет, не только несчастную нашу Родину передавал моим заботам Никса. Тот его взгляд, мимолетный жест исхудалой ладошкой, яснее ясного говорил опытному царедворцу: "будь верной опорой для Марии Федоровны, сохрани трон для моего сына".
