Василий Щепетнёв
Переигровка 1
Зимний Мальчик
Предуведомление
Автор со всей ответственностью заявляет, что написанное ниже — выдумка. Плод фантазии. Художественное произведение, в некотором роде. И даже исторические лица, которые, возможно, встретятся читателю — тоже выдумка, и не имеют ничего общего с реально существовавшими и существующими персонами.
Неправда это всё, в общем.
2026 год.
Огонь сметает всё: дома и деревья, небо и землю. Я стою спиной к городу. А то бы ослеп. Волосы на затылке, одежда — горят. Мне больно.
Всё-таки прилетело.
Жаль.
Глава 1
ПРОБУЖДЕНИЕ
1972 год 20 июля, четверг
Вокруг тьма. Полная. И тишина. Только тянет гарью издалёка.
— Миша, ты как? — голос папеньки. Значит, загробная жизнь всё-таки существует, и мы встретились.
— Да так, ничего — отвечаю я. Голос громкий, ясный, чистый. Молодой.
— Что-то приснилось, Миша?
Пятно света на стене, слабое, жёлтое. Старый фонарик с лампочкой накаливания.
— Что-то, — отвечаю и сажусь.
Окно озарила вспышка, и в мертвенном свете вижу отца — в халате, китайским фонариком в руке. Секунду спустя — оглушительный гром.
Похоже, чистилище. Или даже ад.
— Гроза-то какая! Света нет по всей Сосновке.
Ага. Не чистилище. Сосновка.
— Значит, всё в порядке? — продолжил папенька.
— В порядке, — отвечаю я.
— Тогда досыпай. Утром в аэропорт.
— Досплю.
Папенька уходит, оставляя меня в темноте.
Впрочем…
Я опускаю руку. Под тахтой — свой фонарик. В Сосновке перебои с электричеством не сказать, чтобы часто, но и не совсем редко. Если сильная гроза, или ветер особенный, ураганный. Но ураганы редки. Не Канзас.
Включаю фонарик. Такой же тускло-желтый свет. Или после вспышки так кажется?
Смотрюсь в зеркало. Лицо недоуменное. Молодое. Более того, юное. Тело тощее.
Задумываюсь. Я старик, которому снится, что он молод, или юноша, которому приснилось, что он старик посреди ядерной войны?
Спать хочется.
И я уснул. До утра.
Июльское утро раннее. Папенька ест свой обычный завтрак — два яйца всмятку, бутерброд с вологодским маслом, стакан травяного чая. Я — рисовую кашу с рыбными тефтельками и маленькую чашечку кофе, две чайных ложки с верхом. Растворимый, скоростной.
Говорим мало, о незначащих вещах: гроза была сухая, без дождя, а жаль. Электричество дали быстро, холодильник не разморозили, утро ясное.
Звонит красный будильник — пора в путь.
Выходим из дома, садимся в машину, серую «Волгу», последнюю в своем роде. Папенька говорит, что Петрович проверил её со рвением, что-то подтянул, что-то продул, но в целом автомобиль в прекрасном состоянии.
— Это хорошо, — отвечаю я, и трогаю плавно, без рывков. Практики вождения у меня немного, но я способный ученик. А папенька за руль садится редко. Не любит этого.
Мы едем в аэропорт. Папенька улетает на гастроли. Вся труппа уехала позавчера, поездом, а он сегодня.
В аэропорту достаю из багажника папенькины чемоданы, те самые, из Чехословакии, куда папенька ездил с вместе с маменькой на гастроли в далеком шестьдесят седьмом. Отношу к стойке. Папенька — депутат, потому ему положено без очереди, но очереди и нет, час ранний, это первое, а второе — в июле все летят на юг, а папенька — в Свердловск.
Проходим в депутатский зал ожидания. Ожидание, полчаса, длится долго. Папенька отдает последние советы и указания.
Наконец, объявляют посадку.
Я смотрю со второго этажа, как взлетает «Тушка». Красиво взлетает.
Возвращаюсь в машину, еду домой, в смысле — на дачу, последние полгода я живу на даче. Загоняю «Волгу» в гараж. Чтобы «ЗИМ» не скучал. В тесноте, но не в обиде. Переодеваюсь, иду на электричку.
У меня сегодня биология. Приезжать на вступительные экзамены на папенькиной «Волге», да хоть и на дедушкином «ЗИМе» дурной тон. Да и вообще это у нас семейное: ни папенька, ни дедушка вождением не увлекаются. Мне тоже ездить особенно некуда, а хвастаться нет желания. В классе мы два года занимались автоделом, то есть мальчики. Девочкам преподавали домоводство. И теорию, и вождение все сдали, но права получать отсрочили до восемнадцати лет.
Правда, мне права вручили неделю назад. В порядке исключения. Как же, отец депутат, это раз, ведущий солист оперного театра, это два, а мать — сама Соколова-Бельская, это вообще отпад. Потому права у меня за подписью самого главного областного гайца. Можно сказать, права с отличием. И от гайцов неприятностей я не жду, а всё ж ни к чему пижонить.
Электричка прибыла в срок, и через двадцать минут я в вестибюле института. Иду в экзаменационную комнату. Пока остальные мнутся и жмутся, прохожу в первые ряды, беру билет и готовлюсь, рисую на листке зайчиков и лисичек. Подождав положенное время, отвечаю. Получаю пять баллов и выхожу назад, к бледным от переживаний абитуриентам.
Знакомых не вижу. Наша школа по номеру и по всему остальному считается первой. С углубленным изучением иностранных языков. Запросто в нашу школу не попадешь. Из нашей школы в медицинский пошли ещё Стельбова и Бочарова, но у Стельбовой золотая медаль, сдала химию и уехала в Карловы Вары поправлять здоровье. А Бочарова приходит последней, такая у нее примета. Любит сдавать последней. Остатки сладки.
Я совершенно свободен. Зачисление с двадцатью пятью баллами (четыре экзамена плюс пятерка из аттестата) не вызывает ни малейшего сомнения.
Дошел до почтамта, он недалече, пятнадцать минут неспешной ходьбы, да и куда спешить. Отбил папеньке срочную, адрес простой: Свердловск, Опера, Соколову-Бельскому, а текста одно слово: «Успех». Поспорил с телеграфисткой, Соколов-Бельский — одно слово или два, и почему в адресе нет улицы и номера дома? Адрес я отстоял (знал, конечно, улица Ленина, сорок шесть, но папенька считает, что достаточно написать «Опера», по аналогии «Москва, Кремль, Ленину») а вот за фамилию пришлось уплатить двугривенный. Всё ж не Ленин. Дойдёт быстро, папенька успокоится, если вообще волнуется. Конечно, волнуется, но не обо мне: вечером выступление, «Евгений Онегин», гастрольная премьера.
Вернулся к мединституту. Абитура тревожится, как зайцы в ожидании Мазая, у большинства экзамен впереди. Листают книги, надеясь на озарение последней минуты. Родители рядом. Поддерживают. Очередной претендент на высокое звание советского студента покинул скамейку, и я занял его место и начал есть мороженное, купленное по пути.
Вкусно.
Вкусно-то вкусно, а дальше?
Что делать? Фер-то ке? Остаток июля и август? И сентябрь? Учиться-то начнем в середине октября, это я знаю наверное.
Откуда знаю? Об этом и нужно подумать. Вот что делать: думать!
Что со мною было ночью? Сон? Оно бы и хорошо, только прежде таких снов я не видел. А что со мною сейчас? Ну, сдал экзамен, ладно, но почему я спокоен? Не радуюсь, не пляшу? Нет, радоваться я, конечно, радуюсь, но самую малость, как радуются люди, сложившие два и два, и получившие в результате четыре.
Ах в медицинский, ах, буду врачом — ещё вчера эта мысль наполняла меня если не блаженством, то волнением — точно. А сейчас я вдруг понял, что это — не моё. В смысле врачевание. Что и во врачах я останусь вечным перворазрядником.
Третий разряд по шахматам я заработал в четвертом классе. Второй — в пятом. Первый — в шестом. Наш физик, Илья Ильич, большой энтузиаст шахматной игры, считал меня если не новым Талем, то около того. Возлагал большие надежды. Ан нет. Стоп машина. Седьмой, восьмой, девятый классы пришли и ушли, а я всё топтался на месте. И ведь старался! Прочитал три дюжины умных шахматных книжек, решал задачи и упражнения, разбирал партии корифеев, но не в коня корм, потому десятый класс я отдал целиком школе. Ну, почти. Папенька папенькой, но учиться нужно. Почему нет? Учиться я могу, умею и даже люблю. В определенных границах. Первого разряда.
