Польская партия - Михаил Алексеевич Ланцов

1928 год, январь, 5, Нью-Йорк

Тяжелая полированная мебель тонула в легкой полутьме вечера.

Пыхнул огонек сигары. И от едва различимого силуэта в глубоком, массивном кресле отлетели клубы дыма.

Тишина.

Для полноты картины не хватало только легкого потрескивания угольков в камине. Но в небоскребе это было бы перебором. Поэтому приходилось обходиться тем что есть: курить элитные сигары и пить марочный виски — достаточно хороший для того, чтобы его получалось в удовольствие потягивать без закуски.

— Он повысил ставки, — произнес чуть хриплый мужской голос.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— И откуда же такая уверенность?

— Мой человек из окружения Гинденбурга шепнул, что старик бьет копытом. Нервничает. После разговора с Фрунзе. Судя по всему — тот все знает и начал сдавать свои карты. Сам.

— Наших германских друзей не хочешь предупредить?

— Если они сами еще этого не знают, значит — мышей не ловят. И им не место в нашем клубе.

— Интересно. И кто же ему ВСЕ рассказал? Не ты ли?

— Хорошая шутка, — хрипло хмыкнул собеседник.

— Рад, что ты сохраняешь чувство юмора.

— Взаимно. Но у нас есть утечка. Я полагаю, кто-то задумал поделить доли.

— Именно. И, если так посмотреть, эта утечка либо в твоих, либо в моих интересах.

— Либо в наших.

— Тоже вариант, — согласился мужчина в глубоком кресле, добродушно хмыкнув и отпив немного виски.

Его собеседник нехотя поднялся.

Прошел за стол.

Где щелкнул выключателем, «зажигая» зеленую лампу.

Придвинул к себе поближе папку, что там лежала. Развязал завязки. И переложил несколько бумажек.

— Это что?

— Это то, что мне собрали на него. И я могу твердо сказать — Фрунзе ломает нам всю игру целенаправленно. Как он узнал — важный вопрос. Но не ключевой. Намного важнее — что нам со всем этим делать. Потому что пока он удерживает инициативу и наносит нам удар за ударом. От него нужно избавляться.

— Покушение? Вздор. Его уже несколько раз пытались убить.

— Да. Это лишено смысла. — произнес собеседник и стряхнул пепел с сигары в дорогую резную пепельницу из малахита. — У него чутье как у дикого зверя. Во время последнего покушения он даже проснулся заранее и ждал убийцу с пистолетом наготове. Сам понимаешь — это не может быть простым совпадением. Особенно после этого фильма с упырями.

— Ты веришь в эту чертовщину?

— А ты видел этот фильм?

— Да. Какие-то киношные игры. Но выглядит убедительно и эффектно. Спалось потом плохо. Несколько дней. Не понимаю, как они это сделали, но ребята сумели все снять очень реалистично. Я даже готов их команду нанять и финансировать — уверен, фильмы они будут снимать отличные.

— В Ватикане не считают, что это киношные игры. Там присутствовал их человек, и он засвидетельствовал — все происходило на его глазах. И он даже принимал участие.

— Серьезно? — после небольшой паузы переспросил собеседник, с явным скепсисом в голове. — Мерзость какая. Но нам то что с того?

— Похоже мы, невольно, коснулись каких-то запретных вещей.

— Ты еще скажи, что Всевышний решил вмешаться.

— Иногда я думаю именно так. Фрунзе ведь воскрес на операционном столе. Вздор, конечно. Но уже поговаривают об этом именно так. Ведь смерть была. Врачи ее зафиксировали и уже накрыли его покрывалом. Клиническая смерть. А потом он ожил. Сам по себе. Так бывает. Очень редко, но бывает. И само по себе это ничего не значит. Но ведь теперь получается, что его словно какая-то неведомая сила хранит. Вон сколько покушений мимо. Иной бы давно умер. Хотя бы от шальной пули. А тут нет. Максимум — легкие ранения. Раньше я гнал такие мысли от себя, но после этого фильма — крепко задумался.

— И ты предлагаешь опустить руки?

— Еще чего! Но покушения на него лишены смысла.

— Тогда что?

— Переворот. Нам нужен переворот в Союзе. Чтобы к власти пришли как можно более радикальные и непримиримые люди.

— Они последнее время что-то часто умирают. Да и переворот уже пытались провернуть. Тухачевского и его команду до сих пор держат по подвалам. Фрунзе явно что-то задумал. Иначе давно бы суд организовал над всеми этими дураками, что так глупо подставились.

— Согласен. Это все не спроста. Но Лейба то пока жив.

— И что с того? Он же не рвется возобновлять с нами сотрудничество. Зазнался. Добрые дела помнить совсем не хочет.

— Это было ДО того, как умер Иосиф. Сейчас, как мне сказывают, он боится. И даже, вроде как хочет бежать.

— Здравая мысль. Я бы на его месте давно покинул те… хм… «благодатные места». В упырей я все равно не верю. А вот в то, что Фрунзе его разыгрывает как разменную карту — тут и провидцем быть не нужно. Все слишком очевидно. Тем более, что карты, если верить твоим словам, Фрунзе сам сдает под столом. И нам не все видно: кому, чего и как. Лейба же никогда не был силен в интригах, о чем он и сам знает. Вон — Иосифу проиграл в чистую. Его обдурили как дитя. Так что, да, я бы на его месте давно уже был за пределами Союза. Он проиграл. И это слишком очевидно.

— Не так уж и очевидно. В Союзе еще остались силы, способные все перевернуть. Фрунзе старым коммунистам-марксистам не по душе. Мягко говоря, не по душе. Там хватает тех, кто готов его убить, задушив своими руками за измену революционным идеалам. Он ведь свернул и Мировую революцию, и вместо попытки построить социализм в отдельно взятой стране занялся совсем другими делами.

— Я знаю. Но разве они настолько глупы, чтобы выступить против армии с полицией? Ты сам-то веришь в это? А даже если эти бараны на это решаться, то он их перестреляет всех скопом. И делать на них ставку — абсурд.

— Если армия будет на войне, а полицию отвлечь, то у них есть шанс.

— А потом они вернутся. Рано или поздно. И строго спросят.

— Временное правительство как-то справилось. Никто так и не вернулся. Ну, разве что Корнилов. Но и у него