Кавказ подо мною - Андрей Готлибович Шопперт

Событие первое

– Алексей Петрович, не мельтеши. Согласен, дурак. Только я не сам по себе дурак, я немец. Привык, понимаешь, с удобством воевать. Клозет тёплый, чашечка кофе турецкого, опять же жопа у меня от ваших лошадей болит. Сядь вон в креслу, наслаждайся минутами спокойствия. Так и о безопасности нашей подумай, ты как на левый борт перебегаешь, так расшива заваливается влево, как на правый, так вправо. Расшатаешь всю конструкцию, и потонем в мутных, грязных водах сей реки. А представь, как плохо тонуть, когда конские яблоки кругом плавают. Ладно, просто, как порядочный человек, утонул, а вот утонуть с полным ртом дерьма – это совсем другая история. Приходишь ты к вратам рая и Святой Пётр тебя и спрашивает: «Хто ты есть такой»? А ты рот раскрываешь и пытаешься ответить, а там какашки одни и заплюёшь апостола Петра.

– Еретик ты, Пётр Христианович, – Алексей Петрович плюхнулся в «креслу».

Князь Витгенштейн под себя плотнику заказал. Огромное, с довольно сильно наклонённой спинкой, и чуть, градусов на пятнадцать, заваленным внутрь сиденьем. Сидишь почти как в шезлонге. Под задницей, на ремешках, чтобы не сбивалась, подушечка бархатная набитая шерстью верблюжьей. Если бы не под себя ваял Брехт эти кресла, то с разбегу бросившийся в кресло собеседник, раздавил бы его к чертям собачьим. Нет, в гвардию специально солдатиков высоких набирают, особенно в гренадёры и в кавалергарды, но все они рядовые в основном. Офицеров размерами с князя Витгенштейна почти нет, а этот есть. Нарисовался, не сотрёшь. Всего на два сантиметра ниже Петра Христиановича, а в плечах, как это ни странно, даже ширше. Бугай такой, с Валуева размерами. Сам пригласил Брехт его в это путешествие. Да и не просто пригласил, а разыскал с трудом на необъятных просторах нашей «необъятной» Родины. В Вильне командовал подполковник ротой конной артиллерии. А и правильно. Вольнодумец и заговорщик. В Алексеевском равелине успел посидеть при Павле и, в отличие от тысяч офицеров и генералов, отсидел подполковник почти за дело. Принимал активное участие в создании Смоленского офицерского политического кружка, который можно назвать предтечей декабристов. Заговор задумывал против Павла. Хорошо Павел человек вспыльчивый, но отходчивый, отправил в ссылку Алексея Петровича в Кострому, где снимал тот комнатушку в доходном доме вместе с ещё одним товарищем, что сейчас с фужером кислятины белой (моча мочой) сидит, в усы ухмыляясь, в соседнем огромном кресле. Но для этого персонажа кресло великовато, ножки до земли не дотягиваются. Бултыхаются ножки. Или ножки – это как раз у кресла. А у персонажа? Ногульки? Он (персонаж с кривоватыми и коротковатыми ногульками) не с ними едет, так, по пути. Начальник большой. До Царицына только, а там, по несуществующему ещё Волго-Дону, на коняшках своих неприхотливых переправится на свой любимый Дон. Где он самый, что ни наесть, главный главнюк.

Звать товарища Матвей Платов. И он не много ни мало произведён в генерал-лейтенанты недавно и назначен войсковым атаманом Войска Донского. В соседней камере сидел при Павле в Петропавловской крепости с Алексеем Петровичем.

– Как есть, зря я с вами связался, – фыркнул в усы Платов, – напрямки, на конях, быстрее бы вышло. Ещё ведь пластунов тебе, Пётр Христианович, подбирать. Легко сказать: «Подавай лучших». Ан нет плохих, все молодцы. Обидишь кого.

Брехт оглядел оценивающим взглядом собеседников, стоит ли провоцировать, достаточно ли умиротворённо сидят.

– Матвей Иванович, объясни мне, немцу тупому, почему у тебя штаны зелёные, хоть тебе по грязи ходить не надо, тебя кобыла таскает, а у артиллериста, который вечно в грязи со своими пушками – белые?

– Бунт хочешь учинить? На святое замахнулся? – притворно ужаснулся атаман Платов.

– Где я и где бунт? А себе всё же упросил Государя синие чакчиры носить.

– Видел я, в чём твои егеря одеты. Интересные мундиры. Не для парадов. А что не хочет артиллерист наш в такую форму переодеваться?

– Это он не понял ещё всей её прелести. Поймёт. Персияне его научат думать о свой безопасности. Опять же я Стефанию уговорю, чтобы она ему в каждом письме писала, чтобы он аккуратней там, не лез под пули. Не сверкал белыми штанами.

– Кхм, я пулям кланяться нигде не буду. Готов всегда умереть, не уронив чести, за Отечество.

– Умный один товарищ сказал, что не правильно умирать за Отечество, за Отечество должны враги этого отечества, тобой убитые, умирать.

– И кто это сказал? Молодец! – зашвырнул пустой бокал в реку Платов.

– Суворов, – ну и что, что это Джордж Паттон сказал, и в гораздо более грубой форме? Что, ждать пока Паттон родится? Нам эта фраза сейчас нужна.

– А Гораций сказал: «Отрадно и почётно умереть за отечество».

Интересную вещь недавно про Алексей Петровича узнал Брехт. Он в Костроме, в ссылке, уговорил какого-то попа и тот ему латынь преподавал. Выучил. И даже пару книг из церковной библиотеки на русский перевёл.

– Всё забываю, как у русских называется муж сестры? – обернулся к атаману Брехт. – Деверь? Шурин? Свояк?

– Не, Пётр Христианович, просто зятем называется. Сбылась мечта у подполковника, немцем стал! – и заржали все втроём, так что перевозимые на корме расшивы кони решили их поддержать. На одном же языке.

Любимая была поговорка у подполковника: «хочу быть немцем», и правда почти сбылась. Женился две недели назад он на Стеше, она же графиня Стефания Августа София Сайн-Витгенштейн-Берлебург. Фамилию подполковник на графскую менять не стал, свою оставил – Ермолов.

Событие второе

Тронулись в путь десятого мая, и вот уже семь дней, сначала по Москве реке, а теперь уже по Волге, спускаются вниз к Астрахани. Платов специально на свадьбу приезжал. Друг и товарищ подполковника Ермолова, всё же вместе в Костроме ссылку отбывали. Ермолов и подал Брехту идею, попросить у атамана человек пятьдесят казаков. И не простых, а самых опытных, чтобы набрали по станицам, которые и с турками воевали, и с Ираном, и с Наполеоном. Разведчики. Пластуны.

Брехт сначала кривился. Во все эти сказки, про казацкие ухватки, верил слабо. Храбрые?