Живой возвращается с ящиком и кропотливо устраивает на нем ногу трупа, так, чтобы кость треснула аккурат под искромсанной щелью, и сильно бьет краем стопы - хрясь! Готово. Пара обутых во вполне приличные берцы обрубков стоят у стены, их остается только оттаять. От удара где-то за трупом раздается треск, и Ахмет замечает, что труп немного покачнулся в щели…Ага, я все-таки сорвал его с места. Ну-ка, дядя, что у нас на карманах… Поворочав на скользком кафеле не желающего улечься растопыренного покойника, Ахмет находит, наконец, устойчивое положение и проковыривает обломком скальпеля смерзшиеся кровью карманы.
Тень начинает выть, сначала тонко, всхлипывая, потом вой набирает силы и даже понемногу начинает цеплять…Нет, товарищ. Учишься ты быстро, но тут тебе не здесь… Ахмет делает то, что обратно "усилию" - внешнему наблюдателю это показалось бы нелепостью, если не безумием: он тщательно отыскивает в слое мусора самый близкий по форме к правильному квадрату кусочек стекла. И осторожно, словно пустое яйцо кидает его, тщательно выверив бросок - кусочек обязательно должен остаться на подоконнике. Бросок удается, разъятая лярвой пустота смыкается и топит вой в своих тяжелых светлых водах.
Улов невелик, но приятен - круглый пластиковый пенальчик на резьбе, в нем - две с половиной сигареты без фильтра, "Прима"…Тоже мои. - опознает их Ахмет, и от его размеренного водолазного спокойствия не остается и следа. Нет, внешне почти ничего не меняется, но его покой уже не стоит посреди мира неподвижной ледяной глыбой, а бьет из сердца короной белого пламени с синеватым подбоем.
Тень словно сдувает - этот обжигающе-ледяной жар непереносим для тех, кто пришел с той стороны…Ладно, расслабься.- командует себе Ахмет, вешает ружье на плечо и связывает шнурками трофеи. - Корчить из себя охотника за привидениями еще не время…
Последний этаж…Вон че, баррикаду из коек соорудили… Ну как, сильно она вам помогла, бедолаги? Ой не думаю… Гулкий коридор, под ногами почти не хрустит; подметали, что ль? Надо же, вполне себе такая простыня в одном из дверных проемов. Странно, что сохранилась. Значит, крепкая простыня, и портянки выйдут хорошими…Долго ж ты висела тут, бедная. Среди всякого отребья, всякой срани.
Обижали тебя, поди? - Ахмет ласково заговаривает храбрую простыню, складывает ее и убирает за пазуху. - Ну ниче, ниче, маленькая. Я уже пришел, и унесу тебя отсюда. Мы с тобой пойдем на… Недалеко тут. Там, веришь-нет, совсем плохие есть, даже хуже здешних. Пора их немного тово… наказать, и мы с тобой их обязательно накажем, поняла? Молодец…
Идущее на посадку солнце красит стены нарядным розовым, оттенок "Барби"…Я вам с-с-ссука дам барби, пидарасы. И барби, и хуярби, все суки получите, до копейки. Всю свою свободу с демократией сожрете, с правами человека вприкуску.
Покуда пополам не треснете… - по инерции заносит Ахмета, но он сразу пресекает невовремя проснувшуюся ярость, за уши возвращая себя из сладких грез с океанами крови в пустой больничный корпус. -…На портянки самый раз, еще б газет найти…
Живой человек идет по давно умершему коридору отделения кардиологии, перешагивая языки снега, вываливающиеся из некоторых палат с наветренной стороны. Он еще не научился постоянно держать себя именно там, где надо, ему не хватает умения навязать миру свою волю, и в результате его мотает как кота в стиралке. Вот и сейчас, едва не выскочив на нашу сторону, он слишком далеко уходит туда: коридор тянется уже не первый километр, незаметно растеряв черты творения человеческих рук - двери палат уже не совсем двери, и вместо больничных палат за ними мелькают довольно причудливые ландшафты. Словно откуда-то издалека доносятся сюда собственные мысли -…Че-то бля далеко. Сколь иду-то уже, а до первого поста не дошел… Вспомнив себя, человек умудряется нарушить установившуюся траекторию, ведущую все глубже, туда, где все перестает чем-то казаться и становится как разноцветные полосочки или проводки, чем-то смахивающие на виндовый скринсейвер с трубопроводом. Его выносит к прежнему ледяному покою, и он легко преодолевает четыре шага, оставшихся до небольшого зальчика перед будкой поста.
Раньше здесь стояла каталка, накрытая несвежей простыней поверх секущейся на сгибах клеенки; неудобные кресла и цветы в кадках, еще деревянный гроб телевизора на хлипком журнальном столике. Да, еще когда натащившие стульев бабы после долгого визга переключали с футбола на свою жирную простомарию, мужики прятали от них плоскаши - у телевизора не было ручки… С безразличным удивлением Ахмет обнаруживает, что совсем забыл о проведенных здесь двух неделях.
Это была зима между первой и второй женой, когда отменили СССР и не стало курева. …Или тогда изаура была, а простомария позже… - на мгновение озадачивается Ахмет. - Да хер с ими обоими… Ни с того ни с сего ему вдруг позарез требуется найти ту палату, где он когда-то лежал…Ага. Вот, похоже, почему именно сюда тянуло. - он встряхивает плечом и перехватывает ружье за шейку приклада, напоминая себе о том, что как только согреется у костра, надо будет отпилить приклад; и размеренно идет, внимательно всматриваясь в двери палат. -…Так.
Рядом была процедурная, значит - по левой стороне. В сортир ходили мимо поста, или нет? Не помню. Так, вот процедурная, старшая медсестра, это че еще - закрыто, смотри-ка; ага, теплее… Да. Она… В палате все точно так же, как и в остальных: железные остовы коек и заснеженный мусор на полу, смесь битого стекла и отвалившейся штукатурки. Ахмет недоуменно разглядывает рыжие остовы, причудливо вспученную краску на облупившихся стенах. Видно уже не очень, солнце зашло…Ну и че я сюда приперся? - прислушивается к себе: нет, тишина, ответа нет; уже и поворачиваться начинает, - Ладно. Костер по… Ан нет. Поддых бьет четкое ощущение - Здесь! Без малейшей паузы тело соглашается - здесь так здесь.
Что "здесь", почему - ни тени ответа, одно только чувство правильности всего.
Если затворная рама АК может чувствовать, то она, наверное, чувствует себя именно так, когда мощь выстрелов гоняет ее по маслу безукоризненной траектории.
Просто "здесь", и все. Сомнений нет.
Ружье прислонено к спинке койки, обрубки качаются на продавленной сетке, ожидая, когда косяк будет вынесен и разломан. Покрыв скомканный календарь шалашиком щепок, Ахмет катает вату по тщательно очищенному бетону. Взъерошенный клочок принимает искру - опа, теперь только не задуть… Склонившись над будущим костром, Ахмет замирает. Пришло. То, чего он, оказывается, ждал все это время - здесь.
Оно не торопится. Дешевых трюков не будет - что-то внутри Ахмета знает это заранее; никаких пугалок и прописок. Будут простые и неотразимые удары, примитивные как лом - и такие же сокрушительные. Но эта простота будет ослепительно совершенной, рядом с ней Ахмет кажется себе чем-то маленьким, грязным и непереносимо дурацким. Так выглядела бы прозрачная китайская зажигалка в витрине Картье.
