Его город убит, быстро и грубо. С пренебрежением, в полном осознании, с наглой уверенностью в том, что отвечать не придется. Даже не убит - усыплен, как ставший "ненужным" кот. Это напрасно - отвечать приходится каждому; рано, поздно - но без вариантов. …Вы думали, спросить уже некому? Ой зря вы так решили. Вот он я - мне и ответите. И не жопой - не надейтесь, мы в курсах, что вам такая ответка слаще маргарину, а своими сучьими потрохами. Я вас их из параши без рук жрать заставлю…
Спортивный магазин Старт. Тут была самая настоящая пацанячья Мекка, металл, масло, запчасти, папиросный дух входящих с мороза взрослых мужиков, в сорокалитровом баке шуршал мормыш, изредка выталкивая на поверхность черных литых плавунцов. Лодочные моторы в деревянных занозистых рамах, хрупкое стадо плененных великов, на почетном месте - несбыточная, отполированная алчными взглядами "Ява" - еще шестивольтовая, породистая, темно-вишневая, в сияющем хроме. Тут когда-то был торжественно куплен его первый новый мопед. "Карпаты", электронное зажигание, шестьдесят второй движок. 252 рубля. На вилке оберточная бумага, перевязанная шпагатом, невозможный запах новой резины - запах исполнившейся мечты, он подхватывал и уносил на грозно ревущие ямаховые небеса.
Рыжее мое счастье. Когда не стало Союза, тут до самого Пиздеца жил вкусный запах нового масляного металла, хоть и с едким оттенком китайской барахолки - здесь торговал инструментом Серега, как его… то ли Морозов, то ли Январев - че-то с зимой связано… А сейчас выгоревшие рамы обрамляют хаос провалившегося в магазин второго этажа. На попадание не похоже, скорее всего, просто выгорели перекрытия.
Бывший продуктовый. Помнится, один из первых "комков". Сникерсы-хуикерсы, дурацкие кожаные куртки, по которым тогда все почему-то сходили с ума, Гера его тогда открыл, этот, как его - Фальдер, что-ли… Сын начальничка какого-то, знакомый опер рассказывал лет через десять, как плющил его вместе с папой за украденные бюджетные кредиты. Или не бюджетные, теперь-то какая разница.
Интересно, он же тогда свалил на юга, в Сочи - повезло ему, нет ли. Говорили, что турки, зачищая Черноморское побережье, гуманизмов не разводили - набивали народом баржи, и в море. Лаврушники еще на турков тогда знатно отпахали, выслуживались, да только хрен им вышел. Турки-то потом, не будь дураки, их самих разоружили - да на те же баржи. И правильно, не будь шлюхой.
Полдома стоит, полдома как корова языком слизнула. Тут тоже лавочка была какая-то, еще с такой высокой лестницей, а потом вместо лавочки банк. Но это уже после, после. Перед самым Этим Самым. Дальше все - ни одного целого дома, отсюда и до самого института. Холмы руин, сглаженные снегом и утыканые поднявшимся за эти годы кустарником. …Город, город… Что с тобой сделали-то, а?! Это уже не Тридцатка, это кладбище… Не-е, дорогие товарищи ублюдки, так нельзя.
Ряд выгоревших, провалившихся в себя коробок: бывшая Фрунзе. ДК химзавода. Да, своими руками снес полфасада - раньше даже не задумывался, а сейчас как-то не по себе. Ахмет ловит себя на том, что всячески старается оттянуть момент возвращения в свой Дом.
Дом еще хранит часть накопленного за долгие годы тепла, но тут же гаснет, стоит только бывшему хозяину приблизиться. Дом не желает знать бывшего хозяина, отворачивается и молчит - и хотя в этом молчании нет ни зла, ни памяти, Ахмету ясно, что это навсегда.
Войдя со стороны ДК, Ахмет с остановившимся взглядом проходит по бывшей "камере хранения" и выскакивает из окна во дворе - ноги отказываются нести его на жилую половину. Постояв несколько минут, он входит в свой подъезд и сразу спускается вниз.
Через час, собрав и похоронив растащенные по всему подвалу кости, человек с лицом мертвеца вышел из Дома. Слепо натыкаясь на кусты, побрел по двору, однако далеко не ушел: ноги не идут. Тело в открытую, без обиняков отказывается служить, не реагируя на нервные импульсы. Снег кажется грязно-черным, а небо словно залито мутной кровью - когда-то давным-давно, встречая подобную фразу в книгах о войне, человек считал ее преувеличением.
Боль, не удержавшись в душе, перекидывается на тело: стоящего посреди заснеженного двора человека словно бьют в дыхало - судорожно дернувшись, он сгибается и падает на колени, склоняясь до земли. Из его живота судорожно рвется наружу зажатый вой - низкий и одновременно сипящий.
Найдя выход, бешеная ненависть продирается наружу, заполняя грудь горящими углями и срывая голосовые связки. Все живые существа вокруг нутром чувствуют, как внезапно ниоткуда дохнуло смертью - собаки вскакивают в своих норах, рыча во тьму; люди замолкают на полуслове и начинают оглядываться; птицы срываются с места и заполошно несутся, не разбирая дороги - лишь бы подальше от источника того, что прокалывает позвоночник холодной иглой и превращает тело в тряпичную куклу.
Даже в пяти километрах от мертвого дома, на втором этаже офисного здания RCRI некоторые из сотрудников почувствовали под ложечкой внезапную сосущую пустоту.
Выразилось это по-разному - кто переложил поудобнее затекшие на столе ноги, кто тоскливо глянул на часы, а заместитель проект-менеджера South Ural special division допустила ошибку в тексте ежемесячно подверждаемого распоряжения, случайно нажав клавишу пробела. Скорее даже не ошибку - описку; но на сервер текст лег именно так, как и было набрано. Пока проект-менеджер был в отъезде, именно эта невысокая полноватая афроамериканка была самым большим боссом на восемьдесят верст вокруг, и вносимая ею правка имела высший приоритет. Ее изменения были приказом для всех шестисот пользователей местной сети, и подтверждались аж в Министерстве Энергетики США и следом - в Пентагоне.
Все собравшиеся в ситуационном зале имели несколько недовольный вид - бывший супервайзер, толстый седой индиец, отмотавший свой контракт неделю назад, никогда не заставлял их бессмысленно досиживать смену, и едва ли не в первых рядах отправлялся в бар по окончании реальной работы. А эта сука… Пусть так истово рвут жопу у частников, мы-то госслужащие. Да еще в Росс…, тьфу ты - NCA; не, надо отвыкать, а то так вырвется, и все. Нарваться на штраф с этой черной сукой, похоже, не проблема…
Наконец, сука достучала что-то и поднялась, потягиваясь во всю ширину своей немаленькой туши. У всех мужчин одновременно промелькнула мысль -…а ведь кому-то придется трудиться над этим мясом, шастая по вечерам в командирский модуль. Хотя, может, она не станет перебирать всех подчиненных, ограничится двумя-тремя.
Однако надежды мало - эти черножопые обезьяны неимоверно ебливы, и заебаный черной начальницей белый парень давно уже стал притчей во языцех. А обломаешь - тут же или по работе доебки, или вообще засадит, обвинив в домогательстве, сейчас это еще легче, чем искать ошибки в работе. Эх, только бы не я… - мрачные сотрудники дружно отвели глаза от тяжко колышащейся плоти под бежевой формой.
