умыкнул? — Строго спросила она. — Ну ты же знаешь, что нельзя! Зачем лезешь-то?
— Почему нельзя?
Признаюсь, я удивился, но своих чувств не выдал.
— Ну что ты как маленький⁈ Дай сюда!
Бабушка вошла в комнату, отобрала жестяное ведерце.
— Мамка узнает — будет ругаться. Не лезь ты уже сюда. Чего ты там не видал?
— Это папино? — переспросил я спокойно.
Бабушка, которая хотела было уже выйти, обернулась, удивленно приподняла белесые брови.
— Вова. Ты что? Шутишь? Чего ты опять такой непослушный стал. Так. Садись делать уроки, — с этими словами бабушка унесла жестянку. Крикнула откуда-то из большой комнаты: — Ты голодный? Я на рынке была. Купила муки и яиц с молоком. Щас тебе напеку блинчиков, только печку растоплю. Хочешь? С сахаром.
Я пошел вслед за старушкой, успел заметить, как она спрятала жестянку в антресоли большого шкафа.
Что тут вообще происходит? Это ведь награды! Отцовские награды! Ими гордиться надо, а не прятать от ребенка!
Услышав про блинчики, я почувствовал большое желание наесться их до отвала. Тельце мальчишки буквально-таки требовало насытить себя мучной едой. Даже живот заурчал. Однако, я понимал, что на такой еде далеко не уедешь.
— Нет, ба, — ответил я.
— Чего? — не расслышала бабушка
— Не хочу я блины. Есть у тебя гречка? Я бы яиц вареных с гречкой поел.
Бабушка нахмурила брови. Приблизилась, пощупала меня за лоб.
— Вова, ты не заболел?
— Нет, — покачал я головой.
— Ну тогда не говори глупости. Сейчас я растоплю печку и будем кушать блинчики с чаем. Ну, иди. Делай уроки.
— Я не хочу блины, ба.
— Как это не хочешь? Ну все, хватит уже шутить.
Так, ладно. Я хмыкнул. Есть-то мне и правда хотелось. На с блинчиками да оладушками о спортивной карьере думать не стоит. Придется взять все в свои руки.
— Давай я тебе помогу растопить. Только переоденусь.
— Вова, да чего ты? Я сама. Тебе перенапрягаться нельзя. Иди давай, учись. А я…
— Сейчас я, быстро, — проговорил я, вернувшись в комнату.
Сняв и сложив форму, я порылся в шкафу и надел Вовины вещи: брючки, да рубашонку, рукава которой подкатил, чтобы не мешались. Затем я тут же отправился на двор, к дровнику. Нашел там топор, который оказался тупым, как валенок.
Пришлось поискать в сарае точило, к счастью, нашлась почти свежая долька точильного круга. О него я и стал править топор.
— Вова, ты чего⁈ — Вышла на сходни бабушка. — Да хватит тебе! Давай я сама!
Бабушка кинулась ко мне, но я остановил женщину.
— Ба, успокойся ты. Иди отдохни пока.
— Да ты же квеленький! Простудишься! Сляжешь! Сейчас взмокнешь — тут же продует!
— Бабушка, — встал я с пенька. — Я стану квеленьким, как ты говоришь, если окончательно жиром заплыву. А тут неплохая тренировка получается. Физическая нагрузка. В этом и есть здоровье.
— Здоровье⁈ Да ты вспомни, что с твоим папкой случилось⁈ Много ли у него было здоровья? — Испугалась бабушка. — Также хочешь⁈ А, ну отдай топор!
Бабушка потянулась, чтобы вырвать топорище у меня из рук. Запричитала при этом:
— Это ж топор! Это ж дрова! Будешь колоть — поранишься!
— Бабушка, — убрал я топорище. — Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты, если так будешь к своему внуку относиться — абы что вырастишь. Напрочь бесполезного человечишку воспитаешь. Значит так. Давай с тобой спорить не будем. Я тебе помогу растопить печь и приготовить чего-нибудь питательного.
— Вова…
— Даже не спорь со мной. Не отговаривай. Это решено.
— Вова, что на тебя нашло, — испугалась она вновь.
Я вздохнул.
— Ба. Я же как лучше хочу. Хочу тебе помочь, чтобы ты лишний раз не уставала. Дрова колоть — неженское дело. Ну?
— Тебя как подменили, — проговорила она ошарашенно.
— Крепким, сильным мужчиной хочу вырасти. А блинчики, хоть и вкусные, но мало их для этого.
В бабушкиных глазах стояло настоящее изумление. Кажется, они до такой степени забаловали своего внука, до такой степени окружили его своей заботой, что он и на мальчишку-то перестал быть похожим. Видимо, с отцом что-то стало, раз некому было их с мамой вразумить. Очертить границы, где свою заботу надо поубавить. Ну ничего. Теперь мужчина в доме появился.
— Дед твой был крепким, — сказала она помолчав. — У него, после войны, медали за рукопашную были. В одиночку двоих фашистов мог уложить. Голыми руками.
— Я буду как дедушка, — сказал я и улыбнулся.
Бабушка вдруг тоже улыбнулась. Правда оказалась эта улыбка какой-то грустной. Бабушкины глаза заблестели.
Признаться, колка дров далась мне непросто. Устал я уже на четвертом полене. Тело мальчики буквально сопротивлялось всякой физической работе: мышцы ныли, ноги тряслись. Оно просто кричало мне: «Оставть ты это дело! Пойди отдохни!»
Тогда я взял волю в кулак и продолжал работать. Раз за разом раскалывал я все новые и новые поленья. Строгал щепки для розжига.
А еще я все думал о том, что случилось с отцом Владимира. Выходит… С моим отцом? Видимо, был он спортсмен, скорее всего, тяжелоотлет-любитель. А может, даже профессионал.
Да только исчез он из семьи. Умер? Погиб? Или может быть, просто ушел? И снова, спрашивать напрямую было нельзя. Ведь ни бабушка, ни мама точно не поймут меня в таком случае. Станут задавать вопросы, которые прибавят только новых проблем. Я решил погодить и позже выяснить все сам.
— Может, хоть масличка добавить? — Спросила бабушка, видя, как я уплетаю гречку, закусывая вареным яйцом.
— Ба, ты только не обижайся, — сказал я, отодвигаясь от стола, — вот оно, твое масличко.
С этими словами я похлопал себя по объемному животу.
— Ты что же, совсем теперь не будешь блинчики есть? — Спросила бабушка.
— Ну почему же не буду? Я люблю твои блинчики, — прислушиваясь к телу мальчишки, сказал я. — Только надо всего в меру.
А на часах, к слову, было уже шесть вечера. Я ждал, когда же домой вернется мама Вовы. Ждал, потому что у меня появилась идея, как же сделать так, чтобы она сама мне рассказала об отце мальчика. О его наградах и медалях. О том, что с ним стало, раз женщины так сильно оберегают своего ребенка.
— Спасибо, — вдруг сказала бабуля.
— За
