а также на Сев. Африку.
Как меня тащил до дома Лихорук, я уже весьма смутно помню. Но злыдень отлично с этим справился, да и чудесную тропинку я успел открыть. В общем, сдал он меня с рук на руки Глафире Митрофановне и Акулинке, которые и затащили меня в избу, уложив на кровать. И ничем больше помочь злыдень был не в состоянии, даже силой поделиться не мог — её и у меня хватало, так что резерв трещал по швам.
Прана тоже была мне пока не нужна — ведь эта болезнь, как мне потом объяснила на пальцах мамашка, была чисто магического свойства, хоть и серьёзно влияла на моё физическое состояние. Но чисто «технически» я был жив-здоров. Вот такой парадокс.
А вообще, «силовая горячка», как её обозвал мой одноглазый братишка, или «лихорадка Сен-Жермена[1]», как поименовала её Глафира Митрофановна, влияла не на физическое тело, а как раз на духовную составляющую — на энергопроводящие меридианы и взаимные связи между «органами» всей магической системы, включающие в себя источник и резерв.
Но они же влияли и на ауру, которая, собственно, и влияла уже и на моё самочувствие. Первым из колдунов-магов-ведьмаков, как утверждала Глафира Митрофановна, такое состояние, или магическую болезнь, подробно изучил и описал тот самый весьма известный по легендам даже «простецам», алхимик и оккультист Сен-Жермен.
Даже я в своем времени кое-что почитывал из его «приключений», считая их досужей выдумкой. А оказывается, он на самом деле был крутым магом, в отличие от другого графа-проходимца, которого все знают под именем Калиостро. И, как оказалось, именно Калиостро был самым известным плагиатором Сен-Жермена.
С Калиостро все ясно. Его настоящее имя — Джузеппе Бальзамо, родился он середине 18-го века в Палермо в семье торговца сукном. Сызмальства отличался пристрастием к мошенничеству, и ни к какой настоящей магии отношения не имел. У него даже задатка не было — просто ловкий аферист. Хотя закончил он плохо — в лапах инквизиции, где умер в подземелье замка святого Льва, куда его заточили как еретика и обманщика.
Всё это между делом мне поведала мамашка, когда начала уточнять анамнез[2]. Она буквально ошалела, когда я признался, что только за одну битву поднял свой чин просто на неимоверную высоту — подпрыгнул на три чина сразу. И суммарно за столь короткий промежуток времени перевалил за шесть вед. О таком быстром возвышении Глафира Митрофановна никогда не слышала.
— Чтобы кто-то за несколько дней преодолел дистанцию в шесть вед… — бурчала она вполголоса, до сих пор находясь в шоке после моего заявления, — это просто немыслимо! Ты понимаешь, что натурально мог сгореть, а не только энергетические каналы спалить к чертям собачьим? — терзала она меня, попутно замеряя температуру, слушая дыхание, и еще проделывая массу всяких «медицинских операций».
— Чего там у меня с ними? С каналами этими? — с трудом ворочая языком, осведомился я, постепенно понимая, что совершил нечто немыслимое с её точки зрения.
— Я-то не вижу, но могу предположить, — ответила Глафира Митрофановна, — ничего у тебя от них не осталось! Ошметки одни! Надо же было додуматься, такую энергию сквозь совершенно неподготовленный организм пропустить! — продолжала она меня распекать. — Ты в школе учился? — неожиданно поинтересовалась она.
— Не помню… Наверное, учился… — ответил я, памятуя о собственной амнезии.
— Тогда попытайся физику вспомнить, горе ты моё, луковое, — с неожиданной нежностью произнесла она, — отчего нагреваются электрические провода.
Она мне что, в таком состоянии экзамен по физике решила устроить? Я бы еще понял, если бы по биологии — она ж, как-никак, врач. Причём здесь электрические провода? Голова у меня соображала плохо, перед глазами всё кружилось, но на вопрос мамашки ответ я знал.
— Это значит, что питающий кабель не справляется с нагрузкой.
— Вот! Не справляется! — наставительно произнесла она. — Акулинка! — громко позвала она дочь, оставшуюся на улице.
Похоже, что её доча сейчас выпытывает подробности случившегося у Лихорука. Так-то она девчонка ушлая — сдаст ей меня злыдень с потрохами. К тому же у него «приказ» — расценивать просьбы и требования хозяек дома, как мои собственные, если они не касаются нашей общей безопасности.
— Да, мам? — ворвалась в избу девчушка, задорно тряхнув крепкими грудками под легкой хлопчатобумажной кофточкой с красочной ручной вышивкой.
Никакого лифчика она, естественно, не носила. Ну, сами посудите, какие лифчики были в СССР этих лет? Да никаких и не было. Я читал, что до войны в женском исподнем гардеробе преобладали лишь рубашки и сорочки, которые шились из хлопка, бязи и батиста. Часто на них вышивали узоры гладью или мережкой сами владелицы, как вот сейчас на Акулинке.
Примерно в то же время появилось слово «бюстгальтер», как, собственно и сам предмет гардероба. Ведь bustenhalter по-немецки — «держатель груди». Но только очень известные актрисы и жены видных партийных деятелей могли достать подобное белье из-за рубежа или купить его в специальных магазинах за валюту.
А вот под прижившимся в просторечии словом «лифчик» тогда еще называли пояс для крепления чулок. Носили такой пояс даже дети, не только девочки, но и мальчики. В годы войны, конечно же, стало не до пошива женского белья. Все артели были перепрофилированы на производство бинтов, медицинских бандажей и прочих важных текстильных принадлежностей. В общем, никаких «держателей груди» у простого женского населения и в помине не было.
Да что там говорить, в эти времена у мужчин кроме традиционного исподнего белья -кальсон, не было даже трусов! И даже в более поздние времена. Я сам помню шок по поводу трусов, который ощутил на первый день после призыва в армию после окончания института.
Я, как обычно, решил не косить — дед бы точно меня не понял, и сразу после выпуска отправился на срочную службу. Нас, молодых призывников (хотя, по сравнению с восемнадцатилетними соратниками я был и не так уж молод) привезли в воинскую часть, постригли, после чего загнали в баню. По выходу из душевых, получали новенькую форму: брюки, китель, сапоги, портянки и какие-то непонятные белые штаны.
— Ля-тополя, пацаны, а это зачем? Опаньки, а трусы где? Как же без трусов-то нормально жить? Привыкли мы к ним, с кровью не оторвать!
А старшина в это время ржал, словно дикий жеребец:
— Запомни, боец: без трусов ты проведешь ближайшие полгода! Пока летнюю форму одежды не
