«Нет, ничего не будет!», – снова зазвенела тишина на краю этого просыпающегося поля. «Ничего о чём мечталось, не будет…». И, если теплилась ещё какая-то надежда на то, что можно было уйти… в крайнем случае, сбежать и спрятаться, лишь бы не позволить втянуть себя в новый поход, то теперь стало поздно. Недавнее известие о том, что герцог Бургундский движется на Компьен перечеркнуло все надежды Клод, потому что Жанна, не колеблясь ни минуты, снова подняла знамёна.
– Ближе нашего войска к городу нет никого, – не столько объяснила, сколько отрезала она в ответ на вопросительный взгляд подруги. – А потом – всё! Только Компьен, и всё…
Но Клод и без того чувствовала, что остался им только Компьен.
И вот сегодня, шестого мая, менее чем в дне пути от города, они стояли и словно прощались со всей своей предыдущей жизнью. Потому что, как бы там ни повернулось дело с защитой Компьеня, ничего, как раньше, уже никогда не будет…
– А знаешь о чём они вчера спросили? – пробормотала вдруг Жанна, имея в виду тех, кто с ней теперь воевал. И по её тону стало ясно – время молчания закончилось. – Когда я рассказала весь план действий и разъяснила каждому, что ему надлежит делать, вопрос у всех был один – слышу ли я всё ещё свои голоса?
Она попробовала улыбнуться, но на усталом лице улыбка никак не получалась, выглядела жалко и даже зло.
– Я сказала им – нет. И спросила, неужели всё это до сих пор так важно? Разве план, который я только что предложила, чем-то плох или невыполним? Или всякое дело, которое исходит от нас самих, уже заранее ненадёжно, если не витает над ним чья-то высокая воля? А они мне на это – «с голосами-то, Жанна, надёжнее. Случись что, с нас спросу меньше». Вот так… Я им говорю: какого же спроса вы боитесь? А они только плечи жмут и глаза в стороны отводят. Боятся Господа прежде короля назвать, и короля прежде Господа…
Из горла Жанны вырвался нервный смешок
– Говорю им, я сама буду ответ держать, и перед Господом, и перед королём, ваше дело признать или не признать мой план. Если хорош – бояться нечего, а коли плох, так на то у нас и совет, чтобы всё продумать и подправить. Они помялись немного, потом признали, что план хорош и разошлись. Но я не знаю, есть ли в них вера теперь? Пойдут ли они за мной с уверенностью в победе, или по необходимости простых наёмников? Да и пойдут ли, если вдруг что-то обернётся не так?.. Но даже не это ещё самое страшное…
Жанна повернулась к Клод. Глаза на вымученном лице огромные, но такие пустые и бесцветные, будто что-то выжгло из них всё живое.
– Я тебе скажу кое-что, Клод… Ты только не перебивай. Я не сейчас всё это поняла и долго думала… Да и ты, наверное, тоже. Но молчишь… И спасибо за это, потому что сказать должна я…
– Жанна…
– Нет! Я же просила – не перебивай! Всё плохо! У меня ничего не вышло. И самое плохое, что вчера, пока я гадала, верят ли ещё эти люди в меня или нет, вдруг появилась мысль, что я сама в них больше не верю. В то, что прикроют в бою – не верю! Что вынесут раненную… что отобьют, если вдруг… Ну, ты понимаешь, если вдруг плен… Я последнее время почему-то о плене только и думаю. Сны мне об этом не снятся – мне вообще уже ничего не снится – зато днём, что бы ни делала, нет-нет, а обдаст вдруг холодом. Будто плохое что-то уже случилось. Начинаю думать, из-за чего, и, словно спотыкаюсь… словно лбом об стену – ПЛЕН! И, знаешь, сама уже не понимаю, боюсь я его, или хочу? И не смотри так! За все смерти, что по моей вине случились, нужна расплата.
– Смерти случились не по твоей вине!
– Это твоей вины в смертях нет. А я кричала: в бой! И люди меня слушались. И меч моя рука держала! И я хорошо помню, как он рассекал воздух… Хотя, знаешь, как бы ни хотелось мне солгать даже самой себе, не поручусь, что всегда это бывал только воздух.
Глаза Жанны стали, кажется, ещё больше. Она как будто ждала, что Клод отшатнётся, ужаснётся. И эти огромные глаза искали страх на лице подруги. Но его там не было.
– Да, – словно выпустила что-то из себя Жанна. – Да, я никогда бы не убила вот так, стоя рядом друг против друга. Но вспомни первые бои под Орлеаном. После них в крови были и мои руки, и мои доспехи!
– И твоя душа.
– Душа обливалась собственной кровью, а доспехи и руки были в чужой… Я запятнала белую сталь, которую мне дали, как посланнице Божьей, и больше не достойна ни её, ни этого прозвания. Как и веры в себя. Я не Господь. Всего лишь человек, который многого хотел, но… он всего лишь человек. Обещала завоевать мир, достойный тебя, а всё каким было, таким и осталось. Нельзя было занимать твоё место, мне эта ноша не по плечу оказалась. Зато по плечу расплата. И, вот что я решила, Клод – если вдруг случится… только ты не перебивай! Если вдруг плен, или хуже… Молчи! Ты оставишь меня с тем, что со мной будет! Обещай это! Обещай, чтобы душа моя была спокойна в любом несчастье. Только тогда что-то обретёт смысл… Вчера я отправила к барону де Ре гонца с письмом – ты же сама к нему не обратишься, ведь так?.. Написала, как смогла, чтобы он спрятал тебя, если вдруг возникнет нужда. Барон всё поймёт, потому что… потому что он давно уже всё понял, как мне кажется.
Жанна замолчала, переводя дух, и отвернулась. Её бессильно висевшая вдоль бедра рука слегка приподнялась, словно просила: не говори пока ничего. И Клод молчала. Она просто взяла эту бледную кисть с огрубевшими от ношения железа пальцами, и почувствовала, как ослабли и обмякли они в её руке.
– Ты сделаешь, как я прошу? – не оборачиваясь спросила Жанна. – Уйдёшь, если со мной что-то случится?
– Что мне делать после всего этого без тебя? – спросила Клод вместо ответа.
И, не столько услышала, сколько почувствовала, разошедшиеся в воздухе слова:
– Нельзя, чтобы мир таким оставался.
(май 1430 года)Компьен ждал.
Как живое существо, которое почуяло опасность, он притих, насторожился и словно просел за своими стенами и башнями. Совсем недавно праздное место, выбранное французскими королями для отдыха и покоя, теперь готовилось к сражениям или к осаде, непривычно и неудобно ощущая в своей утробе брожения людей, закованных в броню и вооружённых до зубов.
Как только стало известно о скором прибытии Жанны, сюда, презрев все негласные запреты, примчались итальянские наёмники Баретты и Вальперга, и Ла Ир со своими отрядами, чей приезд город воспринял, как глоток живительного бальзама перед полным исцелением. Люди на улицах, с надеждой, спрашивали друг друга, не прибудут ли и остальные командиры Девы? Маршал де Ре, к примеру, или, куда уж лучше, сам Алансон? Но ещё до того, как войско Жанны подошло к Компьену, в его ворота постучался измождённый гонец, который сообщил, что армия герцога Бургундского осадила крепость Шуази и ждёт только прибытия артиллерии.
– Долго там не продержатся, – сообщил гонец. – У герцога войско куда сильнее. Плюс гарнизон Нуайона, готовый оказать ему поддержку, и англичане, которые, по слухам, подтягиваются к Ванетт. А в Пуатье, как говорят, новое войско набирать не торопятся. Вроде, ведут переговоры с мессиром Ришемоном, или с кем другим – не знаем. Но сюда смогут придти только разрозненные отряды, и то воинство, которое собрала Жанна. Но даже если она до вас дойдёт, ей не совладать с такими силами…
Слова гонца снова повергли компьенцев в отчаяние. Уж и так доходили известия о том, что бургундцы взяли под свой контроль дорогу на Мариньи и несколько переправ через реку Эн. Что подбираются даже к Суассону…
– Но комендант господин Гурнель их не пустит, что вы…
– Вряд ди нам это поможет, если бургундцы захватят Шуази! Подумать только – это же совсем рядом!
– И наш господин де Флави – это вам не Гишар Гурнель! Этот сдаст крепость, хотя бы в отместку за то, что мы когда-то прогнали его братца из-за дружбы с англичанами…
– Кто же знал, что так повернётся… Кому верить? Если нам не помогут ни Дева, ни король, даже бежать отсюда будет некуда, потому что спасения нам тогда нигде не видать…
Люди шептали, люди боялись. И поэтому, когда Жанна вступила в город, её встретили не обычным ликованием, а настороженностью, так похожей на ту, прежнюю, когда ещё не знали, чего от неё ждать, но когда денно и нощно молились о чуде.
Теперь же люди сами не знали, чего хотели. В возможность победить верили слабо, в то, что подоспеет вдруг бОльшая помощь не верили совсем. Да и Жанна казалась им какой-то не такой. Где белые доспехи? Где знамя с ликом Спасителя? Одни только королевские лилии реяли над головами. Но поможет ли король Компьену так, как до сих пор помогал Франции Господь? И жители молчали, опасаясь богохульства в мыслях. Только смотрели на въезжающих в город солдат, словно отсчитывали: «двадцатый… двухсотый… двухтысячный… А у герцога-то, говорят, вдвое больше! Нет, не победить Деве. Вон, она даже не смотрит на нас. Стыдится? Или загордилась после всех почестей? А гордыня не грех только для королей и прочих высокородных господ. Простой крестьянке Господь такого греха не простит – отвернётся и удачи лишит. И нам самим не выстоять…»
