— Точно, пели. Разнообразные баллады, в том числе и скабрезные. И об оленьей охоте в королевских лесах, и о стычках с шерифом, и всякое прочее. Были красивые песни, вот как та, что Ламберт запомнил.
А что?
— А про... ну... Джона этого... Маленького. Тоже баллады пели?
— Еще как! — усмехнулся Торин. — Ты не гляди, что он мужик мужиком. Если верить хоть половине тех менестрелей, этот человек со своим «дубцом» в бою стоит четверых мечников. И если он до сих пор жив, то у него не только дубец в руках, но и голова на плечах не хуже. Господи, мог ли я тогда думать, что придется мне встретиться с самим Маленьким Джоном вживе! Это твое счастье, что он по-настоящему не сражался, не счел тебя опасным противником, хотел только ограбить, черт его знает... Какого дьявола они вообще к вам пристали? Не понимаю.
— А про другого? Который Вилл? Тоже есть песни?
— Песни-то есть... Только это не тот Вилл. Пели про Вилла Скарлета, который погиб в бою, про Вилла Скетлока, а может, еще про дюжину Виллов. А этот лет на пятнадцать моложе, не забывай, я эти баллады слушал двадцать лет назад. Если и был какой Вилл, то ведь он должен был быть старше Джона и Марианны. А этому человеку не больше сорока. Вряд ли он когда видел самого Робин Гуда...
— Высокий суд продолжает заседание, — объявил лорд Конрад, когда все расселись. — Суду угодно выяснить полное имя, звание и происхождение подсудимого Вильяма. Госпожа защитница, прошу вас задавать вопросы.
Все присутствующие посмотрели на угрюмое лицо человека, сидевшего между Джоном и Робертом Фиц-Керном. На вид ему было лет около сорока, но продубленная всеми ветрами кожа могла скрывать возраст не хуже маски. Это солдат, подумал Роланд. Латник или наемник. Скорее всего, и то, и другое...
— Прошу вас, сэр, назвать свое полное имя и сообщить, где и когда вы родились, — учтиво спросила леди Леонсия. Не ответить ей, когда она спрашивала таким тоном, не смог бы даже немой. Она тоже много лет была королевой, и властный голос ее, случалось, останавливал кровопролитные сражения...
И Вильям тоже не смог не подчиниться.
— Имя... Имя мое — Вильям Кеттл. Просто себе Вильям Кеттл. Сын лудильщика из Ливерпуля, если господам угодно это знать. Родился я, говорят, в тот год, когда доблестный наш король Ричард Львиное Сердце, чтоб ему на том свете три раза перевернуться, отправился в крестовый поход...
Вильям Кеттл говорил хрипло, низко, словно пришептывая. В его голосе не звучали гласные, так говорят люди с больным горлом.
— Король Ричард погиб двадцать три года назад, — уточнила Леонсия, ни к кому в особенности не обращаясь, — а в поход он отправился на десять лет раньше... Стало быть, мастер Кеттл, вам тридцать три года?
— Стало быть, так, — пожал тот плечами. — Ежели кому это важно.
— А как случилось, что вы покинули Ливерпуль и находитесь сейчас здесь? — поинтересовалась леди вкрадчивым тоном, который, однако подсудимого совершенно не обманул.
— Благородной даме угодно услышать историю? — усмехнулся невесело подсудимый.
— Высокий суд просит Вильяма Кеттла из Ливерпуля дать показания о его жизни с рождения и до сего дня, — откликнулся со своего кресла лорд-судья. — Высокий суд просит помнить, что для справедливого решения дела ему необходимо знать все обстоятельства, каковые могли повлиять на характер и поведение подсудимых.
— Да мне что... Хотите услышать, слушайте. Только не мастер я долго говорить, хрипеть стану, уж не серчайте...
— Был я у отца младшим сыном. Уродился не в род, как говорят. Три брата старших у меня было, так они все как один рядышком с отцом и трудились. С младенчества отцу помогали. Целый день в мастерской тюк да тюк, все котлы да тазы медные, да кастрюли, да сковородки... Со всего города заказы отцу шли, руки у него были ежели не золотые, но медные — это точно... По меди работать, лучше него в городе никто не умел. И братья мои от него не отставали... А я выродком оказался. Не любил меди. То есть любил, да только не лудить-паять... Любил я по меди барабанить: трам-та-ра-рам! Бывало, тарарам мой целую улицу будил, пока братья по шее не надают.
Мучились со мной до тех пор, пока в одно прекрасное утро не проехал по нашей улице знатный лорд Йорк, что у самого архиепископа Клиффорда, пока тот еще жив был, охранным войском командовал. Был я тогда мальцом, едва одиннадцать лет, а все старшие из дому высыпали, чтобы на знатного того лорда полюбоваться да на его свиту... А я один в мастерской остался, да к медному колоколу подошел, до которого меня старшие и на три шага не допускали. Заказ был знатный, от лиц высоких, для городского собора дар богатейший... И ударил я в этот колокол со всей радости: трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам! Эх, и заговорило же! Куда там отцовским котлам! Может, весь город тогда мой тарарам услышал...
А лорд Йорк аж всю свиту остановил. Аккурат перед нашим домом. У отца душа в пятки ушла. А лорд себе стоит да и слушает. А потом с коня слез, в дом вошел — и прямо ко мне. Иди, говорит, ко мне в отряд барабанщиком. Не пожалеешь...
Хрип из горла рассказчика слышался все явственней. Графиня взмахом руки подозвала стоявшего у дверей Мозеса и вполголоса приказала принести подогретого молока.
Лорд Арден провозгласил:
— Высокий суд предлагает подсудимому Вильяму Кеттлу прервать показания и отдохнуть. Господин подсудимый продолжит говорить, когда сможет.
Мозес вернулся во мгновение ока. Вильям Кеттл, явно знакомый с подобными методами лечения, маленькими глотками освежил горло и поднял глаза, встретив нетерпеливо ждущие взгляды слушателей. Он благодарно кивнул Мозесу, а потом, помедлив, куда более медленно и старательно поклонился графине.
— И ушел я из дому... Матери только жалко было. Ну, да у нее еще три сына осталось, пригожих да к делу способных. А меня солдаты с собой взяли, да в тот же день форму выдали. Ух, что за красота! Штаны красные, из кожи, говорят, да мягкие такие!.. Рубаха беленькая. Поверх нее — камиза, сама синяя, да на ней узор бело-красный. Обалдел я до потери сознания. Да в такой одеже я — принц! И за все это только одно требуется — барабанить! Дали мне барабан огромный, в пол-меня ростом, палочки красивенькие такие, и велели стучать ими по барабану, как я сам умею. А я умел... Слух у меня сроду хороший был. Собралась вокруг меня солдат сотня. Ну, может, и меньше, но я ж малый еще был... Все агромадные, в стражу епископскую абы кого не брали. Все в гербы да железо наряженные. И все меня одного слушают. Тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та-та-та-та-та! Господи, счастье-то какое...
Сиплый голос бывшего барабанщика дрожал, грубое лицо кривилось в презрительной гримасе.
— Назавтра ушел из города герцог Йорк со всем войском своим. И я с ними ушел. Так и красуемся на дороге: впереди знаменщики едут со стягами герцогскими, потом лорд самолично и оруженосцы его, потом рыцарей придворных с десяток на конях разубранных да разукрашенных, а потом — я! С барабаном. А уж за мной в трех шагах пехота идет, великаны те самые с гербовыми кирасами... Но они — за мной! А я — первый! Тра-та-та-та, тра-та-та-та...
