«Интересно, откуда обходчик на богом забытом разъезде в самой середине огромного лесного массива, простирающегося больше чем на сотню километров с запада на восток и на столько же – с севера на юг, может знать последние новости? Что же, у него радио есть?»
– Не, Олесь, не говорят, да и по нашему-то телефону особо про новости не поболтаешь, – смачно сплюнув, ответил железнодорожник.
«Точно, как я забыл! На железной дороге всегда своя связь была. Сперва – телеграф, ну а потом и телефон».
– А поезда когда поедут? – Это уже Колокольчик.
– А тебе на кой ляд поезда-то? Собралась куда?
– Да нет, дядь Кондрат. Но мамка говорит, в лабазе почти ничего не осталось – торговать нечем!
– Ты ей скажи, что немец-то товара не привезет, а то и последнее выгребет. Как есть выгребет. Я еще по той, империалистической, помню-то.
– А что же в Загатье все тихо? – снова встряла Старшая. – Уже второй день стоят, а никаких безобразиев!
– А ты откуда знаешь? – с ясно слышимой подозрительностью в голосе спросила Колокольчик. – Ходила туда?
– Не, мне Галка Отрогина сказала. Председатель новый всем сказал, что плохого не будет. Будет только лучше. Порядок там…
– А ты, дурында, и поверила? – хмыкнул обходчик. – Скольки немчуры приехало-то?
– Да, почитай, больше десятка.
– Вот как два наберется – я б на вашем месте и носу на ту сторону не казал, девки!
– Да шо нам будет? – махнула рукой молчавшая до того третья девушка.
– Вот как подол на макушке завяжут – узнаешь, да поздно уже будет! – строго ответил Кондрат.
– Да шо вы такое говорыте! – девушка всплеснула руками.
А говор у нее другой, отметил я. Если остальные разговаривают на более-менее чистом русском, пусть и с примесью региональных словечек и оборотов, то здесь явно какой-то местный диалект.
– «Шо говорыте», «шо говорыте»… – передразнил железнодорожник. – Что знаю, то и говорю. Солдаты, они до девок жадные, особливо после боя. Так что мой вам совет: ховайтесь, пока беды не вышло! А теперь кыш отседова!
Спорить со старшими тут было не принято, и, оставив строгому дядьке крынку с молоком и небольшой узелок, деревенские красавицы понуро отправились восвояси. Тут я их понимал – тяжело, когда в шестнадцать лет твою свободу вот так вот грубо ограничивают. А Кондрат этот, сдается, тертый мужик. Впрочем, если по голосу судить, годков ему немало, Первую мировую вон вспоминает… А телефон – это круто! Сане доложить или деда сперва на предмет жизненной позиции прощупать? В принципе, можно и под маской солдат доблестного вермахта визит нанести, но эффект совсем не тот будет… А через него можно неплохую предварительную разведку провести – кому как не обходчику знать про всякие проблемные места на этом участке? А не выйдет под окруженцев закосить, так ребята всегда с другой стороны зайти смогут. Природный авантюризм в конце концов победил, и, дождавшись, пока будущий «объект разработки» скроется в будке, я поманил Лешку.
– Все слышал? – первым делом спросил я своего сопровождающего.
– Про телефон? Да.
– Сейчас я к дедушке этому в гости наведаюсь.
– А что один?
– Потому что буду красным командиром! Помоги китель снять!
– Ага, и штаны… и подштанники тоже… Ты что же, думаешь, он на твои немецкие галифе внимания не обратит?
– Пока въедет, я уже внутрь зайду. Давай, стаскивай с меня эту «шкурку»!
Слава богу, до пререканий со старшим по званию Леха еще не дозрел, а то, чувствую, пришлось бы на уговоры подчиненного больше времени потратить, чем на саму операцию.
Когда совместными усилиями офицерский китель был снят, я принялся приводить себя в более приличествующий зашуганному окруженцу вид: вытащил нижнюю рубаху из штанов и надорвал подол, зачерпнул немного земли и испачкал ею бинты, взъерошил грязной рукой волосы, с помощью Зельца передвинул кобуру браунинга так, чтобы она висела на боку… В качестве последнего штриха я плюнул на ладонь, приложил ее к земле и слегка испачкал лицо:
– Ну как?
Вместо ответа Дымов показал мне большой палец.
– А ты говоришь! Значит, так: после того как я постучу и войду, если, конечно, дедок меня пустит, ты засекаешь десять… нет, пятнадцать минут и подходишь. Так, чтобы тебя хорошо было видно вон в то окошко. Понял?
– Так точно! – На лице у Лешки появилась радостная улыбка, видимо, он понял задумку.
– Но до того прикрываешь меня по-серьезному, а то вдруг полицаи нагрянут, а я в неглиже.
– Где? – не понял пассажа милиционер.
– Не где, а в чем! Если коротко – то в подштанниках.
– Антон, а ведь сейчас мы, как тогда, в Налибоках, – припомнил наши прошлые похождения Зельц.
– Да, похоже. Все, закончили лирику! Засекай время.
Траекторию движения я прикинул заранее и к двери будки подошел так, чтобы из окон меня засечь было нельзя. Тихонько постучал…
– Дуська, ты? – раздалось совсем рядом, ну да далеко быть и не могло – домик в длину был едва ли больше трех метров.
Скрипнули половицы, и дверь широко распахнулась.
– Товарищ, немцы в деревне есть? – Столь сакраментальное начало вызвало несколько необычную на мой взгляд, реакцию – Кондрат выпучил глаза да так и застыл на пороге.
– Товарищ, товарищ! – Я понизил голос до шепота. – Помощь нужна! Немцы есть или нет? – Тут главное было напором ошарашить собеседника, заставить его действовать инстинктивно, не тратя время на размышления, на прикидки кто, куда и зачем…
Сработало.
– Входи! – посторонившись, сиплым от волнения голосом предложил железнодорожник.
Ну что ж, первый контакт налажен! И что самое главное, в нужную, патриотическую, так сказать, сторону. По крайней мере, по голове настучать сразу дядька не захотел…
– Ты кто? – Вопрос последовал сразу после того как хозяин захлопнул (несколько, на мой взгляд, торопливо) дверь.
– Из окружения, товарищ, выхожу. – Что-что, а кое-какие навыки лицедейства у меня имелись, так что надеюсь, сыграть слегка вымотанного, но все еще бодрого вояку удалось.
– А откуда ж ты? – Первое замешательство, судя по всему, прошло.
– Из-под Бобруйска иду.
– Это скока ж ты идешь-то? – удивился обходчик.
А может статься, что он не удивляется, а совсем даже наоборот – проверяет меня?
– Месяц почти. – Ответ последовал незамедлительно, хоть точная дата взятия немцами Бобруйска в памяти и не отложилась. Впрочем, это случилось явно после захвата Минска, а он пал примерно в то время, когда мы появились здесь в сорок первом.
– Чего ж рубашка такая белая? – Да, в наблюдательности ему не откажешь! Но и мы не пальцем деланные!
– Так то не моя, дядька! С немца снял. Вот и штаны тож… – я похлопал себя по обтянутому серым сукном бедру.
